Газета День Литературы - Газета День Литературы # 171 (2010 11) Страница 26

Куда подальше и куда поглубже, чем из Ясной Поляны в Щёкино, а там на Кавказ, столь памятный по давним набегам.

Поможет ли нам Толстой в будущем, в котором неведомо, чего надо и чего не надо бояться?

От абсурда бытия он нас не избавит. Но поможет вынести абсурд бытия. Сбежать – не получится. А вот выдержать – может быть…

Вячеслав ШУЛЬЖЕНКО УСТАВШИЙ ПРОРОК

ПРОХАНОВ А.А.. СТЕКЛОДУВ. РОМАН – М. – ЭКСМО, 2010.

Всевидец Господь в одном акте Божественного видения видит

все века и всех людей, всю их жизнь со всеми помыслами, чувствами, намерениями, делами, словами.

Страшное око, от которого ничто утаиться не может!

Св. прав. о. Иоанн Кронштадтский

Зорко отслеживающий в последние годы творчество Александра Проханова Лев Данилкин в своей новомирской статье в начале этого года выделил в литературе нулевых, признавая всю условность своей дихотомии, двух главных героев – Художника и Воина, на том единственном основании, что именно они, прежде всего, пытались переделать "пошлую" реальность прожитого обществом десятилетия. Не буду трогать первого, но второй это совершает, по Данилкину, ломая "об колено", стремясь подчинить "своему Проекту – силой, насилием". Своего собственного Белинского Проханов не подводит, выводя вдогонку его критико-литературным экзерсисам в герои нового романа "Стеклодув" ("Наш современник" № 8) подполковника ГРУ Петра Андреевича Суздальцева. На его плечи ложится вся ответственность за проведение крайне сложной и опасной операции по захвату американских "стингеров" во время войны в Афганистане. Однако всамделишный, а не номинальный Воин из "Стеклодува", к которым Данилкин несколько вольно причисляет всех, попадающих под определение "слуг государевых": Гусева О.Дивова, Фандорина Б.Акунина, Свинца А.Рубанова, Водрова Ю.Латыниной, Комягу В.Сорокина и т.д., под это определение явно не попадает. В отличие от них, он в конце своего жизненного пути отказывается служить деградировавшему, не имеющему идеологии государству. Причём без всякой озлобленности и тайной мстительности, не вставая на котурны, ничем не оправдываясь и ни к чему не призывая и тем более никого не посвящая в тайну своего Проекта. Смысл которого – уход к Стеклодуву, которым так зовется в романе Бог, Творец, Всевышний.

Но не только поэтому Суздальцева трудно сравнивать с кем-либо из персонажей прежних произведений автора, с тем же генералом Белосельцевым из "Господина Гексогена", например. Проханов в "Стеклодуве" ставит все точки над i в осмыслении волновавшего его как художника уже не одно десятилетие главного вопроса национальной исторической парадигмы – о совпадении этнической и религиозной идентичности, которая, был глубоко убежден Достоевский, исходит из понимания русских как православных и православных как русских. В романе немало эпизодов, в которых этот постулат растворён в образной системе персонажей. Вот, скажем, сцена, когда Суздальцев ест с солдатами испечённые на скорую руку рядовым Лепёшкиным ржаные пышки. Краткий рассказ каждого из них о своей "доафганской" жизни заставляет Суздальцева перенестись в родные места этих ребят: в Москву, волжскую деревню, белорусский колхоз и впервые по-настоящему осознать неестественность своего собственного и их присутствия на афганской земле.

Но долго задумываться над этим у опытного офицера разведки нет времени. Ему поручено выполнить задание, от которого в полном смысле зависит его дальнейшая судьба. Из Пакистана к афганским душманам по секретным караванным тропам начата переброска тогдашнего главного ноу хау американской армии – ракет "Стингер" (англ. stinger – жало). Получаемые из различных источников данные только запутывали ситуацию, толкали на ложный путь, затягивали время, вели к гибели сотен людей. Положение усугублялось ещё и тем, что за "стингерами" велась настоящая охота и иранской разведкой, заинтересованной в снабжении чрезвычайно эффективными ракетами террористических групп в Европе. И вот в Герате вдруг объявляется сводящий с душманами личные счёты человек, которому известно, где спрятаны доставленные из Пакистана ракеты, и он готов предоставить информацию кому-то из компетентных советских офицеров. Суздальцев встречается с ним, но посланная на захват группа попадает в устроенную иранцами засаду, "стингеры" исчезают, а наша сороковая армия устраивает в Герате в отместку за это кровавое месиво. Там-то и слышит Суздальцев первый зов Стеклодува.

