Джон Кутзее - Дневник плохого года Страница 26

Разумеется, застопорившуюся в своем развитии, механическую речь можно услышать в любом уголке мира. Однако гордость за механические интонации, похоже, испытывают исключительно американцы, потому что в Америке представление о «я» человека как о призраке, поселившемся в некоем механизме, редко ставится под сомнение на обывательском уровне. По мнению рядового американца, тело — сложный механизм, в число модулей которого входят вокальный, сексуальный и еще несколько, даже психологический. Внутри тела-механизма призрачное «я» считывает данные и стучит по клавиатуре, давая телу команды, и тело этим командам подчиняется.

степень их соответствия — или несоответствия — репутации авторов.

А как ты установил ему на компьютер эту свою программу-шпиона?

Она была на одном из дисков, что ты ему принесла. Значит, ты использовал меня.

Спортсмены всего мира, предположительно из-за влияния американской спортивной психологии (которая «дает результаты»), приняли американскую модель отношения к своему «я» и своему телу. Спортсмены открыто говорят о себе как о биологической разновидности машин — эти машины заправляются определенными питательными веществами в определенных количествах в определенное время, инструкторы заставляют их выполнять различные действия, пока не будет достигнут оптимальный уровень.

Нетрудно представить, как эти спортсмены занимаются сексом: сначала энергичные действия, затем оргазм, объясняемый как разновидность вознаграждения для телесного механизма, затем короткий период сбрасывания оборотов, в течение которого инструктор-фантом подтверждает, что

исполнение прошло на должном уровне.

Старики до сих пор с раздражением требуют ответа на вопрос, почему современная музыка далека от традиций великих симфонистов XIX века. Ответ прост. Принципы воодушевления, на которых создавалась музыка, мертвы и оживлению не подлежат. Любая симфония, сочиненная по образцу и подобию симфоний XIX века, будет восприниматься как музейный экспонат.

Я не согласен. Давайте остановимся на слове Ansichten, говорю я, Harte Ansichten, если так можно сказать по - немецки. Feste[33] Ansichten, поправляет Бруно.

Если бы я не использовал тебя, я бы что-нибудь еще придумал. Это не игра, Аня. Мы говорим о крупной сумме денег. Не бог весть какой, но всё же. Пока я в эту игру не вступил, деньги и пропадали, причем в особо крупных размерах.

Брамс, Чайковский, Брукнер, Малер, Элгар, Сибелиус творили музыку героического перерождения и/или преображения в рамках симфонической формы. Вагнер и Штраус делали почти то же самое в формах, изобретенных ими самими. Их музыка зиждется на параллелях между гармоническими и мелодическими преобразованиями, с одной стороны, и духовным преображением — с другой. Как правило, движение происходит через напряженную борьбу к просветлению — отсюда триумфальные ноты, завершающие столь многие музыкальные произведения XIX века.

Любопытно, что музыкальные произведения, несущие идею преображения, до сих пор отчасти сохраняют способность тронуть нас, привести в состояние возвышенной экзальтации (эмоция, весьма редкая в наши дни) — если учесть, сколь чужд нам сегодня идеал духовного преображения.

Гораздо труднее выявить одухотворяющие принципы в музыке наших дней. Но, разумеется, можно сказать, что черты, столь характерные для музыки раннего романтизма, например, томление, эротический идеализм — исчезли, и, вероятно, навсегда, точно так же как исчезли героическая борьба и стремление к непознаваемому.

Дайте мне еще подумать. Дайте посоветоваться с другими участниками проекта.

от меня, что не верит в черное и белое. Вся жизнь, говорит Алан, это континуум, сплошь оттенки серого, от темно-серых с одного конца до светло-серых с другого. А сам Алан? Сам Алан специализируется где-то посередине, так он выражается, в оттенках серого, которые и не темные, и не светлые. Только в случае с Senor'oM К. Алан, по-моему, переходит границу между серым и черным, делает шаг в полнейшую черноту.

