Газета Завтра Газета - Газета Завтра 301 (36 1999) Страница 26

Мише было 14, когда началась война. Пятнадцать ему исполнилось только в сентябре 1941-го. После пяти классов Миша работал на заводе...

Когда была снята блокада Ленинграда, через Горький шли эшелон за эшелоном с ленинградцами на восток. Мать Миши — такая же добрая и отзывчивая, как вся семья, — была потрясена видом дистрофиков. Несколько дней подряд она, как завороженная, ходила и ходила на вокзал и одаривала мучеников тем единственным, что было в доме — хранившейся в подполе картошкой. И не заметила, как всю картошку отдала. Просила прощения у семьи...

В стране был голод. Появились тершиеся около продуктов спекулянты, мгновенно становившиеся богачами.

Однажды Миша пришел к одному из товарищей — у того умирал двухлетний братик. Нужны были молоко, яйца — ничего не было. "Ты протоплазма!" — закричал Миша товарищу.

Неизвестно, что к этому времени той же бабушкой или самим Мишей было прочитано: какие Робин Гуды, Стеньки Разины, Пугачевы сидели в его голове. Да и живого примера деда Аверкия и матери было достаточно.

В ту же ночь была украдена коза, сварен больному ребенку бульон, и постепенно под руководством Миши возникла строго дисциплинированная шайка. Все сидели на скромной зарплате и занимались социально справедливым распределением: грабили неправедно разбогатевших воров и спекулянтов и помогали бедным — кому открыто, кому анонимно.

Мише было 16 лет. По мальчишеской скрытности на суде никакие разговоры о социальной справедливости не велись. Руководитель уголовной шайки отсидел десять лет в лагерях на лесоразработках. Когда его освободили — ему было 26 лет. Он имел пять классов образования и полное поражение в правах, в том числе запрещение жить во многих городах.

Однако он из лагеря привез несколько виртуозных деревянных поделок, и в том числе вырезанную из единого куска дерева клетку, внутри которой сидел Трумэн — заключенные интересовались политикой.

Профсоюзная организация Горького приняла в судьбе Ляхова большое участие и добилась того, что с него сняли поражение в правах, и дала ему маленькую комнатку в профсоюзном общежитии "столицы нашей Родины" — Малаховке.

В эту комнатку в конце 59-го года я к дипломнику Строгановского училища Ляхову и пришла в тот самый третий день нашего знакомства, в который мы решили пожениться.

В комнату, узкую и длинную, пришлось протискиваться змеей: из угла в угол по диагонали ее загромождал летательный аппарат оригинальной конструкции. За время учебы в Строгановке было построено несколько летательных аппаратов, и один из них — "тарелочка" — летал в Малаховке выше сосен.

19 лет нашей совместной жизни я видела, как конструирование летательных машин шло в ногу с искусством. "Это ведь одно и то же! Абсолютно одно и то же!.." — повторял Миша.

Я это плохо понимала — в технике я не судья. Я только с изумлением видела, как он понимал и любил природу. Подобно Леонардо да Винчи, он не разрешал в своем присутствии причинять вред никому — ни насекомому, ни растению. Не разрешал мне в лесах и полях рвать цветы. Дружил с быками, собаками, насекомыми и птицами.

Будучи людьми свободных профессий, мы каждый год 5-6 месяцев проводили в Крыму — в Коктебеле. В Коктебеле я нагляделась на соловьев — Миша умел, подражая их пению, приманивать их к себе на расстоянии вытянутой руки. Я впервые разглядела, какие у соловьев черные и горящие огнем глаза — у других птиц я таких не видела. Однажды Мишу арестовали пограничники: он шел по ущелью, приманивая соловьев, и пограничники никак не могли сообразить, чем, собственно, он занят. Потом мы с этими пограничниками дружили — отличные оказались ребята.

Однажды мы сидели на горе среди качающихся от свежего ветра трав. Рядом рос большой куст, на нижней ветке которого, почти задевающей травы, качалась большая стрекоза. И я увидела чудо: Миша ввел свою руку в волнующиеся от ветра травы и так точно подражал их движениям, что стрекоза человеческой руки "не заметила". Миша гладил ее пальцем по носу и она раздраженно "прогоняла" палец, отталкивая его тоненькими черными лапками. Потом Миша спокойно взял стрекозу в руку и объяснил мне строение ее пронизанных жилками крыльев с черными противовесиками.

