Газета День Литературы - Газета День Литературы # 78 (2004 2) Страница 25

— Почему, — стараясь не смотреть Василию в совсем потемневшие во время скитаний глаза, спросил я.

— Потому, — ответил он как бы через силу, — что чем больше человек находится рядом с Богом, тем больше он впадает в грех.

Наверное, Василий был прав. Во всяком случае, я тогда никак не мог оспорить его доводов.

Года два Василий перебивался какими-то случайными заработками, давал частные уроки абитуриентам, помогал писать диссертации будущим кандидатам наук, переводил для издательств сложные научные тексты и, может, так и существовал бы до сих пор, ведь для него всегда самым главным была свобода и независимость.

Но тут начались смутные времена, перестройка и переделка всего и вся. Василий раньше других почувствовал, что возврата к старой жизни никогда не будет, надо приспосабливаться к новой. Олеша, как всегда, была на его стороне.

Собравшись с последними деньгами, они открыли собственное семейное предприятие, стали торговать всем, что попадало под руку. Олеша моталась челноком в Польшу и Турцию, а Василий так и подальше, в Египет и Индию. Вскоре они сколотили себе капитал, небольшой, но вполне для них достаточный. Купили загородный дом, машину, поменяли квартиру, в общем, зажили так, как мечтали когда-то в студенческие голодные годы. Олеша в очередной раз преобразилась. Завела себе дорогие наряды, ходила в театры и на всевозможные презентации, неведомо где доставая на них приглашения, перезнакомилась с многими известными предпринимателями и их жёнами. Василий, правда, этих знакомств сторонился, жил как бы сам по себе, наособицу, никому в новом для себя мире предпринимателей не доверяя.

Встречались мы с ним теперь редко. Мне ездить в Москву было незачем да, признаться, и не на что. Но вот однажды я всё-таки приехал и, как всегда, пошёл к нему. Олеши не было дома (она отдыхала в каком-то санатории или пансионате на берегу моря), и мы устроили с Василием домашнее застолье, отложив поход в пивной бар на потом.

Всё поначалу шло хорошо. Мы опять вспомнили студенческую жизнь, общих друзей, говорили и о прошлом, и о будущем. Пил Василий мало, но как-то исступлённо, надсадно. Мне надо было бы его остановить, но я упустил мгновение, и вот глаза Василия уже налились тяжестью, и бездна проступила в них совсем уж тёмная и непроглядная. Он вдруг достал из стола пистолет, заученно снял его с предохранителя и сказал, глядя куда-то в сторону, в окно:

— Застрелиться, что ли?

— Зачем? — перехватил я его руку.

Василий сопротивляться не стал, но перевёл тяжёлый, помертвелый какой-то взгляд на меня и произнёс:

— Или застрелить тебя?

Я промолчал: таких разговоров у нас с ним раньше не случалось. Конечно, если бы Василий не был так пьян, то мы с ним как-нибудь объяснились бы, я бы задал ему своё очередное "почему" и "зачем", а он ответил бы мне, хотя и уклончиво, но вполне вразумительно, как дошёл до таких мыслей. Но Василий захмелел раньше обычного, упал головой на стол и выронил из рук пистолет. Я осторожно поднял его, спрятал в сервант и, захватив свой полупустой портфель, ушёл на вокзал.

С тех пор мы с Василием больше не виделись. Изредка ещё перезванивались, но звонки эти становились всё более редкими и редкими и наконец прекратились вовсе.

И вот недавно позвонила мне Олеша, поздоровавшись, долго молчала в трубку, а потом сказала:

— Василий застрелился.

Я не нашёлся, что ей ответить, и не ответил до сих пор.

Нет, человек всё-таки бездна, и ничего мы о нём по-настоящему не знаем...

Анатолий Афанасьев ПЕРЕД ВЫБОРАМИ (фрагмент нового романа "ВСЕ ТАМ БУДЕМ")

Первым делом Климов внес щемящую ноту в биографию будущего президента. По протекции Шабурды поехал на телевидение к Миле Нарусовой и объяснил, чего хочет. От удивления и восторга у многоопытной теледивы закатились в экстазе глаза, она тут же потащила обворожительного гостя к бесу экрана Евлампию, который, в свою очередь, увидя на бумажке сумму гонорара, лишь сурово произнес:

— Не возражаю. Но отвечать не буду.

— Отвечать никому не придется, — уверил Климов. — У нас свободная страна.

