Газета День Литературы - Газета День Литературы # 106 (2005 6) Страница 27

Можно, конечно предположить: такая чистка первого варианта "Возмездия" — дело рук внутреннего цензора поэта. Блок прекрасно знал "кулисы русской журналистики" и испытал их действие на себе.

В дневнике от 25 марта 1913 года поэт воспроизводит "удивительную историю", рассказанную Ивановым-Разумником: "В "Заветы" прислан еврей из Парижа и откровенно заявлял, что "Натансон" и еврейские банкиры не станут субсидировать "Заветы", пока в редакции не будет хоть один еврей и пока еврейские интересы не будут представлены надлежащим образом; пусть погибнут "Заветы", говорил он, мы сделаем толстый журнал из "Северных записок". И далее Блок делает знаменательный вывод: "Таковы кулисы русской журналистики, я думаю, что всей", а также воспроизводит реакцию Ремизова: "Страшновато".

Конечно, могут возразить: мало ли что рассказал-насочинял Разумник. Однако и сам Блок (и многие другие — о них не будем) не раз сталкивался с ситуацией, которую нормальной не назовёшь и которая подтверждает невыдуманность истории. Приведём некоторые примеры: "Тираж "Русского слова" — 22400… Вся московская редакция — русская (единственный в России случай: не только "Речь", но и "Россия", и "Правительственный вестник", и "Русское знамя" — не обходятся без евреев"); "Более русскую "Нашу жизнь" … совсем заменила жидовская газета "Речь"; "Весной 1909 года … она (пьеса Блока "Песнь судьбы". — Ю.П. ) была погребена в IX альманахе "Шиповника" под музыку выговоров Копельмана за жидовский вопрос".

Итак, вряд ли Блок испугался "кулис русской журналистики", вероятнее, на его решение повлияло то, что определило обрезание другой сюжетной линии. В плане поэмы пунктирно обозначен такой вариант разрыва с семьёй, вырождения личности: "Еврейка. Неутомимость и тяжёлый плен страстей. Вино".

Еврейка, плен страстей, вино остались в жизни Блока, в первый вариант поэмы эта линия вошла лишь в урезанно-намекнутом виде:

Я помню: днём я был "поэт",

А ночью (призрак жизни вольной?),

Над чёрной Вислой — чёрный бред…

Как скучно, холодно и больно!

Восстановим ночные вольности поэта в дни похорон отца для того, чтобы стала отчётливее видна роль сестры Ангелины. Итак, 6 января — "Напился"; 8 января — "Пьянство"; 9 января — "Не пошёл к обедне на кладбище из-за пьянства"; 10 января — "У польки"; 12 января — "Пил"; 14 января — "Шампанское. "Аквариум".

В первом варианте "Возмездия" роль Ангелины оценивается вполне адекватно. Она, духовно-здоровая, православная, возвращает в жизнь поэта высокое, забытое и отринутое им:

Лишь ты напоминала мне

Своей волнующей тревогой

О том, что мир — жилище Бога,

О холоде и об огне.

Однако в последнюю редакцию эти строки не вошли, и причиной тому "правые" взгляды Ангелины, о чём, как о серьёзной болезни, не раз говорил Блок в дневниках, записных книжках, письмах и от чего хотел спасти сестру. В этом, как и в предыдущих случаях, идейно-идеологические разногласия оказываются для поэта важнее правды жизненной, родственно-человеческих привязанностей.

Естественно, что в данном "правом" контексте возникает имя Победоносцева. Удивительно-неудивительно то, что почти никто не поставил под сомнение точность изображения в "Возмездии" этого выдающегося человека и эпохи в целом. Визитной карточкой произведения в восприятии многих стали следующие строки:

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простёр совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл...

В трактовке этих строк исследователи в одних случаях, подобно И.Золотусскому, передают блоковское видение, не выражая своего отношения к нему; в других, там, где сие отношение присутствует, авторы со-лидаризуются с поэтом и относят приведённый отрывок, как, например, К.Мочульский, к "величайшим созданиям поэта".

В записных книжках и в поэме "Возмездие" К.Победоносцев характеризуется резко-негативно, на что есть свои причины. Как следует из размышлений А.Блока о судьбе "правеющей" Ангелины, его волновало то влияние, которое оказывал этот человек, и мертвый, на сестру и на тысячи, ей подобных. Оказывал через книги, свои и чужие, им изданные. Именно поэтому К.Победоносцев — верный и мужественный защитник Престола и Церкви, идеолог русского государства, — называется Блоком "старым дьяволом".

