Анатолий Мамонов - Встречи на берегах Ёдогавы Страница 27

— Что вы ожидаете от поездки в Советский Союз? — задал я очередной вопрос Исикава Тацудзо.

— Нас, японских писателей, — ответил Исикава, — очень интересует жизнь современных советских писателей. Мы хотим знать, как живут наши коллеги в СССР, как и над чем они работают, каковы их творческие планы. А что хотят от нас наши советские коллеги? В каком направлении они намерены изучать японскую литературу, что они ждут от нее? Ответы на эти вопросы мы надеемся получить во время поездки по Советскому Союзу.

…Вскоре после возвращения писателя на родину в литературных кругах Японии разразилась буря, отозвавшаяся далеко за пределами писательской среды. Серия путевых заметок Исикава Тацудзо о Советском Союзе под названием «Мир изменился» повергла в смятение антисоветски настроенные круги. В чем только не обвиняли писателя досужие оппоненты! При всей разнохарактерности нелепостей, сказанных по его адресу, они сходились в главном: не мир изменился, а сам Исикава Тацудзо за два месяца зарубежных странствий.

Сейчас, когда наши отношения с Японией становятся все более дружественными, нелишне вспомнить о тех, кто содействовал этому, когда недоверие и подозрительность были весьма ощутимы в определенных кругах японского общества. Одним из таких людей, несомненно, был Исикава Тацудзо, с которым я встретился в переломный для него год.

Мне довелось читать очерки писателя о Советском Союзе, напечатанные в «Асахи». В них отразился сложный процесс переосмысления им современной действительности. «Мир изменился! — утверждал Исикава Тацудзо, посетив СССР и некоторые другие социалистические страны. — Я видел это собственными глазами!» Не только содержание очерков, но и названия некоторых из них — «Свобода коммунистического лагеря», «Японская свобода» — взбудоражили прессу, породили дискуссии, вызвали массовый приток читательских писем.

«Коммунистические страны совершенно не желают войны… — писал Исикава. — Угроза коммунизма — это не что иное, как пропагандистский лозунг, придуманный консервативными политическими деятелями капиталистических стран. Подлинный смысл коммунизма в том, что он не подавляет личность, предоставляя всем свободу… Стремление к миру не политический маневр или уловка, а искреннее желание советских людей. Все они в один голос говорят о том, какой ущерб нанесла им война…»

В Советском Союзе, отмечал Исикава, людей не беспокоит завтрашний день. Студенты в период учебы получают от государства стипендию, их не волнует вопрос об устройстве на работу после окончания вуза; трудящиеся обеспечены пенсией на случай потери трудоспособности. В Советском Союзе нет безработицы. В Монголии до революции более девяноста трех процентов населения было неграмотным, а сейчас, через тридцать пять лет после революции, неграмотных менее пяти процентов. Приводя эти данные, Исикава иронически вопрошает: «А существует ли в Японии свобода от болезни и безработицы?»

А как злободневна и сегодня рекомендация Исикава деятелям японской культуры не стремиться отыскивать в других странах одни лишь изъяны, а уметь видеть хорошее и извлекать из этого пользу для Японии!

…Моя вторая встреча с Исикава Тацудзо произошла весной 1959 г. на III Съезде писателей СССР. Писатель ничуть не изменился. Та же манера держаться — непринужденно и просто. Тот же спокойный, преисполненный достоинства голос.

Я не успел его сфотографировать в тот майский, не по-весеннему жаркий день. Но в моем архиве хранится пожелтевшая вырезка из «Литературной газеты» с выступлением Исикава Тацудзо, писателя, который с проницательностью политика и мужеством воина заявил на заре японо-советской дружбы: «Мир изменился!»

Под веткой сакуры

„Десятки людей расспрашивали меня: „Кто этот автор?“, „Наверное, он всю жизнь прожил в Японии?“, „Как ему удалось так глубоко изучить духовный склад японского народа?“. И мне доставляет большое удовольствие рассказывать, что автор „Ветки сакуры“ не какой-нибудь специалист-этнограф, и вовсе не книжный червь, и даже не токийский старожил, а просто-напросто толковый советский журналист, человек с внимательным взглядом и великий труженик, умеющий собирать камушек за камушком, чтобы потом творить из них свою великолепную мозаику».

Приведенный абзац взят мною из послесловия Юрия Жукова к «Ветке сакуры». Еще в период ЭКСПО-70 сотрудники Советского павильона зачитывали до дыр свежие номера «Нового мира» — только и разговоров было что о «Ветке сакуры». Огромный интерес к этой книге вызвал ее второе рождение… на японской земле: вышли почти одновременно сразу три перевода. Лучшим, по единодушному мнению критики, оказался перевод Исигуро Хироси.

