Газета Завтра Газета - Газета Завтра 978 (35 2012) Страница 26

Справедливость есть остановка этой бесконечности, это вызов ей, который восторжествовал. Когда по неумолимому закону тяготения яблоко должно упасть, а оно взлетает, потому что происходит чудо. Остановка неумолимых законов бытия, решение зеноновской апории, когда Ахиллес всё-таки догоняет черепаху, хотя не может этого сделать по условиям задачи — это милость Господа. Обычно под милостью понимают какую-то доброту, прекраснодушие, мягкость — нет. Милость Господа гораздо страшнее, чем неумолимая мощь бытия, потому что она взрывает ожидаемое, взрывает сознание и законы мышления. Милость Господня отменяет то, что должно быть непреложным и заменяет это парадоксальным чудом. Скажем, что такое воскресение из мёртвых? Это милость Господа, но она очень страшна. Ведь это воскресение для суда, за которым следует вечное осуждение и лишь в очень немногих случаях — спасение. Но лучше воскресение для осуждения, чем отсутствие воскресения вообще. Лучше ад, чем полная смерть Духа и его отсутствие. Воскресение — это повторение единичной индивидуальности, которая уже жила, здесь и теперь, повторение живого "я". С точки зрения неумолимых законов, повторения быть не может, потому что числовой ряд не знает повторов. В числовом ряду после "семи" идёт "восемь", а после "восьми" — "девять", и не может быть, чтобы вдруг встретилась ещё одна семёрка или восьмёрка, это исключено. В спирали, где один виток плотно приходится к другому, точки в разных витках могут быть сколь угодно близки, но они не одно и то же. В реальности нет повтора, а воскресение даёт его, отменяет реальность. Это удар по неумолимому ужасу сущего, и это происходит в виде чуда. За чудом следуют грозные последствия: суд, от которого трепещет всё, от которого раскалываются земля и небо. Но всё равно это лучше, чем бессмысленность и абсурд биллиардных шаров, сталкивающихся в бесконечной пустоте и бездне времени. Потому что в этом абсурде не может быть справедливости. Именно поэтому для религиозных людей концепция воскресения и Страшного Суда является сутью того, что такое справедливость. Отмена всех законов рока и наступление тотального чуда, стирающего всё. Это страшно, но только в условиях этого жуткого чуда будут судимы грешники, преступники, творившие зло с начала веков, и всё будет приведено в соответствие с тайным предназначением. Такова высшая справедливость. Эта справедливость находится за пределами человеческого фактора и может ли человек иметь какую-то собственную справедливость? Да нет, он на это неспособен. Он может понимать справедливость, приближаться к её пониманию или отдаляться от него. 

Разве справедливо, что мы живём и исчезаем, как искры из костра в ночи? Справедливо ли, что миллионы людей стёрты невидимой губкой, и мы никогда не будем знать имён бесчисленных людей, рывших каналы Междуречья или строивших пирамиды? Нет, это несправедливо, потому что абсолютно бессмысленно. Смысл — это справедливость. Поэтому справедливость теснейшим образом связана со Святым Духом, с божественной искрой сознания, вброшенной в человека.

"ЗАВТРА". За вашими плечами — долгий путь, вы многое пережили, многое поняли, многого достигли. Какой опыт своей жизни вы считаете наиболее ценным?

Г.Д. Ответить на вопрос о наиболее ценном опыте очень легко. В какой-то момент я стоял перед выбором: либо конформироваться и стать частью социального пространства, либо бросить этому пространству вызов и превратиться в аутсайдера и нонконформиста, со всеми вытекающими последствиями. Выбор был очень жёстким, и расплатой за решение бросить вызов системе была прямая угроза суда и тюрьмы. 