В технике я, как уже сказала, не судья. Из последней поездки в Коктебель (я оставалась в Москве с больной матерью) муж приехал после испытания махолета "Дедал" и сказал мне:

— Я убедился, что мифические Дедал и Икар Древней Греции, действительно, летали на машущих крыльях. И я это докажу...

Он не успел — погиб.

Но рисунок — это другое дело. Проучившись четыре года в Ленинградской академии художеств, я при нашей первой встрече рисовала лучше Миши. Речь идет не о талантах: просто я училась в лучшей школе, где столетиями "сами стены учили" (и учат), где рисовали Егоров, Брюллов, Александр Иванов, Крамской и Репин, где зародилась наша, имеющая нынче всемирно-историческое значение русская художественная школа.

Тут есть одна тонкость: человек, получивший серьезное художественное образование и знающий пластическую анатомию, "владеет" человеческой фигурой и может, заметив один из своеобразных признаков ЭТОГО прыжка, бега, вхождения ныряльщика в волну, ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ДОМЫСЛИТЬ. Задача заключалась в том, чтобы ничего НЕ ДОМЫСЛИВАТЬ, А ВСЕ ТОЧНО РАЗГЛЯДЕТЬ. В первый год он не мог поймать на кончик своего карандаша фигуру целиком. Он успевал сделать набросок только верхней части человека: голова, руки, плечевой пояс и торс до талии, или нижней части. Такими фрагментами заполнялись листы. Второй год он уже научился видеть фигуру в молниеносном движении, в неожиданном ракурсе целиком, но рисовал ее не в полном выражении уже достигнутой им (в других рисунках) целостности и гармонии: наброски носили следы схематизма. Потом он научился одну фигуру рисовать точно. Он встал зарисовывать две-три фигуры в резком движении. Это производило впечатление чуда. Однажды мы сидели у моря, и выше по пляжу прошла голенькая девочка лет трех — в широкополой соломенной шляпе, она шла босой и в каждой из ручек держала по сандалии. Миша посмотрел на нее и стал рисовать. Собственно говоря, это рисование не с натуры. Рисунок с натуры предполагает возможность сравнивать изображение с натурой и, сравнивая, рисунок исправлять. Когда я увидела эту, точно эту самую толстенькую смешную девочку идущей по пляжу, а потом на рисунке — даже меня, видевшую массу рисунков, это удивило. Я поняла — это рисунок по памяти, а не с натуры. Что же, собственно, он тренировал, рисуя весь световой день на пляже, даже не купаясь, потому что ему, очевидно, было трудно войти и выйти из того состояния крайней сосредоточенности, в котором он находился? Почему он первое лето видел полфигуры, потом фигуру, но нарисованную (очевидно, и воспринятую) несколько схематично, а потом на моих глазах научился рисовать группу из двух-трех фигур в резком движении?

Он учился воспринимать за одно и то же мгновение времени все большее и большее количество визуальной информации. Помню, в книге Иванова "Человек и автомат" меня удивило объяснение непонятных катастроф самолетов, которые, наконец, объяснили так: "Пилот не успевает считывать с приборной доски быстро меняющиеся показания многих приборов". Глядя на Мишины рисунки, я подумала: а он бы теперь успел! Не напрасно я прельщала мальчишек, которых учила рисовать, рассказами об Иване Кожедубе, который в книге "Служу Советскому Союзу" писал, что ему в его технике ведения воздушных боев помогало его умение рисовать.

А затем случилось событие, свидетелем которого я уже не была. Из Москвы Миша уехал рисовать в город Ступино. Там был дом отдыха для рабочих и большое озеро, в котором отдыхающие купались. Вечером на пляж приходили усталые трактористы.

Над озером был деревянный помост сантиметрах в семидесяти от поверхности воды. Миша рассказал:

— Взобрались они, трактористы, на этот помост и все разом нырнули ласточкой, выставив вперед сведенные руки. Я увидел в воздухе прекрасную гирлянду из загорелых тел: второй ныряльщик завис на верхней точке дуги, первый уже входил в воду, а третий только-только толчком оторвал ступни от помоста... Они прыгнули раз, второй, третий... я ничего не мог нарисовать: слишком широко растянута в пространстве была эта дуга. И тогда я сместил фокус зрения, увидел их как в легком тумане, слегка размыто. И нарисовал. И тогда я стал учиться управлять зрением — видеть то широко, то локально, более узко.

Миша Ляхов опубликовал в журнале "Знание-сила" (№ 1 за 1979 г.) статью "Учусь видеть".

В нее вошли результаты наших общих раздумий и бесед со многими художниками.