Газета День Литературы - Газета День Литературы # 98 (2004 10) Страница 26

Между тем, на книге "Как закалялась сталь" в не столь отдалённом прошлом воспитывались целые поколения молодёжи во всем мире. Как ни верти, эта книга сыграла огромную роль в жизни поколения, выигравшего Великую Отечественную войну. А уж этих-то людей и саму войну от поезда истории никакие политики не отцепят.

"Как закалялась сталь" начинается со сцены, когда Павку Корчагина исключают из школы за то, что он насыпал махорки в тесто школьному попу. Вся дальнейшая жизнь подростка, а потом молодого революционера прошла под знаком кровавой борьбы с "богами"-охранителями старого мира. Категоричный, не религиозный, жесткий и часто жестокий в своих поступках Островский-Корчагин не мог не получить от судьбы ответного удара. И получил его — болезнь, слепоту, неподвижность. Прикованный к постели, он начинает свой полёт в вечность. Ибо что может означать его дальнейшая жизнь? То же, что сказано в Евангелие: "смертью смерть поправ". Жизнь Николая Островского — беспримерный в истории литературы подвиг. И не только в ней.

С точки зрения Достоевского Островский, конечно, принадлежал к категории "бесов", разломавших старую Россию. Оценка Островского Советской властью — известна. Если же произвести проверку писателя-подвижника по формуле апостола Иоанна: "О если бы ты был горячим или холодным! Но поскольку ты ни холоден, ни горяч, изрыгну тебя из уст своих", то уж кем-кем, а "тёплым" Островского никак не назовёшь. Изрыгают же его из большой литературы, как раз они, "тёплые".

Напросившийся на аудиенцию у Николая Островского французский литератор Андре Жид, весьма далёкий от коммунистической идеологии, после беседы с советским писателем вышел потрясенным: "Я видел современного Иисуса Христа". Можно как угодно относится к этой оценке, но никто не оспорит факта, что по своей огромной внутренней силе, по своему сердечному горению Николай Островский не может быть отнесён и к категории "холодных", тем более к бесам. Так что любой непредвзятый человек может оценить, кем был Островский на самом деле. Он поднял планку писателя на новый уровень, полностью жил так, как писал. И, конечно, вошел в одну литературную обойму с Маяковским, Шолоховым, Булгаковым, Ахматовой, Пастернаком, при всей разнополярности политических убеждений этих людей. По человеческим же качествам он поднялся над всем двадцатым веком, встал рядом с такими исполинами, как Сент-Экзюпери и Че Гевара. Таких, как Николай Островский, через всё двадцатое столетие прошли считанные единицы.

Его пытаются вычеркнуть из истории русской литературы именно отцепленные от её главного поезда фигуры — писательская шушера, рыбы-прилипалы, которые, с одной стороны, в силу вседозволенности мельтешат теперь повсюду, создавая иллюзию полного торжества низости, с другой, — чувствуя ненадёжность своей плавучести, мечутся в поисках, к чему и к кому прилепиться. А поскольку новой надёжной опоры они не видят, кусают старую, ту самую, которой лицемерно поклонялись прежде.

Кто помнит Анну Караваеву сегодня? Между тем нашлись "знатоки", которые объявили эту средней руки советскую писательницу настоящим автором книги "Как закалялась сталь", хотя сама Караваева на авторство никогда не претендовала. На каком же основании её так возвеличили? На том, что помогала Островскому редактировать великий роман. Это из области совершенно непредставимых фантазий, вроде той, что истинным героем Великой Отечественной и автором книги "Воспоминания и размышления" был не Георгий Жуков, а редакторы и корректоры его книги. Потому что эти последние имели высшее образование, а у автора "Воспоминаний" три класса церковно-приходской школы. Вот так иногда рассуждают некоторые наши литературные "мэтры". Ох, уж эта "образованщина", как выражается Александр Солженицын!

Я не боюсь сравнить "Как закалялась сталь" с "Дон Кихотом" Сервантеса, ибо за обоими шедеврами мировой литературы стоят героические жизни авторов. Сервантес, прежде чем сесть за свой роман, потерял руку в сражении при Лепанто. Возвращаясь морем на родину, попал в плен к пиратам, был продан ими в рабство алжирскому паше. Пять лет провёл в неволе, четыре раза пытался бежать. Выкупленный из рабства и устроившийся на родине в Испании агентом по закупке провианта для флота, а позже мытарем — сборщиком налогов, он трижды попадал в тюрьму, не сумев вписаться в тогдашнюю "рыночную экономику". Так что его "хитроумный идальго" — это он сам, Мигель Сервантес Сааведра. Образ, подобный Дон Кихоту, невозможно создать, не пройдя собственные бои с ветряными мельницами.