Мне часто задавали вопрос, услышав, что «Ветка сакуры» переведена на японский: «Что за человек — переводчик?» Вот я и хочу ответить…

Скульптурный памятник в Японии — редкость. Даже в Токио лишь кое-где высятся монументальные фигуры то полководца, то государственного деятеля. Полководца я видел на территории императорского дворца, он гордо восседал на лошади в малолюдном уголке дворцового парка, обнесенный оградой. А вот мимо другого — с усиками, во фраке, во весь рост, правая рука оперлась о колонну — я проходил ежедневно, направляясь из гостиницы «Фермонт» в Коракуэн — увеселительный центр, где была расположена выставка «Советская социалистическая Сибирь» (она действовала в 1973–1974 гг.). Не раз я спрашивал у прохожих или знакомых японцев, кто такой «виконт Синагава Ядзиро», живший, видимо, до войны (ведь статья 14-я послевоенной конституции Японии гласит: «Пэрство и другие аристократические институты не признаются»). Как ни странно, никто этого не знал, хотя памятник и стоял на оживленном проспекте.

Гостиницу от массивных стен обиталища императора отделял широкий, заполненный водой ров. Весной по глади зеленоватой воды засновали прогулочные лодки — открылась лодочная станция. Два-три лебедя величаво совершали рейсы от берега к берегу. Крутые склоны покрылись зеленью, а вдоль аллеи параллельно рву, сплетаясь кронами, ожили вишневые деревья. Как точно подмечено у Всеволода Овчинникова: «Весна не приносит с собой на Японские острова того борения стихий, когда реки взламывают ледяные оковы и талые воды превращают равнины в безбрежное море. Долгожданная пора пробуждения природы начинается здесь внезапной и буйной вспышкой цветения вишни».

Мне сказали, что именно здесь, на пути от гостиницы до храма Ясукуни, самый лучший сорт вишневых деревьев.

Сакура — национальный «цветок» Японии, но «на местах» оспаривают свой, местно-патриотический приоритет. В префектуре Яманаси славится «фудзидзакура». В Киото, в живописном парке Маруяма и на территории храма Хэйан, ласкает взор «плакучая вишня» — «сидарэдзакура». А в древнем городе Нара гордость округи — «махровая вишня» — «яэдзакура». Но прекрасней, чем сакура в Токио, кажется, вишни нет. И называется она «сомэйёсино». «Сомэй» — старинное наименование нынешнего токийского района Сугамо, «Есино» — название местности в Кансай, издавна прославленной красотой вишневых деревьев. Слово «ёсино» стало синонимом цветения сакуры. И когда говорят «ёсино-ми» — это значит «любование вишней», и, конечно, самой красивой.

Японцы, молодые и старые, в нарядных кимоно медленно прогуливались, наслаждаясь бледно-розовым снегом расцветшей сакуры. По вечерам мощный прожектор прорезал сумерки, вырывая из черноты на той, императорской, стороне роскошное дерево, спустившееся к самой воде. В семьдесят четвертом сакура расцвела в начале апреля — день в день, как было предсказано за две недели до того в газетах, и уже через трое суток асфальт усеяли опавшие лепестки. Их становилось все больше и больше, а когда разгулялся ветер, вода во рву исчезла — вместо нее розовело ажурное покрывало из тысяч и тысяч лепестков! Специальные лодочники сачками вылавливали лепестки, очищая поверхность. «Ее розовые соцветия волнуют и восхищают японцев не только своим множеством, но и своей недолговечностью, — писал В. Овчинников. — Лепестки сакуры не знают увядания. Весело кружась, они летят к земле от легчайшего дуновения ветра. Они предпочитают опасть еще совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой».

Четыре времени года я прошагал мимо этой воды, вдоль вишневых деревьев и пышных кустарников. Видел снег едва ли не по колено, и проливные дожди, и азалию, цветущую вдоль склона даже в метель и вьюгу. А сейчас тепло по-весеннему, все-таки весна, хотя весна семьдесят четвертого года холодная и запоздалая. В моем портфеле «Ветка сакуры» на японском, с автографом переводчика…

Нет, Исигуро Хироси — непрофессиональный литератор. Литературный труд — лишь часть его практической работы с русским языком. И все же писательским талантом он наделен несомненно. Успех его версии «Ветки сакуры» — очевидное тому доказательство. Мне довелось встречаться с ним, более того — каждодневно работать в администрации выставки. Я сразу почувствовал незаурядность этого человека с орлиным носом, длинной густой шевелюрой и живыми, проницательными глазами, готовыми в любой момент засветиться огоньками юмора. В дни работы выставки ему исполнилось пятьдесят шесть лет и в «Майнити» появился его портрет с краткой биографической справкой.