Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2001) Страница 27

Увы, однажды под осень непосильные налоги вынудили мать навсегда распрощаться с Берёзкой. Корову пришлось сдать государству. Я служил тогда в армии под Ленинградом, в Красном Селе.

Мама сделала верёвочную узду и первого сентября повела сдавать на станцию Пундуга нашу Берёзку. До Пундуги было сорок пять километров. Берёзка сначала охотно шла следом, потом, видимо, почуяла, куда её уводят.

Уводили её на убой.

Не знаю, что тогда творилось в нашей семье, я был далеко. Но то событие каким-то краем коснулось Рогули, описанной мною в повести “Привычное дело”. Уже после того, когда повесть вышла в свет несколькими изданиями, Анфиса Ивановна рассказывала, как вела она корову до станции Пундуга Северной железной дороги, где принимали скот.

Всю дорогу до конца своего смертного пути Берёзка плакала. Крупные светлые слезы катились по её морде весь день, пока шли до станции. Мать плакала тоже, жалея корову и нас, а может, потому, что вспоминала погибшего мужа. Он уже не мог за неё заступиться. Кто знает, что думали обе?

— Мама, почему ты раньше не написала мне в письме, как плакала Берёзка по дороге на Пундугу?

— Я почти никому не рассказывала, — ответила мне Анфиса Ивановна. — А кому рассказала, те мне не верили. Вдруг бы и ты не поверил?..

Мне хотелось сказать матери, что мы все пятеро всё же выросли, что она ни одного из чирят не потеряла в войну благодаря Берёзке и Божией помощи. Но я промолчал, из-за горловой спазмы слова застряли в груди.

(Продолжение следует)

А.Борзенко • Чечня нетелевизионная. Фронтовые зарисовки (Наш современник N9 2001)

Алексей Борзенко

ЧЕЧНЯ НЕТЕЛЕВИЗИОННАЯ

Фронтовые зарисовки

КАФЕ “У ЗУЛАЙКИ”

Бизнесом в разрушенном Грозном занимаются все местные жители-чеченцы. У одних это получается, другим хватает только на хлеб да подсолнечное масло. Летом 2000 года чеченка Зулай организовала в Грозном первое открытое кафе. На самом деле никто не знает, чеченка ли она, — каких кровей у нее только не было! Одни говорят, Зулай была потомком Чингисхана, другие — просто цыганкой из Баку. Но по-чеченски она говорила свободнее и быстрее любого горца.

Так или иначе, 35-летняя женщина с полными бедрами и открытым лицом, очень активная и подвижная, занялась бизнесом. Ей надоело самой каждую неделю ездить в Хасавюрт за оптовыми продуктами, пересекать десятки блокпостов и потеть на солнце в жутко неудобном рейсовом “пазике”, показывая каждому облеченному властью на дороге свой затертый от частого употребления паспорт.

— Будем зарабатывать деньги, — объявила она своим оставшимся в живых родственникам — младшему брату Салману и племяннику Вахиду.

Кафе решено было открыть рядом с маленьким оживленным рыночком у блокпоста питерского ОМОНа. Рядом с печально знаменитым туннелем, в котором был подорван в первую чеченскую генерал МВД Анатолий Романов. Расчет был правильный, так как все, кто въезжал по делам в центр города и выезжал из него обратно в Ханкалу, проезжали мимо этого места. Кто-то молился, кто-то ругался по матушке, глядя на исковерканный тем взрывом бетон туннеля. Сразу вспоминался человек в инвалидном кресле, скорее мертвый, чем живой. Журналисты любили здесь снимать на камеру кадр с БТРа, когда он быстро выезжает из темного туннеля на свет. Кадр, который должен был символизировать выход Чечни из мрака средневековья на свет цивилизованной жизни. Правда, все это оставалось лишь на пленке, а не в реальной жизни мертвого города.

Рынок находился под прямой наводкой двух БТРов и нескольких пулеметов блокпоста, поэтому военные покупали здесь продукты смело. Питерцы пообещали расстрелять всех торговцев, если какая-то банка окажется отравленной. По крайней мере, так говорили военные между собой. Покупать здесь продукты было даже предпочтительнее, чем на центральном рынке, где время от времени стреляли в зазевавшихся солдат и офицеров, и выгоднее, так как под стволами пулеметов торговцы не задирали цены.

Зулай отгородила себе выцветшей армейской маскировочной сеткой уголок, поставила несколько разнокалиберных старых журнальных столиков, вытащенных из развалин ближайших домов, стулья и даже артиллерийские ящики. На каждом столике на куске целлофана от парника стояло обрезанное донышко пластиковой бутылки от колы с солью. А за торговой брезентовой палаткой, превращенной в поварской зал, на камнях поставили шашлычницу, на которой на шампурах румянились кусочки курицы. Куриц Зулайке поставляли живыми из Толстого Юрта на почтовом БТРе каждое утро. Женщина ждала только две машины — с курицами и еще один “уазик”, к хозяину которого она была явно не равнодушна. Но об этом позже.

