Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в. Страница 27

Пренебрежение такого рода близко к свойственному российскому городскому менталитету негативному восприятию всех административных структур, деятельность которых носит регламентирующий характер. Однако оснований для подобного отношения не было. Ведь именно из числа служащих Врачебно-полицейского комитета вышли крупные исследователи-практики, осветившие проблем проституции в России. В их ряду следует прежде всего назвать A.И. Федорова, П. Е. Обозненко, К. Л. Штюмера. Они делали огромное и важное дело — налаживали систему надзора за распространением венерических заболеваний в городе. Действительно, все положения о Врачебно-полицейском комитете включали в себя в первую очередь подробные описания организации медицинского надзора за проституцией. Административно-карательные функции носили подчиненный характер. Это отчетливо видно из документов, регламентировавших надзор Врачебно-полицейского комитета в 40—60-х гг., и из позднейших законодательных актов. Для примера стоит привести циркуляр министра внутренних дел от 26 октября 1851 г., который очерчивал следующие — в порядке важности — направления организационной работы Врачебно-полицейского комитета:

1) «составление списков публичных женщин»; 2) «врачебное освидетельствование этих женщин»; 3) «лечение выявленных больных»; 4) «выяснение у больных мужчин, где заразились»; 5) осмотр «на предмет болезней всех задержанных полицией представителей низших классов»[186]. И в дальнейшем на первый план выдвигалась медико-охранительная сторона деятельности Врачебно-полицейского комитета. Об этом, в частности, свидетельствует отчет комитета за 1914 г., где выделялись основные аспекты его деятельности: «1) производство медицинских осмотров женщин, состоящих под надзором комитета и так называемых «комиссионных»; 2) наблюдение за аккуратной явкой проституток на врачебные осмотры; 3) принятие мер к розыску и доставлению в комитет проституток, уклоняющихся от явки на осмотр; 4) подчинение надзору женщин, занимающихся промыслом разврата; 5) освобождение проституток от врачебных осмотров и от подчинения комитету; 6) привлечение к судебной ответственности»[187]. К суду привлекались следующие лица: «а) проститутки, уклоняющиеся от явки на медосмотр; б) содержатели незаконных притонов; в) женщины, занимающиеся промыслом разврата, но не желающие подчиняться надзору комитета».

Этот документ, относящийся к последним годам существования Врачебно-полицейского комитета, позволяет обратить внимание читателя на чрезвычайно важный аспект взаимоотношений института продажной любви и общества, а именно на проблему правовой ответственности за проституцию. Как известно, до создания в Санкт-Петербурге Врачебно-полицейского комитета блуд в России являлся уголовным преступлением, что было даже зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г. Последнее, в частности, предусматривало наказание за открытие публичного дома — сначала в виде штрафа, затем тюремного заключения от 6 месяцев до 1 года. Лица женского пола «за обращение непотребства в ремесло» подвергались аресту от 7 дней до 3 месяцев, «смотря по обстоятельствам, более или менее увеличивающим или уменьшающим их вину».

Таким образом, существование Врачебно-полицейского комитета на первых порах как бы входило в противоречия с действующим законодательством. Л. А. Петровский, предвидя данный юридический нонсенс, неоднократно обращался к Николаю I с просьбой о смягчении преследования проституции. Предполагается, что это ходатайство было негласно удовлетворено. Однако закрепленная российским законодательством ответственность за торговлю любовью формально просуществовала почти до конца XIX в. и была отменена лишь в 1891 г. постановлением Уголовного кассационного Департамента Правительствующего Сената. Наказание за превращение «непотребства» в ремесло заменялось ответственностью за несоблюдение правил о регистрации проституток. Тем самым лишь закреплялось уже осуществлявшееся на деле терпимое отношение к институту проституции в России, и прежде всего в Санкт-Петербурге. Последнее вовсе не означало, что официальные властные структуры покровительствовали развитию системы продажной любви, как это долгое время пытались представить либерально настроенная интеллигенция в России того времени и тем более идеологи и исследователи советского периода. До конца XIX в. параллельное существование двух, как бы взаимоисключающих друг друга юридических норм — наказания за блуд и положения о регламентации — создавало дополнительные гарантии их действенности. Иными словами, женщина оказывалась перед выбором: свобода, чреватая опасностью уголовной ответственности, или регистрация с ограничением гражданских прав, но гарантированным освобождением от наказания. Вероятно, поэтому в 40—90-х гг. надзор за проституцией осуществлялся довольно успешно.