Уже в девять лет я пришёл к выводу, что я категорически отрицаю ту номенклатурную советскую реальность, в которой живу. Реальность вокруг меня виделась насквозь фальшивой и лицемерной. Я могу сказать, когда впервые почувствовал ненависть к этой системе. Это произошло, когда в девять лет я вдруг услышал радио. Первый раз жизни я не слушал его как белый шум, а понимал смысл слов, которые говорил диктор. Там я услышал такие слова, как "борьба за мир", "мирная инициатива Советского Союза", "мирное сосуществование". Услышав и осознав эти слова, я испытал жгучую ненависть. Для меня слова о мире и борьбе за него с тех пор стали перманентным индикатором: всё, что связано с призывом к миру, является проявлением сатанизма, абсолютно враждебного начала, которое для меня идентифицировалось как матриархат, как вечная женственность, как кастрация, лицемерие, как капитуляция и смерть. Это на долгие годы привело меня к своеобразному правому модернизму ницшеанского типа: на ницшеанских путях я искал альтернативу и оппозицию всему вышеперечисленному. Со временем я, конечно, от этого отошёл, но крайне правый драйв долгое время был для меня альтернативой окружающей реальности. Так или иначе, я понял, что вокруг меня существует заговор системного, номенклатурно-бюрократического лицемерия, который представляет собой оруэлловское двоемыслие: эти люди имеют в виду нечто совершенно другое относительно того, что они говорят. Кульминация была достигнута, когда в 1961 году Хрущёв принял новую программу партии, в которой было обещано построить коммунизм в ближайшие двадцать лет, и определялись критерии коммунизма: бесплатная колбаса, бесплатный проезд в метро и так далее. То есть, выходило, что миллионы людей брали Перекоп, воевали и гибли на фронтах Гражданской, а потом Великой Отечественной войн, исключительно для того, чтобы есть бесплатную колбасу и бесплатно ездить в трамваях и метро. Эта профанация была чудовищна, она жёстко и окончательно подтвердила, что я совершенно оправданно испытываю ненависть к окружающей меня системе. Мне тогда было всего тринадцать лет. В дальнейшем я абсолютно интуитивно шёл по своему пути: я поступил в университет, что казалось для меня логичным продолжением школы. Я хотел изучать арабский язык, для чего поступил в комсомол, считая это не более, чем акцией прикрытия, без комсомольского билета в университет было не поступить. Но дальше моя внутренняя логика вошла в неизбежный конфликт со средой. Комсомольское собрание курса обратилось в деканат с просьбой о моём исключении, затем меня действительно выгнали из института. Я попал в армию, где уже оказался перед совершенно определённым выбором: принять правила игры или отвергнуть их, столкнувшись с суровыми последствиями. И я принял эти последствия, отказался приносить присягу, заявив о своих антисоветских взглядах. Мне говорят: "Тогда семь лет тюрьмы", я отвечаю: "Ну хорошо, семь лет, так семь лет". Меня спрашивают: "Ты что, с ума сошёл? Три года служишь, потом восстанавливаешься в университете, вся жизнь перед тобой открыта, или мы сейчас судим тебя за уклонение от службы, ты получишь семь лет, судьба будет перечёркнута". Я заявляю, что готов к этому. В итоге не получилось меня посадить, но лишь потому, что вмешалось провидение, вмешался на личном уровне — без всяких оснований для этого — один высокопоставленный генерал, который дал "отбой", и я не пошёл под суд, а был комиссован. Это тоже перечёркивало любую возможность восстановиться в институте, иметь нормальную карьеру и жизнь, но я понимал, на что я иду. Я и на семь лет тюрьмы был готов, потому что вопрос был для меня принципиальным. Вся моя жизнь до этого, лет с восьми-девяти до девятнадцати, то есть десятилетие становления подростка, вела меня именно к этому выбору, к нему подталкивали размышления, чтение книг, накопление "сырой" энергии. И я принял решение: уйти из социума, порвать с ним все связи, лишиться любой возможности иметь работу, карьеру, то есть стать кем-то в рамках этого социального пространства. Я решил со всем этим порвать, отказаться от возможности получить высшее образование, иметь диплом, интегрироваться в систему. И я был готов к последствиям, которые могли обрушиться на мою голову. 

Вышло так, что эти последствия не реализовались в наиболее жёсткой версии: система просто отвергла меня. Не выплюнула даже, а не стала пожирать. После комиссования я вернулся в Москву полным аутсайдером: я не мог ни вернуться к образованию, ни устроиться на какую-то приличную работу, потому что стоило работодателям ознакомиться с моим личным делом, и от меня шарахались, как от огня. После этого я поставил точку над i, выйдя из комсомола. Бессмысленно было оставаться членом этой организации после разрыва со всеми возможными вариантами будущего в рамках советской системы. Началась новая жизнь, я стал двигаться совершенно иным путём, с другими людьми, которые также были вне системы. Именно этот выбор, выбор пути, на котором я выхожу из системы и принимаю то, что в отместку она уничтожает меня как физическую единицу, я считаю самым важным решением в своей жизни. Тогда был сформирован алгоритм, который работал во мне всю жизнь и определял мои поступки во всех ситуациях. Без этого шага всё остальное было бы лицемерием, ведь быть радикалом, который ни разу в жизни не принял радикального решения и не совершил радикального поступка, конечно, было бы подлостью. Такой радикализм просто ничего бы не стоил. Если ты против, то ты против. Не может быть никаких кукишей в кармане и разговоров на кухне. Бери и садись в тюрьму. Всё должно быть настоящим.