Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена Страница 28

Из Воронежа пишут: «Великий корабль, который прешедшего лета заложен с осмьюдесять великими пушками, ныне в совершенство приходит». Про Белокаменную в номере от 2 января 1703 года: «На Москве вновь ныне пушек медных, гоубиц и мартиров вылито 400. Гоубицы бобмом пудовые и полпудовые и меньше… А меди ныне на пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, больше 40 000 пуд лежит.

Повелением его величества московские школы умножатся, и 45 человек слушают философию и уже диалектику окончили. В математической штюрманской школе больше 300 учится и добре науку приемлют.

На Москве ноября с 24 числа по 24 декабря родилось мужеска и женска полу 386 человек».

Из Сибири пишут: «В Китайском государстве езуитов вельми не стали любить за их лукавство, а иные из них смертию казнены…»

Выходит, собкоровская сеть у наших пращуров была уже изрядно налажена. Нужные люди на местах бдили и что следует в Москву, в газету, отписывали.

Но более всего писали «Ведомости» о баталиях и военных приготовлениях, где бы ни происходили они — в земле ли Московской, или в чужеземных странах, — и со всеми подробностями. Сам государь Петр Алексеевич не брезговал написать собственноручно какую-нибудь реляцию и в газету отдать.

Газета постепенно набирала вкус, пристрастие к военным заметкам и места все больше им отводила, рассказывая о подвигах русских солдат: пусть народ знает, как ковалась виктория.

Долго еще, до 1711 года, «Ведомости» издавались в Москве, на Печатном. Потом печатались попеременно — то в Петербурге, то снова в Москве. Страсть к перемене названия не миновала и эту газету: то выходили «Ведомости Московские», то «Ведомости о военных и иных делах», а то и «Санкт-Петербургские ведомости», по сути все равно оставаясь незабвенной — первой русской печатной газетой. И жила долго она — вплоть до 1917 года, газету обвинили во всех тяжких, увидев в ней вред для народа. Короче, стала она ненужной.

Как ни странно, день рождения первой российской газеты — 2 января 1703 года долгое время оспаривался, подвергался насильственным пересмотрам. И в XIX веке еще некие академики утверждали бездоказательно, что вышли «Ведомости» в 1728 году. По-своему они были правы: именно тогда появились петербургские «Ведомости». А вот московские к тому времени уже четверть века насчитывали. Слава Богу, утихомирились споры теперь. И летосчисление свое газетное мы все же ведем от петровских «Ведомостей».

Пристрастие к любимой

Обыскался я тут как-то Большого Чернышевского переулка — ни слуху ни духу. Знал, что где-то в районе Никитских улиц он, но все поиски упирались в тупик: милиция меня подозрительно разглядывала и единообразно пожимала плечами, старожилы пенсионной наружности сосредоточенно морщили лбы, а пионеры-тимуровцы отчего-то не попадались. Наверное, я несколько припозднился с поисками.

А нужен был мне этот переулок позарез по той причине, что именно в нем помещалась редакция «Русских ведомостей» — газеты, где стал работать Владимир Алексеевич Гиляровский по приезде в Москву и которая ярко вспыхнула на фоне других московских газет с его появлением.

Другая — «Московские ведомости» — слыла казенной, как тогда говорили, правительственной газетой, и, кроме официальной информации, в ней и почитать-то нечего было. Вот я и разыскивал морозным предновогодним днем тот дом, где некогда кипели бурные газетные страсти.

И вдруг выплыло в памяти: а не тот ли это переулок, что потом стал называться улицей Станкевича? Тот! Только и улицы такой уже нет, а есть Вознесенский переулок — тихий, коротенький, где ничто о великой московской газете не напоминает. Под номером 7 теперь, по-моему, новодел — невзрачная, безликая двухэтажка в пять окон во втором этаже. Но преемственность вроде и сохранилась: теперь здесь типография «Гудка» размещается.

И ушел я ни с чем отсюда. Разве только с огорчительной мыслью: и что же у нас так неуважительно жонглируют укоренившимися названиями улиц… Как хорошо прожить жизнь среди одних и тех же улиц, пусть меняющих облик, но зато свой дух сохраняющих…

Гиляровского пригласили в «Русские ведомости», чтобы оживить отдел московской жизни. Газету нередко называли «профессорской», и читала ее в основном интеллигенция. Жизни городской — скрытной, однако же насыщенной и бесконечно интересной, на ее страницах не было вовсе. Владелец газеты В. М. Соболевский рассчитывал на одаренного и оборотистого репортера, в недалеком прошлом актера. А что? Репортеру нередко в разные игры играть приходится, и роли осваивать новые, и временами даже облик менять. Гиляровский как никто другой подходил для этаких игр.