Кто-то из мальчишек мелом написал большими буквами на сохранившейся стене разрушенной соседней пятиэтажки: “Кафе “У ЗУЛАЙКИ”. Шашлыки, пиво”.

Хозяйка и не думала, что бизнес у нее в разрушенном и нищем городе так быстро пойдет в гору. Племянник не успевал снимать с шампуров куриный шашлык, а брат подтаскивать ящики с пивом из глубокой снарядной ямы в подвале пятиэтажки, превращенной в естественный холодильник.

Рядом появилась даже некая автомобильная стоянка, на которой останавливались БТРы, БМП и просто армейские машины. Не хватало только деньги за это брать, но так как чеченка никому не платила за аренду городской земли, то об этом и заикаться не приходилось. Клиенты были сплошь военнослужащие. Рыночные торговцы были довольны заведением Зулай. Бойцы в ожидании шашлыка подходили к их лоткам, что-то брали в дорогу. Кто-то из торговцев притащил магнитофон на батарейках, и, как в старые добрые довоенные времена, зазвучала чеченская национальная музыка. Местные чеченцы, проезжая мимо, с укоризной глядели на этот оазис мирной жизни среди разрушений войны. Зулай с вызовом смотрела им в глаза.

Посетители действительно были только военные, у местных просто не было денег. Палочка шашлыка стоила пятьдесят рублей. На такие деньги многие пережившие две войны в Грозном русские старики жили целых десять дней. Через месяц, когда Зулай поставила еще пять столиков и договорилась о покупке настоящих пластиковых стульев в Хасавюрте, о ее заведении уже знали все генералы в Ханкале. Сварщик-сержант из стройбата долго колдовал, сваривая для Зулайки большой мангал из куска умыкнутого листового железа. Железо это раньше было положено в лужу перед штабом, чтобы офицеры, выходя с завтрака или обеда в дождливые дни, не разъезжались ногами в кислятине ханкальской грязи.

Успех Зулай заключался в двух простых вещах. Во-первых, сами военнослужащие устали от войны, и возможность провести хоть полчаса на пятачке мирной жизни (или иллюзии такого места) была соблазнительной. Во-вторых, армейцы уже просто озверели от военной пищи — тушенки с кашей и сухпаев в зеленой пластиковой упаковке. Организм бунтовал, требуя простого, жаренного на огне куска мяса, пусть и куриного.

На долгожданном “уазике” ездил Федорыч, который служил при штабе. По характеру своей деятельности он в Чечне за полгода в бою так и не был, но активно разъезжал по Грозному, а также по шестикилометровой трассе на Ханкалу. Было ему 35 лет, не женатый. Красивый, стройный молодой лейтенант с русыми волосами носил свежевыстиранный камуфляж и новенький, еще вороненый “калаш”.

К Зулайке Федорыч, как всегда, приехал на армейском УАЗе, с надписью, сделанной белой краской на бампере, “Миротворец”. Вообще, в Чечне у армейцев появилась мода писать клички на бамперах грузовиков, БТРов и машин. Так, по Грозному разъезжал броневик бойцов Минюста с надписью “Годзиллакосилка”. Были также “Сибиряк”, “Мухомор”, “Прикрой, атакую!”, “Ермолов”, “ЧечФОР” и другие.

Штабные послали Федорыча на рынок в Грозный прикупить каких-нибудь продуктов. Он приехал на маленький рыночек напротив питерского ОМОНа, все закупил, что надо было. Решил втихаря побаловаться курочкой.

— Зулай, угости шашлычком! — сказал он чеченке, садясь на ящик от снарядов.

— Нет проблем, Федорыч! Такого гостя, как ты, я всегда жду. — Зулай что-то крикнула брату по-чеченски и подсела к офицеру. В ее черных глазах появился интерес. Она поправила косынку, прикрывавшую ее длинные черные волосы.

— Скажи мне, Федорыч! Вот что ты маешься? Женись на мне, а? Деньги у меня есть. Дом у меня есть. Останешься со мной жить в Грозном. Я буду кафе держать, ты — жить со мной. Чего тебе еще надо? — Зулай подперла кулачком подбородок, засмеялась. Она знала, что давно нравится офицеру, который как-то, разоткровенничавшись, сказал ей, что в родной Калуге его бывшая жена подала на развод и уже давно живет в другой семье.

Федорыч посмотрел на женщину нежным взглядом. Затем как бы смутился.