Газета Завтра Газета - Газета Завтра 457 (35 2002) Страница 26

То что сейчас выдается за андеграунд, за радикальное искусство — на деле абсолютно форматное явление. Новое поколение не знает настоящих вещей, которые мы на собственной шкуре пережили. Поэтому издание архива — дань прошлому и подарок грядущим поколениям.

Иван Трофимов. Недавний концерт "Че Данс" — это разовая акция. Просто это даньнашей молодости, ибо мы не хотим предавать свое детство. Я, наверное уже полгода хожу и напеваю блестящие строчки Олега:

Но детство поймали за штаны озорные,

Скормили, споили буржуазной заразой,

Букварь изорвали, портфель порубили…

Это действительно то, что сейчас с Россией происходит. Все 90-е годы страна находилась в состоянии апатии, в стагнации. Очень многие достаточно деятельные и умные люди были выкинуты из социума, им пришлось стать маргинальными артистами. Некоторые вообще ушли из жизни. Таких примеров масса, а ведь многие из спившихся, сторчавшихся подавали большие надежды… Произошло самое страшное — нас всех заставили предать свое детство, нам навязали другую модель мира и заставили в ней жить.

На чем, собственно, мы с Олегом и сошлись в 1992-93 годах, когда он был таким крайне правым ростовским экстремистом, я крайне левым — на критическом отношении к современной действительности. Ко власти, которая давно уже не от Бога. А просто от кошелька. Мы всегда пытались с этим делом бороться. Какое-то время боролись при помощи политически некорректных текстов, при помощи шокирующих акций, которые раздражали не только буржуазию, но и часть оппозиции, и всяких там крепких хозяйственников, и педерастическую богему. Какое-то время тактика была от обратного. Мы брали на вооружение методы мелких буржуа и пытались говорить с ними их же языком. Для того, чтобы показать всем, какими мы были в начале 90-х годов, мы выпустили этот альбом. Еще отчасти для того, чтобы молодежь искала иные формы. "Че Данс" потерпел фиаско. Оказалось, что он был преждевременным проектом, либо проектом из другого измерения. Он оказался не нужным ни тусовке, ни патриотической оппозиции, ни самим музыкантам, в конце концов. Но мы жили этим в течение какого-то периода нашей жизни. Отказываться не имеем права. Все, что я тогда (в начале и середине 90-х годов) делал: вступление в Национал-Большевистскую Партию, ежедневная агитация на ростовском филиале "Русского радио" за Зюганова в 1995-96 гг., расклеивание листовок против абортов — ни о чем не жалею. Другое дело, что сейчас изменились взгляды на жизнь, на методы борьбы. Мы взрослеем. Начинаем понимать, что сейчас сила человеческого слова, поэтического слова или музыкального образа гораздо меньше, произошла нивелировка. Потому что машина, которая пытается нас давить, становится все мощнее, все изворотливее.

О.Г. Значимость тех форм, которые мы применяли, те стандарты, в которых мы воспитывались, варились, которые мы сами впоследствии воспроизводили,— всё это потеряно, утрачено. Можно заметить, что когда идут массовые концерты поп-артистов, толпе безразлично, кто перед ней: Земфира или "Руки вверх". Это просто пьяное гульбище. Текст как таковой потерял значимость. Дело даже не в уровне текста, проблема в том, что новое поколение перестало оценивать качество и его отсутствие. Есть поток, есть драйв — этого вполне достаточно.

Если же вспомнить 90-е годы — тогда люди слушали поэзию, им было интересно. Я склоняюсь к мысли, что сегодня текст потерял смысл, он растоптан. Может быть впоследствии что-то и изменится. Произойдут какие-то изменения в сознании наших людей. Но пока я вижу необходимость работать в других формах, которые созвучны моменту. Такая, может быть, смелая аналогия. "Тихий Дон" — актуален всегда, несмотря на то, что закончен был несколько десятилетий назад. Но продолжение "Тихого Дона" воспринималось бы как продолжение "Унесенных ветром". Не теряя связи с прошлым, я хочу предложить другое.

И.Т. В середине 90-х, на мой взгляд, более актуального проекта в нашей музыке вообще не было. Если бы он удался, то, думаю, вся судьба российской альтернативной сцены могла иначе повернуться. Но не было тогда структуры в стране, которая могла продвигать подобного рода проекты. И сейчас ее нет.

Корр. А что это за структура должна быть? Какая-то независимая фирма, наподобие челентановского "Клана"?

И.Т. Думаю, такая контора просуществовала бы недолго. Пришли бы товарищи из органов, и пришлось бы, чтобы выжить, переключиться на выпуск мумитроллеподобных идиотов.

Корр. "Зазеркалье" без какой-либо раскрутки смогло стать в определенной среде культовой командой. До сих пор старые альбомы группы "Солдатская совесть", "Все золото мира", где-нибудь на Горбушке идут на "ура".

