Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый Страница 28

Небось думаешь сейчас, что это он так разговорился, этот младший председатель, на откровенность вызывает, душу распахивает и хочет, чтобы ты тоже… Небось думаешь, кто бы другой был, постарше званием. А эти младшие только и смотрят, как бы выслужиться, кого бы разоблачить? В общем, это так. Но я и без тебя выслужусь. Потому что не делаю ошибок. И даже сейчас ничем не рискую. Ты не можешь причинить мне вреда.

Конечно, правильней было бы подождать, присмотреться к тебе хорошенько, что ты за птица. Потом уж начинать вербовать тебя в свои ряды. Но, во-первых, глаз-ватерпас, а во-вторых, никаких рядов нет, Арнольдыч. Увы. Есть лишь разнообразные мысли, но нет никаких дел. А поговорить по душам иной раз знаешь как охота. Знаешь?

В общем, так. Многого не обещаю. Но чем смогу — помогу. Не сомневайся. Помни обо мне. И вот еще что: начнет тебе Порфироносный вопросы задавать, ну те, на которые ты мне только что отвечал, не дожидаясь, пока спрошу, — ничего не сочиняй, чтобы не запутаться. Только одно: когда скажешь, что к техническому прогрессу вы там у себя относитесь положительно, но есть и у вас ненавистники прогресса, то скажи, что ты тоже из их числа. Вот. Это очень серьезно. И все. Мы с тобой ни о чем не говорили. Только о погоде и природе. О том, что к полудню на нижних ярусах джунглей становится совершенно нечем дышать. Но на верхних ярусах воздух прекрасен и свеж, как поцелуй ангела. Понял?

— Так точно! — шутливо гаркнул Борис Арнольдович, хотя, честно сказать, понял не все. Гораздо меньше, чем было сказано. Но понял, как ему показалось, главное — Мардарий вовсе не прост, с ним стоит общаться, стоит прислушиваться к его словам, парень молодой, и дух у него мятежный. Если не лицемерит, но, похоже, не лицемерит, ведь не только у него глаз-ватерпас.

И многое еще продолжало оставаться в полном тумане: устройство этого четверорукого общества, его происхождение, эволюция. Ведь как-то эти сумчатые должны быть связаны с прямоходящими. Вот и Мардарий ни словом об этом не обмолвился. Хотя выглядел очень искренним и порой даже страстным. Язык чесался от желания расспрашивать и расспрашивать, но Борис Арнольдович держал его за зубами крепко. Не форсировать, главное, не форсировать! Вон сколько и так получено информации за неполные сутки. В конце концов, если дверь в параллельный мир еще раз откроется для Бориса Арнольдовича, то она выберет для этого время сама.

Тоска по родному миру опять была далеко, зато появилось совершенно новое чувство, если можно так выразиться, представительства. Как будто Борис Арнольдович является не просто потерпевшим бедствие маленьким одиноким человеком, а представителем своего человечества в чужом пространстве-времени, уполномоченным не спеша изучать его, понять как можно больше.

— Ого, солнце-то вон где! — спохватился вдруг Мардарий. — День мигом пролетел, скоро люди начнут с пастбища возвращаться, мне на посту надо быть, взносы в общественный фонд собирать, ты тоже небось уже проголодался?..

Борис Арнольдович прислушался к событиям, происходящим в его неплохо отлаженном организме, и действительно услышал голодные сигналы, правда, пока не очень сильные. Он почувствовал, что не отказался бы сейчас от горохового супа или бутерброда с колбасой и кофе, или от двух с половиной порций пельменей с уксусом и горчицей. От пельменей уже была прямая дорога к местным не то огурцам, не то бананам, которые, очевидно, так и не имели никакого специального названия. Плоды, и все. И воспоминание о плодах оказалось скорее приятным, чем неприятным. То есть ни организм, ни то, что принято называть душой, не возражали против основного на Острове продукта питания.

