Газета Завтра Газета - Газета Завтра 304 (39 1999) Страница 26

Мир — един. И зло, царящее в нем, не подлежит суду данного места и часа. Это очевидно для Андрея Поздеева. На холсте художника стая птиц, подсеченная залпом со всех сторон нацеленных черных стволов, крестами распахнутых крыл перечеркивает багровое небо. Содержание холста “Охота на птиц” обретает особое измерение, сцена возникает, как прообраз всемирной катастрофы, космической гибели беззащитной жизни под огнем разящих орудий. Палаческий расстрел — нравственная трагедия, порождающая смерть.

Мир — един. И образ Голгофы, столь глубоко и многозначно претворенный в полотнах последних лет жизни художника, исполнен сегодня для нас особого всеобъемлющего смысла, и значения.

Золотой свет Распятия над зеленоватым шаром планеты, над темно-лиловой бездной Космоса — это и образ спасения, победы сына Человеческого над извечным злом — черный круг внизу, у края земли. И неумолчный, скорбный, погребальный бой колокола. И глас незатихающей крестной муки все распинаемой Любви — злодейством века сего, сынами века сего. Это и Слава Вседержителя — торжество вселенного песнопения. И плач по невинно убиенным ныне и присно. И молитва художника — над землею свеча горящая — по тебе, сестра наша Сербия, страданьем вознесенная, на пропятие преданная. По тебе, наша Россия, Русь наша, Родина светлая, на Голгофе стоящая.

“Если основания земли колеблются, что делает правый сердцем?” — апостольский вопрос из первого века подобен отвесу, непреложному закону нравственного выбора на все времена.

Художник Андрей Поздеев смог ответить достойно. В мастерской один на один с туго натянутым холстом он творил мир, следуя высокому идеалу гармонии и красоты. Растил свой сад. Вел свою битву — во имя правды и добра, во имя искусства. В его власти было вернуть словам изначальный смысл. Что значит гармония? Не так ли греки времен Гомера именовали скрепы, соединяющие днище кораблей. И он был вправе воссоединять здесь, на холсте, впечатления и чувства, атомы и начала расколотого, разъятого, разорванного мира — в новом имени, в новом сплаве, в целостном, одухотворенном пластическом образе. Гармония, целостность, единство — ключевые, сущностные понятия его системы, имеющие характер причины. Каждый холст мастера — своего рода Птолемеева система, замкнутая, завершенная, целостная, где нет вторичных величин и любая деталь значима и соподчинена общему замыслу, общему строю, живописному единству, музыкальному ритмическому ладу.

В этом понимании — целостность была осознанным противостоянием хаосу, распаду, разобщенности и в чем-то подобна религиозному отношению к свидетельству, подвижническому неколебимому сомнением утверждению истины.

Ему было дано с дерзновением и глубочайшим смирением припасть к “Троице” Андрея Рублева, постичь, на доступных ступенях, ее боговдохновенную мысль, таинственную простоту, и в чем-то воспоследовать светлому гению Руси, сотворить свою литургическую Славу.

Картина “Чаша” написана в 1989 году.

В центре Мироздания, в центре истории человечества художник видит образ воплощенной святой Любви. Чашу искупительной жертвы. Чашу, где Logos, божественное Слово, претворено в кровь и плоть Евхаристии. Чашу причастия. Чашу Благословения.

И он воплотил эту мысль с энергией и свободой, идущих от полноты новой духовной жизни, в формах непреходящих вечных символом.

Он вникал в смысл и ритм, и лад трех осиянных ликов, трех равновеликих нимбов над головами Ангелов “Троицы” Андрея Рублева. “О, Трисолнечне Вседетелю! Словом неизследимыя премудрости Твоея вся строиши” — поется в Акафисте Пресвятей и животворящей Троице.

Он видел: стол-жертвенник вторит формам чаши, стоящей перед Сыном Божиим.

Он видел, рисунок чаши повторен трижды, звучит нарастая, crescendo, подобно мелодии, с каждым тактом, с каждой новой пластической формой, углубляя, раздвигая духовное пространство. Единая линия контура охватывает остроугольное белое поле жертвенника и золотистую плоскость стола, и завершающий такт — графически четкое изображение чаши цвета первой травы — в сдвинутых под углом основаниях престолов.

Он видел: от земли, нежно-изумрудного тона, до небес, до золотого свечения горнего — простирается абрис жертвенной Чаши. Так восходит ликующий гимн херувимского песнопения.