В популярной музыке XX века присутствовало вновь обретенное обращение к телесным ощущениям. Смотря в прошлое из XXI века, мы с удивлением видим, насколько неразнообразен ритмический рисунок европейской придворной и буржуазной танцевальной музыки. По нынешним меркам, придворная танцевальная музыка Рамо, Баха, Моцарта, не говоря уже о Бетховене, кажется слишком медлительной и степенной. Уже к концу XVIII века данное положение вещей обеспокоило музыкантов, и они принялись искать для заимствования танцы с более четким ритмическим рисунком. Чтобы освежить ритмы европейской высокой музыки, они снова и снова обращались к европейскому музыкальному фольклору, музыке цыган, народов Балканского полуострова, Турции и Средней Азии. Кульминацией этих стараний стал нарочитый примитивизм «Весны священной» Стравинского.

Что стало меняться с тех пор, как я попал на Анину орбиту, так это не столько сами мои суждения, сколько мое мнение о моих суждениях. Когда я читаю то, что Аня всего несколько часов назад миттелем напечатала с моего голоса, по временам я на секунду словно вижу собственные жесткие суждения ее глазами -

Я говорю: Алан, а ты хорошо всё продумал? Ты точно всё продумал, ты точно хочешь продолжать?

Потому что, если честно, я, кажется, больше не на твоей стороне.

Но действительно существенное обновление популярной музыки происходит в Новом Свете, через музыку рабов, не растерявших своих африканских корней. Из Северной и Южной Америки африканские ритмы распространились по всему Западу. Не будет преувеличением сказать, что благодаря африканской музыке жители Запада получили новые физические ощущения. Колонизаторы сами подверглись колонизации. Даже Бах, который был с ритмом «на ты», чувствовал бы себя не в своей тарелке, словно на другом континенте, если бы вновь родился в наши дни.

Романтическая музыка жаждет восстановить утерянное состояние поглощенности (отнюдь не синонимичное состоянию экстаза), состояние экзальтации, в котором человек сбросит телесную оболочку и станет чистым существом или чистым духом. Отсюда постоянное стремление в романтической музыке — она всё время пытается прорваться (неспроста в мендельсоновском романсе «На крыльях песни» прикованный к земле поэт томится по полету). Так начинаешь понимать, почему

вижу, насколько чуждыми и устарелыми могут они показаться какой-нибудь весьма современной Милли[34] — словно кости лишнего, давно вымершего существа, полуптицы-полурептилии — кости в стадии окаменения.

Радость моя, я и не прошу тебя быть на моей стороне. Я и сам прекрасно справлюсь. Если ты не одобряешь мои действия, просто забудь об этом разговоре. Делай что и раньше. Печатай для своего Senor'a. Разговаривай с ним. Будь милой и дружелюбной. А я позабочусь об остальном.

представители романтизма восторгались Бахом. Что характерно, Бах показывает, как почти в каждом музыкальном наброске, неважно, до какой степени простом, скрываются бесконечные возможности для развития. Тут хорошо заметен контраст с более популярными композиторами его времени: например, произведения Телеманна, скорее, кажутся написанными по шаблону, нежели со стремлением в каждом из них раскрыть музыкальную тему.

Слишком ли большая смелость — заявить, будто музыка романтизма вдохновлялась чувственностью — что эта музыка безостановочно прорывается вверх, старается дать слушателю возможность отрешиться от плоти, вознестись (такое бывает, когда слушаешь пение птиц, божественную песнь), стать живой душой? Если это правда, значит, чувственность романтической музыки кардинально отличается от современной эротики. В нынешних молодых любовниках не найти ни малейшего проблеска предвечного метафизического вожделения, эвфемистически называющего себя томлением (Sehnsucht).

Жалобы. Протесты. Проклятия.

28. О туризме

В 1904 году, в возрасте девятнадцати лет, Эзра Паунд записался на курсы окситанского языка в Гамильтон-колледж штата Нью-Йорк. После колледжа он поступил в Пенсильванский университет, где продолжил занятия лингвистикой. Паунд хотел стать филологом, специалистом по романской литературе, а точнее — по поэзии позднего Средневековья.

Сто лет назад провансальская литература была более модной областью изучения, чем сейчас. Люди светско-гуманистического склада полагали, что дух цивилизации — современной западной цивилизации — восходит прежде всего к Греции, а затем опять появляется во Франции XII века и в Италии XIII века. Афины определили дальнейший путь цивилизации; Прованс и Кватроченто заново открыли Афины. По мнению Паунда, в Провансе жизнь, искусство и религиозный порыв объединились — что редко бывает — с целью привести цивилизацию к точке пышного расцвета, прежде чем папские преследования возвестят возвращение тьмы.