Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было Страница 27

У нас возвращение Йохансона на днях, несолидно с разбитым зеркалом. К уикенду готовы.

А на следующей неделе кто-нибудь за зеркалом съездит. Или – наверно, съездит: смертельно опасная лестница на сцену ждет своей следующей недели тоже без малого год.

С «Качем» нас Сид связал. Лидер «Тараканов!», по совместительству наш диджей-резидент, – это прорва информации, «Музыкальный киоск» какой-то. Рассказал, что в Питере родился страшный рэпер-матерщинник, не чета «Кровостоку», и мантра у него главная – «Питер рулит, Москва сосет». Питерцы это как слышат, так у них коллективный оргазм с последующим залпом «Авроры» случается. Страшно модная вещь.

– Вот я и подумал: может, тебе оно надо? – поделился Сид.

Оно хорошо. «Девять-один-один – это Питер, МТС» – такое нам точно надо.

Я позвонил страшному рэперу-матерщиннику Мастербою, тот тихо и интеллигентно попросил перезвонить директору, автоответчик голосом Вертинского пропел: «Если я не могу ответить, значит, я в метро, – взял театральную паузу и заключил с апломбом: – Да, я езжу на метро!» После чего не связаться с группой «Кач» было бы просто преступлением.

Директор Владимир Кауфман работал с группой «Форум». Совсем не страшный Сергей Мастербой оказался хорошим актером; интеллигентный, рассудительный, чуть-чуть застенчив. Гадкими фразочками типа «Лена – жопа из полиэтилена» стреляет только по работе. Эпатаж – дело чести; Олейников взял Мастербоеву картинку с Валентиной Матвиенко, подписал: «Питер рулит – Москва сосет», расклеил по городу тиражом в несколько тысяч экземпляров. Шум поднялся – дело было в шляпе.

Как досадно, когда на концерт приходит триста человек. Как замечательно, когда на концерт приходит триста человек – без дополнительной рекламы, в глаза не видав артиста, на сиськи-письки'-провокацию. Сиськами дело не заканчивается: Мастербой покупает зал оптом, как супермаркет – бройлеров. Играем в телевидение: оно ведь безнадежно тупо не потому, что публика – дура, а потому, что дорогие телезрители – близнецы-братья, когда дурят, и непреклонные, ни в чем не схожие индивиды, когда думают.

На сцене в «Каче» по сюжету два человека – это смущает, действа не будет. Я позвонил безотказному виджею Дэну, Дэн морщился, слушая тексты, но обещал проиллюстрировать слово в слово. Договорились с Юлей Юденич, что ее золоченые пальмы и фанерный трон, позаимствованные по случаю для вечеринки с Джей-Джей Йохансоном, мы сначала для «Кача» используем – публика за четыре часа сменится, никто и не заметит.

Теперь «Кач» отправился в соседний лабаз есть хачапури, а мне позвонил Игорь:

– Центральный стол на ВИПе с продажи снимай. «Мумий Тролль» приедет.

Интересное дело. Не то, понятно, что «Мумий Тролль» приедет – он на этой сцене не далее чем на прошлой неделе в одном концерте с «Тату» и «Би-2» чей-то корпоратив украшал. Интересно, как застенчивый Мастербой будет читать в присутствии героя свое чеканное:

– Мой

– совет

– Илюше

– Лагутенко!…

«Кач» возвращается с хачапури-трапезы, диджей сводит картинку с заводскими трубами и картинку с бюстом восьмого размера: непобедимая гадость; Мастербой надевает черные очки-муху, поехали.

По его лбу бегут струйки пота. Одна, вторая – Мастербой порядком нервничает. Черные очки – средство защиты. На «Питер рулит – Москва сосет» Олейников подбадривающе кричит. Зал подхватывает. Мастербой утирает пот со лба – отлегло немного. Застенчивый провокатор – это что-то из «Ночного портье».

А теперь главный номер программы:

– Мой

– совет

– певице

– Земфире!…

Перевожу взгляд на стол «Мумий Тролля». Невидимый из зала Илья Лагутенко встает в полный рост, протягивает к Мастербою руки, начинает ободряюще раскачиваться

в такт – и никто, кроме нас с виджеем, не видит, как два артиста, словно в зеркале повторяя движения друг друга, лицом к лицу, читают в унисон:

– Мой

– совет

– Илюше

– Лагутенко!…

Мастербой пунцового цвета. Ничего не подозревающий зал довольно вопит. Концерт получился. Легенда родилась.

Звонит Юля. Йохансон будет в клубе через полчаса. Мы заканчиваем, все по плану.

В гримерке «Кача» ждет бутылка Moet Chandon от «Мумий Тролля». С Moet Chandon я Мастербоя почему-то представляю себе лучше, чем с бутылкой водки. Оно артистичнее: а у нас ведь случился чистой воды спектакль. Хороший спектакль.

Мастербой неловко снимает кепку – на красном от напряжения лбу остается круг:

– Вот ведь как.