Оба писателя создали как будто бы иллюзорных героев. В каком смысле? В американском. В Америке художественная литература называется словом "fiction" — выдумка, то есть сам термин отрезает эту литературу от реальности. Но чья реальность больше, тощего и нескладного рыцаря печального образа, живущего уже несколько веков в сознании людей или его привязанного к земным реалиям упитанного слуги?

И Дон Кихот, и Корчагин сражались за идеалы, не могущие в силу их высоты быть принятыми большинством людей. Но Корчагин в отличие от испанца уже не был смешным одиночкой. И рыцарь из Ламанчи нашел в двадцатом веке совсем не смешного последователя — Че Гевару, идеалом которого, как известно, был герой знаменитого романа Сервантеса. Подобные идеалы и их носители — дрожжевая закваска, без которой человечество давно бы заплесневело, сгнило, что говорится, на корню.

Должен оговориться, что моё сравнение Островского с Сервантесом ограничивается схожестью их жизненных путей, высотой подвижнических натур. Я совсем не собираюсь утверждать литературную равноценность двух романов. Образ, созданный воображением великого испанца, конечно, глубже, объёмнее русского героя. Корчагин-Островский — Дон Кихот в чистом виде. Сервантес носил в себе не только черты Дон Кихота, но и начало Санчо Пансы, недаром работал торговым агентом и сборщиком налогов.

В романе же автор "Дон Кихота" себя раздвоил и сумел гениально показать эту двойственность свойственную каждому человеку — двойственность духа и тела. Смешной рыцарь печального образа, хотя и одинок, но всегда востребован, пока ему служит его оруженосец. Оруженосец добродушно посмеивается над причудами господина, но верой и правдой служит ему. И он тоже бессмертен, пока предан своему фантазёру-хозяину. Это нормальный баланс жизнеспособного мира: низшее служит высшему. Если же главной фигурой становится слуга-тело, смех заканчивается, начинается трагедия. Мы накануне такой трагедии. Мир, в котором человек — "вечное чело" — живёт ради того, чтобы обслуживать нужды тела, обречён на уничтожение. Как это уже бывало не однажды в истории, обречённые меньше всего думают о спасении, их волнует пир во время надвигающейся чумы..

Наша страшная революция была попыткой выдернуть мир из этого чумного пира, вернуть в опустившееся до биологического уровня человечество Дон Кихота. Он возвратился в лице Лениных, Островских, Олегов Кошевых, сестры и брата Космодемьянских и многих других. Попытка оказалась заразительной для Китая, Кубы, Вьетнама, но она оказалась слишком мучительной для большинства людей планеты. Поэтому баланс Дон Кихота и Санчо Пансы в основной массе человечества складывается пока в пользу второго. Но Санчо Панса всё равно будет искать своего хозяина, потому что без хозяина ему не выжить. Человек был задуман Творцом как гомо сапиенс, а не гомо жующий и пьющий. Когда антропоид деградирует, наступают катастрофы. Недаром так пристален сегодня интерес к причинам гибели Атлантиды. Хотя можно вспомнить другие примеры, более поздние и реальные: Вавилон, Содом и Гоморру, поздний античный Рим.

Советские донкихоты временно проиграли. Но семена брошены. Советская власть доказала, что люди могут выжить без денег. Точнее без их тоталитарного господства. Поэтому, повторяю, когда господство денежного мешка доведёт мир до окончательного маразма и кошмара, а время это, все видят, близко, люди вспомнят уроки своего героического прошлого. Они вернутся к Христу в той Его форме, которой потребует время. Потому что в основе Христа героизм — торжество человечности над животным началом, духа над телом.

Народ, топчущий имена героев, не имеет будущего. К счастью, имя Островского топчут ничтожества, которые сами в будущем не могут рассчитывать ни на что. Потому они так беснуются в настоящем, пытаясь заразить своим ничтожеством как можно больше людей. Этим антигероям совершенно непонятно, как обездвиженный и слепой человек мог чувствовать себя полноценно счастливым. Между тем Николай Островский был слишком честен, чтобы натягивать на себя маску благополучия.