Через три дня первый рекламный ролик был готов и в ночь со среды на четверг запущен по независимому каналу Бориса Абрамовича. Днем ролик прокрутили еще несколько раз на правах рекламы, и к Шабурде пришла настоящая слава. Содержание ролика можно определить фразой " Побег героя из чеченского плена", но суть не в содержании, а в исполнении. Получилось нечто потрясающее. На роль Шабурды привели бомжа с Казанского вокзала, капризного неврастеника из бывших доцентов, который согласился "играть в кино" за вознаграждение в тысячу рублей и за суточный харч, плюс бутылка водки. Бомж попался что надо, смышленый доходяга, сразу объявивший, что его застали на вокзале случайно, он должен был помереть еще третьего дня от какого-то таинственного мозгового удушья.

— Продержись денек, брат, — уговорил Климов, — а там как знаешь. Хотя, думаю, при тысяче целковых вряд ли тебе захочется подыхать.

Ролик шел две минуты. Шабурда в яме. Шабурда на допросе у абрека. Шабурда мчится, как лось, по горам со скалы на скалу (комбинированная компьютерная съемка). Последний кадр: рота спецназа окружает спасенного Шабурду и, потрясенная его подвигом, склоняет перед ним полковое знамя.

Шабурда в яме (съемка в канализации) выглядел как воплощение вековой скорби всех руссиян. Глубокие бездонные черные глаза, подобные ночи, коричневые морщины умирающего от жажды — во весь экран. Слов нет. Вся боль и мука в зрачках. Следующий дальше допрос у абрека был отчасти списан из классической литературы с добавлением современного сленга. Диалог очень короткий. Абрек (его блистательно сыграл Хазанов, его обрили наголо, а в ноздри проткнули золотую серьгу, никто не узнал) объявил, что либо Шабурда заплатит выкуп в миллион долларов, либо секир-башка.

— Будешь платить? — свирепо спросил абрек.

— Хрен тебе, бусурманин! — надерзил Шабурда.

— Почему такой гордый? — изумился абрек.

— Потому что знаю заветное олово.

— Какое-же, пес?

— Родина! — в забытьи ответил Шабурда.

Из ямы с экскрементами выбрался по шесту, который спустила прекрасная горянка, пораженная его мужеством.

По нелепости рекламный ролик превосходил все, что до этого создавалось на телевидении, хотя считалось, что все рекорды в этом ключе давно поставлены, тем более сильным оказалось эмоциональное воздействие. Сам Шабурда, когда увидел себя в яме, почувствовал, как к горлу подступают рыдания.

Уже на другое утро к зданию Думы потянулись пенсионеры, будто серые призраки, со своими кошелками, куда обычно складывали снедь из помоек. Подходили к дежурному и слезно умоляли передать Иванычу кто пару вареных яичек, кто бутылочку молока. Верное проявление нарождающейся народной любви.

Бес экрана Евлампий (почетное прозвище он получил за свои знаменитые политические моно-шоу, где под разными личинами выступали всегда только два персонажа — Жирик и Хакамада), просмотрев ролик, обнял Климова, шепнул:

— Завидую, брат, искренне завидую! Сам был молодым…

С того дня работали вместе плотно и навернули еще с десяток сюжетов, один чуднее другого. Все сценарии придумывал Климов, он же подбирал исполнителей. Мила Чарусова ходила в подмастерьях и бегала за ним, как собачонка за хозяином. Что-то у нее стряслось с головой. Куда ушла былая удаль и игривость. Она сделалась непривычно задумчивой, молчаливой и пугала монтажниц какими-то томительными, заунывными вздохами. Выполнять распоряжения Климова кидалась с такой охотой, что каждый раз с нее, будто невзначай, соскакивала юбка. Климов на это не реагировал, но нередко хвалил помощницу.

— Вижу, стараешься, Милок, — говорил ласково, — но все же соблюдай себя на людях. Не все могут правильно понять.

Теледива натурально краснела и лепетала:

— Сашенька, друг мой, поедем ко мне смотреть домашний виварий. Сам удивишься, какое чудо...

Приглашала изо дня в день с маниакальной настойчивостью, но Климов пока отнекивался. Обещал подумать.

Сравнительно с первым Чеченским клипом, пожалуй, наиболее примечательным оказался шестой, во всяком случае после него начались судебные тяжбы... Содержание ролика укладывалось в сюжет: Шабурда у постели умирающего Ельцина. Как обычно, двухминутный. Камера долго скользила как бы по Барвихе, отдавая дань осенним красотам природы, и наконец выхватывала крупный план лежащего на постели благородного старца и сидящего подле на стуле удрученного скорбного Шабурды. Спустясь чуть ниже, показывала крепко сцепленные руки этих двоих. Закадровый голос старца с облегчением произносил: