Журнал Русская жизнь - Сокровенный человек (апрель 2007) Страница 26

"Она входила в незнакомые дома, и никто не выгонял ее, напротив, всякто приласкает и грошик даст. Дадут ей грошик, она возьмет и тотчас снесет и опустит в которую-нибудь кружку, церковную аль острожную. Дадут ей на базаре бублик или калачик, непременно пойдет и первому встречному ребеночку отдаст бублик или калачик, а то так остановит какую-нибудь нашу самую богатую барыню и той отдаст; и барыни принимали даже с радостию. Сама же питалась не иначе как черным хлебом с водой. Зайдет она, бывало, в богатую лавку, садится, тут дорогой товар лежит, тут и деньги, хозяева никогда ее не остерегаются, знают, что хоть тысячи выложи при ней денег и забудь, она из них не возьмет ни копейки. В церковь же редко заходила, спала же или по церковным папертям, или перелезши через чей-нибудь плетень (у нас еще много плетней вместо заборов даже сегодня) в чьем-нибудь огороде".

Лизавета Смердящая - русская персонификация Елизаветы Венгерской, прославившейся своей благотворительностью и тем, что однажды, во время голода, когда она выносила из дворца хлеб, чтобы раздать страждущим, ее остановили по приказу ее мужа и обыскали, но хлеба в ее переднике чудесным образом превратились в розы, и ангелы в столпе света кружили над ее головой. Очень давно я встретился со святой Елизаветой на картине венецианца XVIII века Джованни Батиста Питтони из Будапештского музея, представившего ее грациозной фарфоровой фигуркой, придерживающей двумя пальчиками полы своей накидки, набитой розами, сыплющимися через край, стражники жадно заглядывают ей под мантию, и ангелы, хлопая крыльями, сыплют сверху на нее еще розы, и вся сцена из жизни средневековой покровительницы булочников напоминает придворный балет, Елизавета и полуголые ангелы обольстительны и кокетливы, розы благоуханны до невыносимости. В России же превращена она в девку роста "двух аршин с малым", с лицом здоровым, широким, румяным, но вполне идиотским; "взгляд же глаз неподвижный и неприятный, хотя и смирный".

В честь святой Елизаветы Венгерской, известной также и как Елизавета Тюрингская, была названа Елизавета Александра Луиза Алиса, принцесса Гессен-Дармштадская, в России ставшая великой княгиней Елизаветой Федоровной Романовой, супругой великого князя Сергея Александровича, и в России же принявшая мученическую смерть в Алапаевской шахте. Изящные очертания ее фигуры и ее профиля на старых фотографиях неуловимо напоминают грациозную Елизавету Питтони, а жизнеописание Елизаветы Федоровны, тоже пережившей рубеж двух столетий, гораздо выразительнее средневековых хроник, повествующих о жизни ее тезки в XIII веке. Елизавета Федоровна, собирающая на окровавленной мостовой около кремлевских Никольских ворот останки своего мужа, разорванного бомбой террориста Каляева, посещающая убийцу в тюрьме, просящая императора о его помиловании, осеняющая себя крестным знамением перед смертью и шепчущая про себя "Господи, прости им, ибо не ведают, что творят", - столь ярких сцен не много наберется в самых красочных житиях раннехристианских мучениц. Сильнее всего потрясает последний ее поступок в жизни: на теле князя Иоанна, упавшего вместе с Елизаветой Федоровной на выступ шахты на глубине 15 метров, так что кости их были переломаны, но они жили еще достаточно долго, нашли перевязь, сделанную княгиней из ее апостольника.

Любовь, безответность и мученичество, императрица, юродивая и святая - три ипостаси женственности. Три судьбы, совершенно индивидуальные, но при этом схожие с фрагментами, из которых складывается единый образ величественного целого, подобно тому как из кусков разбитого мрамора, беспорядочно разбросанных временем, складывается образ прекрасного храма, некогда здесь стоявшего. Когда я читаю все умнейшие рассуждения о русской соборности, подобные рассуждениям Гройса, столь верные, столь выразительные, я все время вспоминаю трех русских Елизавет, отрицавших соборность одним своим существованием, так как их любовь,безответность и мученичество были помножены на одиночество, несовместимое ни с какой соборностью. Быть может, эта пресловутая соборность и не столь уж определяет русское сознание, определяя только историю, что не совсем одно и то же. Пересекаются они часто, но никогда полностью не сливаются.