"Дьявольская" образность в дневнике и "совиная" образность "Возмездия" вырастают из идейно-духовной несовместимости поэта и обер-прокурора. Пафос и система доказательств Победоносцева в статье "Великая ложь нашего времени" сводятся к тому, что идея народовластия — это миф. Блок же в эту идею свято верил. Победоносцев справедливо видит в самодержавии "единственный залог правды для России" и всячески противодействует идеям о конституционной реформе, парламенте и подобной либеральной диарее.

Претворение этих идей в жизнь грозит гибелью России, о чём Победоносцев неоднократно предупреждает Александра III и даёт, в частности, такую ёмкую, точную характеристику "интеллигентской" власти: " … либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашает свободу, равенство и братство — там, где нет уже места ни свободе, ни равенству".

С точки зрения Победоносцева, вера православная — то, на чём держится русский народ и его государство, а Церковь — место, где через дух христианской любви стираются сословные и общественные различия, где происходит народно-национальное единение перед лицом Бога. Победоносцев не идеализирует священников, рассматривает их как неотъемлемую часть народного организма: они "из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самих недостатках, с народом и стоят, и падают".

Естественно, что и религиозная мысль Блока развивалась принципиально по-иному, в двух направлениях. Первое — это христианский нигилизм. Признания поэта из писем к Е.Иванову и А.Белому в комментариях не нуждаются: "Никогда не приму Христа"; "для меня всего милее то, что ты пишешь мне, потому что нет цитат из священного писания: окончательно я изнигилистился … "; "В Бога я не верю и не смею верить … ". Второе направление развития религиозной линии Блока — это скрытое богоборчество, подмена православной веры интеллигентски-сектантским Третьим заветом.

В мировидении поэта Христос и народ отодвигаются на задний план из числа мистически заинтересованных лиц, и Спаситель подменяется Вечной Женственностью. О неслучайности и постоянстве данного явления свидетельствуют высказывания разных лет: "Я люблю Христа, меньше, чем Её"; "Ещё (или уже, или никогда) не чувствую Христа. Чувствую Её, Христа иногда только понимаю"; "Вы любите Христа больше Её. Я не могу".

Вполне естественно, что в лирике и эпике, в статьях, дневниках, записных книжках, письмах Церковь и её служители характеризуются Блоком на одно продажно-торгашески-безблагодатное лицо. Примеры — хорошо известны.

И даже тогда, когда начались гонения на Церковь, когда её иерархи и простые прихожане массово проявляли верность Христу, духовную стойкость, мужество, героизм, поэт всего этого светоносного не заметил, а преступления против Церкви поддержал ("Интеллигенция и революция").

Итог религиозных исканий Блока — статья 1918 года с говорящим названием "Исповедь язычника". Её отличает обезбоженность, заданность, бездока-зательность, убогость мысли, что проявилось, в частности, в следующих суждениях: "русской Церкви больше нет", "храм стал "продолжением улицы", "двери открыты, посреди лежит мёртвый Христос", "спекулянты в церкви предают большевиков анафеме; а спекулянты в кофейне продают аннулированные займы; они понимают друг друга".

В отличие от философствующих интеллигентов, Победоносцев мыслил государственно. Его тревожила ситуация с бакинским нефтепроводом, находящимся в руках Ротшильда и иностранцев, скупка земель поляками в Смоленской губернии… На примере грузин Победоносцев чётко улавливал странную "динамику" национальных отношений в России: "Повторяется и здесь горький опыт, который приходится России выносить со всеми спасёнными и облагодетельствованными инородческими национальностями. Выходит, что грузины едва не молились на нас, когда грозила ещё опасность от персов. Когда гроза стала проходить ещё при Ермолове, уже появились признаки отчуждения. Потом, когда явился Шамиль, все опять притихли. Прошла и эта опасность — грузины снова стали безумствовать, по мере того, как мы с ними благодушествовали, баловали их и приучали к щедрым милостям за счёт казны и казённых имуществ. Эта система ухаживания за инородцами и довела до нынешнего состояния. Всякая попытка привесть их к порядку возбуждает нелепые страсти и претензии".