Первым делом у московского брандмайора, полковника С. А. Потемкина, он выхлопотал особую карточку, на которой главный московский пожарный собственноручно проставил: «Корреспонденту В. А. Гиляровскому разрешаю ездить на пожарном обозе», благодаря коей всегда первым из журналистов оказывался на месте происшествия.

Однажды, сразу после пожара, вернулся в редакцию, сел писать репортаж, хвать, а нет любимых часов, отцом подаренных. В суматохе вытащили… Жутко тогда расстроился Владимир Алексеевич… А на следующее утро жена, вынимая из почтового ящика письма, обнаружила те самые часы с серебряной цепочкой и запиской к ним: «Стырено по ошибке, не знали, что ваши. Получите с извинением».

Ну а сейчас-то у нас как раз принято грабить знаменитых людей. Другой нынче вор.

При Гиляровском «Русские ведомости» и любовь снискали, и власти добились. Газета, в которую Владимир Алексеевич вдохнул свежие силы, такой страх наводила на власти, что то и дело приостанавливали выпуск ее, закрывали даже несколько раз в год. И не столько потому, что, как говорилось в одном из официальных обвинений, газета «заключает в себе крайне, в циничной форме, враждебное сопоставление различных классов населения и, в частности, оскорбительное отношение к дворянскому сословию», а потому, что нежелательную для власть предержащих правду печатала. Ну а строптивость характера на газетном роду написана. Без язвинки да без занозистости — газета уже не газета, а промокашка.

Москву дарил раденьем и любовью

Много управителей перевидала на своем веку Москва. Каждый привнес что-то свое, новое в облик города, каждый оставил свой след в истории столицы. Но вот уж кому давно надо бы памятник поставить — так это незабвенному городскому голове Николаю Александровичу Алексееву. Это ведь он своей неустанной заботой и тщанием преобразил Москву из огромной разухабистой деревни в город, в котором и самим жить хорошо и который иноземцам показать не стыдно.

Не было до Алексеева в Первопрестольной даже водопроводной сети. Был только красавец акведук, построенный при Екатерине, по которому вода из Мытищ перекачивалась в чаны Сухаревой башни, а уж оттуда выдавалась в бассейны возле некоторых московских домов. И только из тех бассейнов черпаками да ведрами разносилась вода куда кому надо, а водовозы развозили воду по домам в деревянных бочках. Эта вода шла для питья исключительно, а для всяких хозяйственных нужд доставали ее из глубоких колодцев, выкопанных едва ли не у каждого дома.

Деревня, и только. И, как в деревне, таскали воду из московских рек и прудов. Просто не верится, что еще во второй половине XIX века не было в Москве водопровода. Пока Алексеев не напоил Москву отменной свежей водой.

Первым делом он распорядился разведать новые источники в районе Мытищ и приобрел новейшие машины для перекачки воды, выстроил две мощные водонапорные башни возле Крестовской заставы и проложил разветвленную сеть труб по Москве. Всякий домовладелец мог присоединиться к ней, испросив на то разрешение в городской управе. И проделал Алексеев все это с поразительной скоростью. Был он быстр на решения и энергичен в их воплощении.

Прямо скажем, город наш изрядно пованивал, поскольку канализации в нем тоже не было. Нечистоты хранились во дворах, в отрытых ямах и канавах, прямо под открытым небом. Как только поднимался над московскими холмами ветерок, на улицы смрад выплескивался… А самое ужасное творилось ночью, когда по дворам разъезжали золотари со зловонными бочками, и начиналось такое… Какие уж тут прогулки под луной, какие жасмин и липовый цвет…

Покончил со всем этим безобразием опять же Алексеев. Он потребовал создать несколько проектов московской канализации и после колебаний, сомнений выбрал один. И при этом вздохнул: «Ну, или пан, или пропал!» Его фразу подхватили газеты и сделали ее своеобразным девизом московской канализации. Город почистился, в нем стало вольготней дышать. Стал он вровень с другими европейскими городами, где канализация давным-давно существовала.