Анатолий Мамонов - Встречи на берегах Ёдогавы Страница 25

То, о чем говорил Дои Дайскэ, было мне хорошо знакомо. Много лет назад, когда Дои Дайскэ еще не писал стихов (он приобщился к поэзии в тридцать пять лет), мне довелось беседовать с японскими литераторами, приглашенными в Москву Союзом писателей СССР. Их было трое — Абэ Томодзи, Таками Дзюн, Аоно Суэкити…

— Вес и влияние прогрессивной литературы в современной Японии неуклонно растут, — говорил тогда председатель литературной секции Общества литераторов и член Японской академии изящных искусств Аоно Суэкити, — она расширяет круг своих читателей. Появляются новые имена, набирается сил новое поколение демократических писателей.

— А каково положение в современной японской поэзии? — спросил я.

— Знаете, я не поэт и не исследователь поэзии, — сказал Аоно Суэкити, — отмечу только, что, как правило, стихи пишутся таким трудным языком, который порою малопонятен даже нам, японцам.

Таками Дзюн, хранивший молчание, утвердительно кивнул головой.

— Видимо, речь идет о модернистской поэзии? — уточнил я.

И снова Таками Дзюн кивнул в знак согласия.

Я знал, что Таками Дзюн еще до войны прославился как автор романов «Прощайте, старые друзья!», «Под какими звездами?», «Здесь, в глубине моей груди…», что после войны он создал роман «Богов тошнит». Но: я знал также, что Таками Дзюн пишет стихи, и его молчаливое согласие было красноречивее слов. (В середине 60-х годов Таками Дзюн выпустил отмеченный посмертно высшей литературной премией сборник «Из бездны смерти». В него вошли стихи, которые поэт создал, будучи безнадежно больным, прикованным к постели, за два с половиной последних года своей жизни. Позже была учреждена литературная премия имени Таками Дзюна.)

— Что касается современной поэзии, то на этот вопрос отвечу я, — подключился к беседе Абэ Томодзи, автор многих произведений, принесших ему широкую популярность, один из тогдашних руководителей Общества литераторов. — В Японии нет недостатка в самых различных поэтических школах и направлениях. Но мы выделяем три основных течения: традиционно-лирическое; течение, объединяющее поэтов, тяготеющих к модернизму, сюрреализму, и демократическое, прогрессивное. Любопытно, что среди молодых японских поэтов есть и такие, которые отдают предпочтение формализму, но в свои произведения вкладывают прогрессивное содержание…

С тех пор прошло немало лет, скончались Таками Дзюн и Аоно Суэкити, появились новые прозаики и поэты, унаследовавшие от старшего поколения литераторов не только талант, но и примерно то же распределение творческих сил по идейно-эстетическим направлениям. Дои Дайскэ — заявивший о себе в 60-е годы представитель прогрессивной, демократической поэзии — поэт, бесспорно одаренный и, думается, с большим творческим будущим.

— Свою задачу художника слова я вижу в том, чтобы писать простым, доступным языком.

— Но такую цель преследовали и Такубоку, и зачинатель верлибра Кавадзи Рюко?

— Безусловно, это задача всей демократической литературы, и в этом смысле мы, современные поэты, — наследники лучших традиций демократической поэзии прошлого. Замечу, однако, что содержание понятия «демократическая» (поэзия или литература) менялось со сменой исторических эпох. В настоящее время лично я понимаю термин «демократия» по-марксистски. Образец для меня — Маяковский. Я тоже пишу пропагандистские стихи. Их можно назвать газетными, публицистическими, стихами-откликами — как угодно. Работа эта очень нелегкая. Маяковский явил блестящий пример соединения поэзии и политики. Я стремлюсь к тому же.

— Последний вопрос, Дои-сан… Ваше стихотворение «Токийский Первомай» манерой письма очень напоминает произведения Маяковского. Случайно ли это?

— Нет-нет, совсем не случайно! «Токийский Первомай» создан под влиянием Маяковского. У нас с ним одно мировоззрение. Я всецело разделяю пафос его строк, в которых он сказал как бы и от моего имени, и от имени многих моих товарищей по перу о «ста томах» «партийных книжек», которые можно предъявить «как большевистский партбилет»!

«Мир изменился!»

…Их было около двадцати — известных писателей, композиторов, художников, артистов, скульпторов, приглашенных в нашу страну Советским комитетом защиты мира. Все вместе они составляли делегацию японского Комитета солидарности стран Азии.