Стесняется. Где-то там, тихо, про себя, он страшно доволен. Кто бы сказал в девяностых, что дефицит подонков приведет к постановкам про подонков? Золотая жила.

На сцене переставляют пальмы и трон для Йохансона. Уборщицы гоняют швабрами пыль. Юля отдает распоряжения диджеям. Пересменка на следующего балтийского провокатора: пост сдал, пост принял.

– Блины, конечно, блины! – Йохансон в прекрасном расположении духа.

Олеся пулей летит за блинами на кухню.

Мне не так уж близки его сеты: фоновая салонная инкрустация, добротная, матовая, с обилием цитат из себя самого. Концерт интересней. На входе – убийство: селебрити за вертушками, жанр, который будет работать и после конца света. На ВИПе, освободившемся от Лагутенко, сидят двое индусов: высокий статный парень и седая женщина с благородно прямой спиной. Ждут выхода Йохансона. Английский электронный террорист Киеран Хебден, он же Four Tet, принял наше приглашение, убедившись, что сможет приехать вместе с мамой и потратить несколько дней на экскурсии по городу. Вчера, инкогнито, они слушали Tequilajazzz. Сегодня вернулись на Йохансона. Завтра сын будет играть, а мама – сидеть здесь же на ВИПе. Переживать, кажется, не будет. Мама у Four Tet – железной выдержки дама.

Я проводил их на ВИП, попутно переводя Олесе: Киеран, что тебе принести? А вы чего бы хотели?

– Спасибо, Грегори, у меня есть имя, Грегори, – колокольчиком отозвалась мама.

Навлика Рамджи – конечно, у меня все ходы записаны – простое имя, любой сразу запомнит. Один мой приятель имел обыкновение в таких случаях переспрашивать: «Я так боюсь показаться невежливым – как правильно читается ваше имя?» Работало безотказно – до момента, пока он не наткнулся на человека по имени Том.

С Four Tet и мамой мы вчера обедали у Наташи в «Думе». Мама расположилась на генеральском диване под книжной полкой, заказала цыпленка табака – цыпленка принесли размером с аэродром. Доедали за мамой мы с артистом: увильнуть возможности не было. А в общем, она мила, эта южноафриканка индийских кровей, родившая детей в Англии.

– У Киерана индийские черты лица, а вот сестра его, в Канаде живет, – ничего общего, европейский тип. Вы с ней не знакомы случайно? Лейлой зовут, она менеджер Junior Boys.

Знала бы моя мама словосочетание Junior Boys. Впрочем – был бы сын моей мамы Киераном Хебденом, наверно, знала бы.

Зал снова открыт. Лазеры скользят по золоченым пальмам, Артем играючи раскачивает толпу перед Йохансоном. Замечаю в толпе Таньку.

– К вам как зайдешь, так не выйдешь потом, – в мирное, время я принял бы это за ловкий комплимент, но сегодня правда твоя: «Кач», Йейе, Four Tet на подходе – успевай встречать и провожать.

Она пришла на «Кача», осталась на Йейе. Подруги порастерялись по клубу: немудрено, Танькину способность жадно проглатывать по нескольку концертов за вечер редко кто выдержит.

– Ну оставайся ночевать, проснешься – как раз Four Tet встанет играть, – довольно смеюсь я.

– А это он там сидит?

– Он. С мамой. Какая прелесть.

– Пойдем познакомлю, они заказ ждут, скучают.

– Ой, нет, я стесняюсь, ты мне лучше автограф возьми. Почему журналистка колхозной наружности, отродясь

не слышавшая ни одного альбома Four Tet, не стеснялась мучить его полчаса, а Танька, наизусть знающая дискографию Domino, жмется к рубке звукорежиссера? А может, я тоже бы жался.

Киеран обводит «For Tanya» на программке пузатым сердечком и вздрагивает от вопля снизу – полки увидели Петра. Йохансон стоит на сцене. Понравиться публике – полдела, уметь нравиться – совсем другое. Йейе с королевской улыбкой держит паузу и ставит ремикс на свою собственную «So Tell the Girls that I am Back in Town». Зал сейчас лопнет от счастья. Юля, возникшая рядом на ВИПе, поднимает тонкую бровь. Я знаю, Юля, запрещенный прием. Но Йохансону можно.

– This is one of his big hits, – перекрикивая Йейе, сообщаю я Four Tet и маме. Они кивают, они никогда не слышали о таком артисте, как не слышали о Жене Федорове, про которого Four Tet вчера только и сказал: «Oh, my!!!» Про Федорова слышали в Хельсинки, про Йохансона – в Москве и Стамбуле. В Лондоне ни того, ни другого, понятно, не знают. Законы, по которым город Москва, город Стамбул или город Стокгольм влюбляются в артиста, неисповедимы. А я просто рад, что все эти важные для меня люди встречаются в Москве, у Курского вокзала.