После отмены положения о привлечении к ответственности за торговлю собственным телом вопрос о регламентации заметно осложнился. Вставшая на путь профессионального разврата женщина выбирала уже не между наказанием уголовного или нравственно-социального толка, а между полной свободой и ущемлением в правах. Конечно, то обстоятельство, что зарегистрированная проститутка становилась парией в российском обществе, не вызывает сомнений. Как уже говорилось, с момента установления надзора женщина, занимавшаяся торговлей любовью, лишалась паспорта.

Известный российский врач Б. И. Бентовин, неоднократно упоминавшийся выше, писал: «Всякий знает, как важен для каждого русского гражданина этот своеобразный habeas corpus. Человек беспаспортный, по народному воззрению, в сущности, даже не человек. Таким образом, для проститутки нравственное значение этой меры как самого отвержения от гражданской жизни очень важно…»[188]

Дело заключалось не только в нравственном ущербе для женщины, а в явной ее дискриминации в гражданских правах после официальной регистрации во Врачебно-полицейском комитете. Особа без паспорта не могла скрыть своего занятия от окружающих, изменить место жительства и тем более профессиональное занятие. Профессор Московского университета А. И. Елистратов, известный юрист, доктор полицейского права, специализировавшийся в области изучения проституции как социального и правового явления, отмечал, что «желтый билет», заменяющий паспорт, закрывает продажной девице вход в чистую семью!»[189] Можно, конечно, поразмыслить о том, насколько справедливы были подобные довольно жесткие меры по отношению к проститутке. Однако совершенно ясно, что именно они влияли на социальный статус продажной любви. Официальная принадлежность женщины к институту проституции на среднем уровне общественного сознания петербуржца и XIX, и начала XX в. являлась признаком позора и всячески порицалась. Сами публичные женщины считались распространительницами дурных нравов. Своеобразным свидетельством этого могут являться письма во Врачебно-полицейский комитет. С просьбой о запрещении пребывания проституток на территории Измайловского полка обращались в 1895 г. директора 10-й гимназии ремесленного училища цесаревича Николая. Просьбу свою они мотивировали дурным влиянием как на нравственность, так и на здоровье вверенных им воспитанников[190]. Позже, в 1905 г., в комитет обратились жители Большой и Малой Дворянской улиц, мимо домов которых еженедельно проходили на освидетельствование проститутки. Авторы письма требовали оградить детей от контактов с девицами, отпускавшими «двусмысленные шутки и неприличные остроты»[191]. Обыватели были настроены весьма агрессивно по отношению к публичным женщинам и незадолго до революции. Сетуя на их засилье в одном из домов в районе Кузнечного рынка, анонимный, но весьма возмущенный жалобщик писал в 1915 г.: «Противно смотреть даже низшему обществу и рабочему классу, а не то что аристократии»[192]. Представление о проституции как о позорном занятии — весьма стойкий стереотип городского менталитета конца XIX—начала XX в. Способствовал сохранению этого стереотипа, скорее всего, не уровень нравственности петербуржцев, а систему правовой дискриминации женщин, занимавшихся продажей своего тела.

Рост общедемократических тенденций в стране в XX в. мало чем изменил данную ситуацию. Но это не означало, что юридические нормы, регулирующие положение института проституции в российском обществе, никак не трансформировались. В марте 1903 г. был принят закон о мерах к пресечению торга женщинами. Появление этого документа явилось следствием общеевропейских тенденций в отношении к проблеме продажной любви. В 1899 г. в Лондоне состоялся конгресс, поставивший вопрос об ограничении торговле «живым товаром». Ряд решений конгресса нашел отражение и в российском законодательстве, но касались они, естественно, лишь международных аспектов. В конце 1909 г. Государственный Совет и Государственная Дума одобрили новый закон, касавшийся проституции. В нем много положений, заметно расширявших права публичных женщин, но, конечно, не в общегражданском, а в специфическом, в определенной степени профессиональном смысле. Следует отметить, что эти нововведения основывались на действовавших ранее подзаконных актах, касавшихся прежде всего функций Врачебно-полицейского комитета. Это относилось, в частности, и к вопросу о праве проститутки не обслуживать мужчину без указания причин отказа. В целом же законы 1903 и 1909 гг. рассматривали проблемы проституции в контексте государственного надзора над ней, а следовательно, функционирования Врачебно-полицейского комитета. Не посягали законодатели и на публичные дома, что было вполне естественно, так как контроль за продажными женщинами легче всего осуществлялся именно в этих заведениях.