— Позвольте выразить горячую благодарность за встречу, которую нам здесь оказали… Даже в моменты наибольшей напряженности в отношениях между СССР и Японией мы жадно читали ваши книги, с любовью переводили на японский язык Горького, Чехова, Достоевского, современных советских писателей… Большинство из нас — деятели искусства, и мы хотим вместе с вами объединить наши усилия в борьбе за сохранение мира…

Последние слова оратора потонули в аплодисментах. С его лица еще не успела сойти серьезность, а глаза уже улыбались, полностью преобразив его. Кто-то пошутил, что московское солнце растопило сердце писателя, сведя на нет все усилия буржуазной пропаганды.

В те годы — начиная с середины пятидесятых — трудно. но последовательно, шаг за шагом, восстанавливалось взаимное доверие народов-соседей. Друзья от всей души содействовали намечавшимся сдвигам. Но были и недоброжелатели, стремившиеся повернуть назад, воскресить недоверие и вражду.

Я знал, что оратор — глава делегации, популярный писатель. Мне предстояло взять у него обстоятельное интервью для «Литературной газеты».

Исикава Тацудзо, однофамилец знаменитого Исикава Такубоку, радушно принял меня на следующий день в гостинице «Ленинградская» и был так любезен, что я долго потом терзался запоздалыми угрызениями совести: не замучил ли я его расспросами. Многое из того, о чем говорилось тогда, не утратило актуальности и помогает понять эволюцию взглядов писателя, тягу японской интеллигенции к переменам…

Исикава Тацудзо — фигура сложная и противоречивая. Первым из литераторов он был удостоен в 1935 г. высшей литературной премии Акутагава Рюноскэ. Нельзя не подивиться счастливой случайности: премия подоспела в тот момент, когда Исикава мучительно решал вопрос — быть или не быть писателем? И не лучше ли стать крестьянином — земля, по крайней мере, прокормит? Тяжелый момент миновал. Случай, которому писатель обязан своему таланту, сохранил его не только для японской, но и, пожалуй, для мировой литературы.

Название романа, отмеченного премией, труднопереводимо и, как сказал сам Исикава, сложно даже для понимания японского читателя. Смысл его можно передать словами «дети императора» или «божественные дети». Позднее в русском литературоведении закрепилось название «Обездоленные». Согласно древней легенде, император произошел от бога, и, стало быть, подданные — дети его — также ведут начало от бога. Апеллируя к суровой правде жизни, роман опровергал бытовавшую веками легенду, послужившую истоком официозной точки зрения.

Страшный голод довел до отчаяния японских крестьян, около тысячи человек решило покинуть родные места и искать счастья на чужбине. Корабль с переселенцами взял курс на Бразилию. С глубоким реализмом и тонким знанием жизни описал Исикава Тацудзо душевные переживания своих соотечественников, «потомков богов», которым нет места в Японии.

Писатель-гуманист, хорошо знающий жизнь маленького человека, его заботы и чаяния, по иронии судьбы мобилизован был воспевать варварские доблести императорской армии в оккупированных районах Китая. С началом агрессии против Китая в 1937 г. японские писатели стали направляться на фронт в качестве военных корреспондентов.

«Так называемый процветающий империализм распространяется, как пожар в степи. Все государства мира в страхе лежат у его ног и должны поклоняться ему и восхвалять его». Исикава, наверное, знал эти слова из памфлета Котоку «Империализм — чудовище XX века». И это чудовище должен был воспевать военный корреспондент Исикава. Не будучи революционно настроенным, он не мог, однако, изменить долгу писателя-гуманиста, не мог не видеть зверских расправ захватчиков над мирным китайским населением, не слышать стонов умирающих детей и стариков.

Кровавые события в районе Нанкина легли в основу романа Исикава «Живые солдаты». Гуманистический пафос резко выделил произведение из массы стереотипного ура-патриотического чтива. Не удивительно, что роман, изданный в 1938 г., тотчас был повсеместно запрещен. Автора привлекли к судебной ответственности, и вскоре недавний лауреат премии Акутагава очутился в тюрьме.

Нельзя сказать, чтобы Исикава был ярым противником войны — он осуждал лишь методы ее ведения. Активным борцом за мир он не стал и после войны. Напротив, он стремится уйти от действительности, найти прибежище в мире надежд и иллюзий. Так появляется его новый роман — «Надежды не утрачены».