Евгения Долгинова

Четвертая Лиза

… Но была и еще одна Лиза - плоть от плоти советской соборности, великомученица Елизавета Чайкина. Практически - клон Зои Космодемьянской: партизанский отряд - предал староста - пытки - мученическая смерть. Их и казнили с разницей в неделю - в ноябре 1941-го, и написали в газетах про них почти одновременно, и наградили, и ничего удивительного в этой синхронной канонизации нет: они совершили типовой партизанский подвиг и проявили типовой комсомольский героизм - это многих славный путь. Они были представителями многочисленного девичье-ополченского сословия - "цвет юности, элита комсомола, тургеневские девушки мои!" (Ю. Друнина), - только Лизе и Зое случилось попасть в пантеон, а другие в большинстве своем остались безвестными.

Как Зоя была рядовая московская старшеклассница - с этажеркой книг, дневничком и "Фаустом" в сердце, так и Лиза была рядовой комсомольской богиней - сначала заведовала избойчитальней ("избачка"), потом стала секретарем райкома РКСМ. Все как положено: энтузиастка, активистка, превосходный организатор. Ей решительно нечего было делать в партизанском отряде вблизи родимого села - каждая собака в Пеновском районе (Калининская область) знала ее в лицо, но Лиза настояла. Самое поразительное, что она и ее разведгруппа почти свободно ходили по деревням - и какую безумную попутную миссию взяла она на себя! - "рассказывала жителям, что Москву не взяли, что на Красной площади был парад", держитесь, товарищи, победа близка. В каком свойстве состояли эти люди? Или достоевская идея соборности через природнение чужих ("Семейство расширяется: вступают и неродные, заткалось начало нового организма") вот так странно воплощалась в этой солидарности?

Облик Лизы до огорчительного не совпадает со звонким, красивым именем: на фото - немолодая скуластая тетка в чалме (Лизе было всего 23 года), во лбу горит тяжелая брошь. Борис Полевой видел ее в дни отступления - она тушила сельскую школу, загоревшуюся от фугаски, - и запомнил как "невысокую, коренастую девушку с энергичным, грубоватого, мужского склада лицом", еще и с отменным матерком. Узнав о гибели партизанки, Полевой "выпросил самолетик У-2" и слетал в Пено. Очерк о Лизе он хотел назвать "Жанна д'Арк верхневолжских лесов", но убоялся насмешек редактора и назвал лапидарно - "Чайка". По его версии, избитую Лизу принесли на руках на место расстрела, в последнюю минуту жизни она поднялась и запела "Интернационал". Согласно другому апокрифу, Лиза шла своими ногами и не пела, но крикнула прямо как Зоя: "Товарищи, победа будет за нами!" Солдаты - в Пено стояли эльзасские части - тихо восхищались: фройляйн ничего не сказала под пытками. Когда район освободили и к командующему Северо-Западным фронтом генералуполковнику А.И. Еременко привели разведчиков из группы Лизы Чайкиной, он "не поверил своим глазам. Перед ним стояли школьники 7-8 классов, худенькие, плохо одетые. Это они, рисковав своей жизнью, помогли разгромить сильнейшую группировку немецкой армии", - пишет краевед Надежда Акилова.

К проекту канонизации Лизы Чайкиной подошли серьезно, многосторонне, всесоюзный староста Михал Иваныч заказал повесть; но мама Лизы была совсем простая колхозная женщина, чай не учительница Космодемьянская, и подряд отдали бедствующему в тот момент молодому писателю Николаю Бирюкову. Он встречался с друзьями, соратниками и родными Лизы, материал захватил его, и вместо повести писатель разродился монументальным романом "Чайка" (1945, весь тираж - 45 000 экз. - ушел на фронт, Госпремия 1951 года). Про Бирюкова стоит вспомнить особо: у него тоже есть легендарный двойник - Николай Островский; Бирюков родился на 8 лет позже. В 18 лет он простудился на комсомольской стройке в Подмосковье - ликвидировал аварию в ледяной воде - и из-за ошибки врачей, на полгода заточивших его в гипс, на всю жизнь остался парализованным. Но Бирюков тоже был герой, стоик и человек долгой воли - он закончил Ин.яз и Литинститут, женился, занимался журналистикой, много путешествовал в инвалидной коляске, писал о строителях Ферганского канала, о колхозах и стройках, его поднимали на стапеля, а однажды едва не уронили в котлован на Цимлянской ГЭС. Поразительно количество рифм с судьбой Островского - и самоотверженная молодая жена, и дом-музей в Ялте, и слабеющие к концу жизни руки.

Роман "Чайка" - грандиозная книга. Он вставляет покруче Бубеннова и Ник. Шпанова:

"- … Павка… Вот был… настоящий человек! Катя взяла из рук подруги книгу, перелистала.

- Люблю очень вот это место. Послушай, Маня: "Самое дорогое у человека - это жизнь… Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…" Прислонившись спиной к стене, она закрыла глаза, прижала книгу к груди. Из-под плотно прикрытых век выползли две слезы и повисли на ресницах.