Он видел: плоскость стола-жертвенника под чашей — золотисто-белого цвета, ослепительного солнца. Видел: основания престолов у нижнего края рамы образуют два треугольных завершения, слагают тем самым отчетливо читаемый рисунок фрагмента восьмигранной системы.

А чуть ниже, на одной вертикали, в одном духовном пространстве, под Агнцем и Чашей, изображен геометрический знак, символический, тайный ключ, указующий направление мысли: от подобного возникает подобное, деталь — часть целого. И все — едино. Главенствующая идея, всеохватный смысл воплощения в краткой формуле чертежа, скрытой и явной одновременно.

Андрей Поздеев воспринял этот звук пластической речи, знакомый ему по древнейшим изображениям символических сцен и образов на каменных плитах отвесных утесов вдоль сибирских рек, на сводах пещер неолита. Знакомый по страницам эпоса народов земли.

От “Илиады” и “Гильгамеша”, от ирландских саг и карельских рун до героических былин Руси, до монументальных сказаний устного творчества — “Гэсэр”, “Джангар”, “Манас” “Маадай Кара” — дошло до нас единое, общее для далеких эпох почитание числа и знака, понимание особой их роли в осознании домостроительства Вселенной.

Вот первые такты якутского олонхо “Нюргун Боотур Стремительный”: “Осьмикрайняя, / Об осьми ободаях,/ Бурями обуянная/ Земля — всего живущего мать,/ Предназначенно — обетованная,/ В отдаленных возникла веках/ И оттуда сказание начинать”./

Андрей Поздеев начинал свою песнь — с числа и знака.

Пространство композиции его картины “Чаша” — строгий квадрат эпического размера /280х280/, единый модуль — 1/4 стороны. Четыре квадрата в 1/4 по углам — образуют крест в центре холста.

Об этом законе форм упоминает Данте в четырнадцатой песне “Paradiso”. Восходя на Пятое небо Рая, поэт встречает на алой планете Воителей за веру:

“Там, в недрах Марса, звездами увит,

Из двух лучей слагался знак священный,

Который в рубеже квадрантов скрыт!”

/“Рай”, XIV, 100-103/

Грани четвертей круга образуют крест.

В центре квадратного поля картины “Чаша” — символическая доминанта — Крест.

Пластический строй композиции прост и сложен. Его мелодика направлена к центру, словно по ярусам, иль ступеням, ведущим мысль.

Квадрат холста — черного цвета — форма замкнутого пространства. Праматерия. “Тьма над бездною”. В нем — Восьмигранник белый — совершенный кристалл Вселенной. Всецелое бытие, сотворенное по слову: “Да будет!” В нем — Крест — темно-зеленого, густого, насыщенного тона, напоминающего цвет Мамврийского дуба в верхней части иконы Андрея Рублева. Крест вмещает — Круг, интенсивно звучащего голубого цвета. Сфера небесного обитания Божества, сошедшего на землю. В Круге — белый квадрат, белый, точно солнечные нимбы над головами Ангелов “Троицы”, белый, как стол-жертвенник, белый, словно одежды страдания убиенных за веру из книги “Откровений” апостола Иоанна. Белый квадрат — поле жертвы во спасение мира.

В центре белого поля — святая святых — Чаша. Подобная ладье, подобная купели. Ее венец с внутренней стороны замкнут очертанием голубой небесной сферы. В Чаше — три равновеликих круга белого цвета. Средний — чуть выше, чуть приподнят под соседними, в каждом белом круге — равносторонний Треугольник того же, что и Сфера, словно горящего, синего цвета.

...Песнь вдохновенного сердца — белый, слепящий диск солнца и вершины синих гор.

Три странника в голубых плащах — вдали, у края восхода.

Единая Божественная Сущность — в трех огнях синего пламени.

Единый, Триипостасный, Животворящий Дух — в Светах Пресвятой Троицы. “Яко Трисолнечным светом в купели Крещения озарении” — кондак 4-й Акафиста.

Основание Чаши — есть образ Храма. Голубые дуги закомар поддерживают дно “ладьи”, “купели”, “венца”. Здесь — черный глубокий цвет и 12 белых точек на поверхности. Белый полукруг, купол Храма, соприкасается со средним кругом Ангелов.

В центре прямоугольной, земной, части непроницаемо темного тона высится, словно зов тайной молитвы, словно заповедная чистейшая лилия на высоком тонком стебле, — белая Чаша.