Вячеслав Костиков - Роман с президентом Страница 27

У меня, признаться, был большой соблазн хоть как-то намекнуть на неприемлемость такого способа общения с партнерами в пресс-коммюнике. Но президент не любил выплескивать свое неудовольствие на публику. Я придумал фразу о разговоре «двух крутых мужчин», которая очень понравилась журналистам и обошла всю мировую прессу. Но никто так и не расшифровал, что за ней стоит.

Совершенно так же Лех Валенса держал себя и во время визита Ельцина в Польшу, даже не считаясь с тем, что положение хозяина обязывает хотя бы к формальной вежливости. Особенно неприятно было то, что во время приема в загородной резиденции Валенса откровенно пытался споить Бориса Николаевича. Официант, стоявший за спиной у Ельцина, по знаку Валенсы все время подливал Борису Николаевичу водки «до краев». При этом произносились всякого рода лихие, насквозь фальшивые тосты, за которые как бы положено пить до дна. Все это было похоже на провокацию. Я сидел неподалеку от президента и со страхом наблюдал за исходом этого странного поединка. Мы переглядывались то с шефом президентского протокола В. Н. Шевченко, то с первым помощником В. В. Илюшиным, который очень болезненно переживал такого рода ситуации, и, что называется, считали каждую выпитую рюмку. Мне так и хотелось подсказать: да закусывай же, закусывай, Борис Николаевич! Но беда в том, что Ельцин относится к тому типу людей, которые мало едят даже при серьезной выпивке. Расчетливый же Валенса отнюдь не забывал про свою тарелку. Конечно, это не тот случай, когда с гордостью хочется сказать «наша взяла». Но тем не менее Борис Николаевич оказался покрепче польского президента.

В отношении праздников очень светлое воспоминание осталось от посещения президентом Троице-Сергиевой Лавры. Была торжественная служба, потом Патриарх и президент вместе трапезничали. Умелые монахи соорудили стол и для нас, нескольких помощников, приезжавших с Борисом Николаевичем. Вино было много лучше кремлевского, а о пирогах я уж и не говорю. Монашенки потрудились на славу Очень интересно было видеть этих двух людей вместе главу церкви и главу государства. При огромном различии — и внешнем, и внутреннем — в них есть что-то общее. Мне кажется, что это общее — глубокое и очень интимное ощущение своей принадлежности и подвластности России: ее традициям и истории, ее радостям и горестям. Мы, помощники Ельцина, всегда радовались этим встречам. На президента Патриарх всегда оказывал благотворное воздействие. Ельцин высоко ценил слово и благословение Патриарха. Напутствие Патриарха беречь здоровье всегда звучало очень искренне.

Кажется, никто не обращал на это внимания, но у Патриарха и у президента очень похожие глаза: небольшие, но с очень интенсивным и твердым взглядом. Глаза проницательных людей. Правда, у Ельцина взгляд пожестче, похолоднее.

В окаянный 1993 год было мало светлых праздников и много темных, грешных будней. Перед началом Великого поста Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II обратился с посланием к «Архипастырям, пастырям и всем верным чадам русской православной церкви». По сути дела, это было обращение к народу.

«Народ наш, некогда благочестивый и верный Господу, потерял способность «различать духов», утратил нравственные ориентиры. Леность и греховная гордыня, увлечение безнравственными зрелищами и культом насилия, аморальный климат в политике и экономике поработили многих из нас… В спорах о будущем государств, в которых мы живем, в поисках путей управления ими многие из нас ожесточились, потеряли терпимость, стали унижать и оскорблять друг друга, упиваясь собственной мнимой правотой…»

Эти слова Патриарха с поразительной точностью отражали тогдашнее политическое и нравственное бытие страны.

Непримиримая оппозиция на удивление быстро оправилась от шока в связи с запрещением Фронта национального спасения. Грозный указ Ельцина, не подкрепленный действиями силовых структур, оказался, как и многие другие такого рода указы и поручения, «бумажным тигром». Противники это быстро уяснили и вновь пошли в атаку.

Перед лицом огромных экономических трудностей, в отсутствии хотя бы маленьких признаков стабилизации, в которых можно было бы черпать надежду и силу, президент заколебался. Им овладевали сомнения. Нет ли ошибки в выбранном курсе? Нужны ли корректировки? А если нужны, то насколько глубокие? Он был готов идти на уступки, но каждая маленькая уступка только разжигала аппетиты противников реформ. Стараясь нащупать варианты маршрута, Б. Н. Ельцин вел интенсивные консультации, не пренебрегая встречами и с явными ненавистниками. Это была демонстрация его готовности к компромиссу.