Понятно, что герой романа, в отличие от автора, человек не религиозный, да и откуда ему – советскому офицеру, подполковнику ГРУ Генштаба, проверенному кадровиками и "особистами" до пятого колена, – им быть! Впрочем, мне в связи с этим хотелось бы отметить очевидную биографическую параллель, совершенно естественно возникающую в тексте романа и связывающую автора с его героем. Это не только общая для них первая профессия лесника, но, что гораздо важнее, исполненная особенно глубокого личного содержания тема памяти и воспоминаний, где упоминаются матери обоих, причем в религиозно-культурном контексте. Так, в одном из своих уже давних газетных интервью Проханов напоминает о надписи ("Бог есть, ты умрёшь, Россия бессмертна") на колокольне Ивана Великого, которую "видел ещё в детстве с мамой". То же и Суздальцев, единственный раз вспоминающий в романе о матери, водившей его мальчиком в Третьяковскую галерею посмотреть на икону "Спас Ярое око".

Тем не менее, у Суздальцева с самого начала уже намечен свой путь к Богу, намечен ещё до военной службы, когда он – лесной объездчик, возмечтавший стать писателем, оставивший ради этого суетную столичную повседневность, в простой избе писал первые страницы будущего романа "Стеклодув". В страшном сне не мог Суздальцев тогда себе представить, что воображаемая в романе сказочная восточная страна "мудрецов и поэтов" наяву окажется ввергнутым в пучину братоубийственной войны Афганистаном, где он с товарищами станет участником смертельных дьявольских игрищ. Но именно там, на войне, в самые драматичные мгновения, когда на кон поставлена собственная жизнь, он, проходящий по всем секретным анкетным формам как атеист, постепенно начинает ощущать, что мироздание наполнено Богом. Вначале на это смутно намекает арабская вязь обрывка надписи на обломках мечети, затем – возникший откуда-то из глубин памяти "небесный стеклодув", вскоре воплотившийся в фигуру реального гератского ремесленника "в закопчённом, прожжённом фартуке, в замусоленной повязке", в мастерской которого бесцветным пламенем сиял раскалённый тигель и плескалась вялая жидкость стекла. Стеклодув окунал "тростниковую дудку в котёл с кипящим стеклом. Озарялся, обжигался, одевался в белое пламя. Выхватывал на конце своей дудки липкую огненную каплю, стекавшую, готовую сорваться звезду. Быстро, в ловких ладонях, крутил. Дул в неё, словно играл на флейте; капля росла, розовела, обретала вязкие удлинённые формы. Становилась сосудом, бутылью, пламенеющей, охваченной жаром вазой. Стеклодув отпускал её, отрывал от тростниковой, охваченной жаром пуповины. Усталый, потный, откидывался на топчан, измученный, словно роженица (курсив наш. – В. Ш.). А новорожденное стеклянное диво остывало и гасло. В стекле появлялась зелень и синева. Лазурный хрупкий сосуд стоял на грязном столе, и в его стеклянные стенки были вморожены серебряные пузырьки. Дыханье стеклодува, уловленное навсегда, оставалось в сосуде. А у Суздальцева мелькнула счастливая благоговейная мысль – перед ним в утлом облачении афганского стеклодува явился Создатель Вселенной. Родил на его глазах ещё одно небесное тело".

Не буду специально анализировать приведённые выше строки, Думаю, общий метафизический и мистический смысл этих строк очевиден, они создают типичнейший палимпсест, аналог рукописи, которую писали когда-то в древние времена по смытому или соскоблённому пергаменту.

От гератского базарного стеклодува у героя остаётся с особыми переливами ваза, которая стоит отдельного упоминания, ибо глубокая по смыслу и развёрнутая в занимательный военно-приключенческий сюжет (как у В.Богомолова "В августе сорок четвёртого"), она есть символическая аналогия прожитой жизни. Ваза не просто память о Герате, где Суздальцев был поставлен Всевышним наблюдать очередной Апокалипсис, после чего сам чудом остался в живых. Ваза в конце романа – расширившийся благодаря могучему животворящему дыханию сосуд, в который помещается Суздальцев и весь его мир и в котором звучит музыка о его прошлой жизни. За стенами сосуда бушует бесцветная плазма: это, окружая Суздальцева бесконечной любовью, зовёт его к себе Стеклодув.