И.Т. Тексты Олега — уникальны. Одновременно выражение вселенской скорби и черного юмора. "Зазеркалье" однозначно входит в пятерку всего лучшего, что происходило в так называемом русском роке. В октябре-ноябре мы выпускаем сборник лучших песен группы, и люди смогут сравнить то, что было десять лет назад, с сегодняшним состоянием умов. С уровнем сегодняшнего "рока". Чтобы понять, что происходит страшный регресс.

О.Г. Кто-то написал про меня еще давно: "параноидальная поэзия Олега Гапонова". На деле мы взяли за основу язык простых людей. В нас было много трэш-эстетики. И конкретика текста , где могла быть и ненормативная лексика как у панк-групп того периода, конкретика событий, конкретика идей там от и до присутствует. Там нет туманности и абстракционизма. Впрочем за здоровым пафосом, доминантой простых человеческих ценностей можно усмотреть какую-то, не так уж это и страшно, психоделическую подоплеку. Просто это другой взгляд на поэзию, на возможность донести те идеи, которые я хотел донести. Я не стал брать традиции символистов, еще чьи-то. Я использовал то, что слышал на улице. Если говорить не про стилистику, а про идейно-художественное направление, то "Зазеркалье", "Че Данс" и "Фигуру" можно отнести к романтизму. Это всегда серьезное сомнение, борьба, трагедия, героизм.

И.Т. Но у романтиков ХIХ века было много пессимизма. У Олега же, наоборот,— пафос заряжающий. Муссолини в свое время говорил, что его движение выступает решительной антитезой ко всему кругу идей 1789 года. Мы недавно подумали, что именно романтизм был первым течением, ставшим опять-таки антитезой идеям Французской революции.

Корр. За последнее время ваше мировоззрение не изменилось?

И.Т. Я всегда был против системы, но сейчас вижу, что тех, кто против, много, но с ними у меня мало общего. У меня нет другого выхода — только формировать какое-то свое поле деятельности, объединять тех людей, кто настроен радикально против, но в то же время не бежит за антиглобалистами, маменькиными сынками из буржуйских семей, которые кидаются в полицейских дерьмом и считают, что это круто. Они прекрасно знают, что их ждет спокойное обеспеченное будущее. В самом худшем случае — комфортабельная элитная психушка, в лучшем — место в президентском совете.

Единственный сейчас достойный путь для критически мыслящего человека, который не хочет становиться маргиналом или отшельником,— стать консерватором. Сегодня быть консерватором в тысячу раз радикальнее чем кем бы то ни было. Радикализм хорошо расфасованный, пронумерованный, со штрих-кодами, продается великолепно. Портреты Че Гевары стали символами вселенской пошлости. Такой "радикальный" образ мышления. всячески кастрированный, препарированый,— проповедуют МТV и прочие чуждые нам СМИ.

Вот передо мной лежат две книжки, Курт Воннегут и Сорокин. Честно признаюсь, Сорокина не читал ни одной строчки и не хочу. Для меня он — символ той части аудитории, которую я не очень люблю. А Воннегута я прочитал всего и буду перечитывать не раз. Человек пронес идеалы через всю жизнь, не предал детства. Марк Твен — такая же величина… Лев Николаевич Толстой. На них я ориентируюсь. Мой иконостас не изменился за последние десять лет. Как я ценил Челентано, так и продолжаю. Как преклонялся перед "Песнярами", так и сейчас. Да и идейные враги не сильно изменились. Как мне не нравился господин Гайдар-младший, так и не нравится. А если бы одну известную либеральную даму не грохнули несколько лет назад наемные убийцы — это мог бы сделать я. Потому что однажды я слышал ее выступление по радио перед молодежью, где она доказывала, что сейчас гораздо лучше, потому как все могут, подобно ее племяннику, диджействовать и получать большие бабки.

Корр. Это все справедливая критика. Есть ли какая-то позитивная программа?

И.Т. В любом поколении во все времена есть часть, наверное около 10 процентов, которая настаивает на своей уникальности, придумывает свою эсхатологию, свои мифологемы и живет в ожидании конца света, в ожидании каких-то революционных событий, пытается их провоцировать. Пытается мир радикально переустроить. И какая-то часть того же поколения соответственно наоборот выполняет охранительную функцию. Мы оказались в уникальной ситуации. Мы — единственное поколение, которое может с полным правом утверждать, что золотой век действительно был в прошлом. Для наших родителей золотой век должен был наступить после восьмидесятого года, как в свое время пообещал Хрущев. Либо в какой-то отдаленной перспективе, в будущем. Мы сейчас можем сравнить то что было, в Советском Союзе, со всеми его негативными аспектами, и то, что есть сейчас со всеми его позитивными аспектами. Сравнение явно не в пользу современности. Тогда и деревья были большими, и солнце светило ярче. Сейчас эту позицию необходимо озвучить.