Но, почувствовав колебания Ельцина, оппозиция стала повышать ставки. Ее задача состояла в том, чтобы ослабить команду президента. По Москве поползли слухи о серьезной перетасовке кабинета. Эти слухи были крайне вредны, так как вносили неуверенность и нервозность в ряды сторонников президента. Заметна было, что заколебались даже самые правоверные демократы. Сдали нервы у тогдашнего советника по политическим вопросам Сергея Станкевича. В конце ноября он прислал президенту аналитическую записку, в которой обосновывал необходимость «стратегического поворота в осуществлении российских реформ». Президенту предлагалось начать поиск новых стратегических союзников. «Радикальные демократы уже не могут быть опорой Президенту, а центристы пока не стали такой опорой, — писал С. Станкевич. — …Крайне опасно и пагубно намертво связывать имя и престиж Президента с данным или каким-то другим правительством». Станкевич предлагал «побороться за Верховный Совет». Эта его позиция, кстати, предопределила и его будущую двойственность при обострении конфликта президента с парламентом.

В записке было немало справедливых наблюдений: что непримиримая оппозиция и, в частности ФНС, питается отрицательной энергией общества; что влияние движения «Демократическая Россия», бывшего опорой первого реформаторского кабинета, резко сократилось; что лишь около половины граждан поддерживают саму идею реформ.

Несмотря на справедливость этих констатации, записка оставляла впечатление паники в семействе демократов. Надо было затормозить распространение таких настроений, и в конце ноября пресс-служба сделала заявление о том, что «слухи о масштабе кадровых перемен, якобы грядущих в преддверии Съезда народных депутатов, не имеют оснований». Пришлось в очередной раз опровергать и неизбежность отставки А. В. Козырева.

Большую пищу для разговоров о кадровых перетрясках дала встреча Б. Н. Ельцина с представителями «Гражданского союза», на которой присутствовал и А. В. Руцкой. В отношении самого президента его лидеры демонстрировали показную лояльность, хотя за стенами Кремля позволяли себе колкости. Николай Ильич Травкин в свойственном ему балагурском тоне заявлял, что «президент затрахал Россию». Стремясь поднять свои шансы на широкое участие в обновленном правительстве, лидеры «Гражданского союза» явно завышали свои возможности влиять на исход Съезда. Они убеждали Б. Ельцина, что контролируют до 40 % народных депутатов. «Гражданский союз» предлагал себя в качестве основы коалиционного правительства. Намекали на возможность посредничества с Хасбулатовым. И почти все жаловались на прессу: шельмует, дескать, «Гражданский союз». Очень мягко, бархатно выступил А. И. Вольский. Лейтмотив его выступления: «Не надо видеть в нас врагов». В заключение он вручил президенту программу «Гражданского союза», полагая, вероятно, что она могла бы послужить основой программы будущего правительства. Хитроумный Ельцин, сощурившись, спросил: «А нельзя ли интегрировать ее в программу нынешнего правительства?»

Встреча шла мирно, с открытыми улыбками и завуалированными угрозами. «То, что будет на съезде, зависит от того, что произойдет до съезда», — с тонкой улыбкой говорил один из лидеров «Гражданского союза» В. Липицкий. И неожиданно добавил: «Людей больше волнует, кто уйдет, чем кто придет».

Это была серьезная промашка, и Б. Н. Ельцин насторожился. Выходило, что «Гражданский союз» волновала не будущая экономическая политика, а поиск жертв из кабинета Е. Гайдара.

— Кого же предлагаете убрать? — сквозь зубы спросил президент.

Почувствовав перемену настроения президента, участники встречи заколебались. Говорить или не говорить? Было видно, что список у них есть, но объявить его они не решались. Вольский, Липицкий, Владиславлев принялись с огромным интересом рассматривать собственные руки.

Не выдержал Николай Травкин. Вероятно, сказалась депутатская привычка — рубить «правду матку» у парламентского микрофона.

Первым в списке жертв стояли Бурбулис и Полторанин. Дальше пошли менее ненавистные фигуры. В сущности, начался настоящий торг, правда, без участия президента. Он выслушал выступление Травкина, не проронив ни слова. Лицо его казалось каменной маской. Кого же предлагали взамен?