— Сиди пока тут, — сделался деловитым Мардарий, — я сгоняю на низ, поищу кого-нибудь, поможем тебе спуститься. Спускаться же труднее. Так что сиди и не рыпайся.

А Борис Арнольдович, признаться, как раз собирался. Рыпаться. Не трус же он в конце концов. Но послушался.

Быстрый, ловкий младший председатель стал стремительно удаляться, и все его пять конечностей работали непринужденно, как бы совсем без усилий. Только голубая повязка мелькала среди зарослей, пока не исчезла из виду. И остался Борис Арнольдович на дереве один-одинешенек. Живо представилось, как бы это было, если бы к нему никого не прикрепили. Как бы он проснулся, а вокруг одни джунгли. Да пустые гнезда. И ничего не известно. Где все? Может, вообще куда-то мигрировали. И сидеть бы Борису Арнольдовичу целый день в коконе, задыхаясь от тропической духоты и зноя, ужасаясь от всяких звуков, а также предчувствий и мыслей.

Нет, хорошо, что к нему прикрепили Мардария. Причем именно Мардария. Все-таки он парень с понятиями. Вообще, неплохой парень. Надо с ним дружить.

Где-то в отдалении треснул сучок. Потом еще. Но уже ближе. Кто-то приближался, как говорится, не разбирая дороги, в смысле, не заботясь о том, чтобы каждая опора, на которую ставится рука или нога, была надежной. Потому что опор много. Пять штук…

Наконец среди веток показались Мардарий и еще какой-то малорослый тип. Тип этот был неуклюж и неловок, поэтому приближались они медленно, младший председатель то и дело оглядывался, поджидая попутчика, что-то говорил ему, видимо, торопил и подбадривал, да еще ругал за неповоротливость.

«Мне хотя бы так когда-нибудь научиться», — думал Борис Арнольдович, наблюдая за неуклюжим.

— Вот, это и есть тот самый Фогель, о котором я тебе рассказывал! — сообщил Мардарий жизнерадостно. — Ленивый и неповоротливый, собака, как и все освобожденные. Гордость человечества, мать его, музыкант, композитор, наверняка вечером тебя, Арнольдыч, потянут на его очередной концерт. Мы же без классической музыки неделю прожить не можем. Ага. А этот что ни сочинит — все классика. Нам бы так жить! Кормежку получает, как и я, из общественного фонда, да еще фанаты во время концертов кидают, кто сколько может. Порой отрывают от себя. А этот зажирел, едва ползает. Но другого-то помощника в это время не найти, днем одни освобожденные в Городе да начальство, так что не обессудь, Арнольдыч, хоть этого пригнал.

И, понизив голос, чтобы сам приближающийся сзади Фогель не слыхал, Мардарий добавил проникновенно:

— По-моему, он — гений. Страшно горжусь знакомством с ним. А приходится вот так себя вести…

Тут-то Фогель приблизился наконец вплотную.

— Здравствуйте! — как-то особенно учтиво поздоровался он, словно бы снял несуществующий котелок. — Очень рад с вами познакомиться. Уже наслышан о вас. Весьма приятно видеть человека, еще не успевшего превратиться в обезьяну. Весьма приятно. Рад, что могу быть хоть в чем-то полезен уважаемому Борису Арнольдовичу…

— Я тоже рад, я тоже много о вас слышал! — попытался ответно расшаркаться Борис Арнольдович.

Он ничего не понимал в музыке, ему было очень неловко, поскольку чувствовалась потребность как-нибудь ненавязчиво показать свою осведомленность, а необходимые слова не шли.

— Ладно, поехали вниз, хватит болтать! — выручил младший председатель и первым подставил плечо. Его примеру поспешно последовал Фогель. Борису Арнольдовичу осталось лишь опереться на эти такие разные плечи.

Спуск вниз занял всего несколько мгновений. Снова Борис Арнольдович очутился на знакомой ветке у входа в свою временную квартиру. Можно было бы сразу залезть внутрь и полежать, но Борис Арнольдович решил не расслабляться, а, сидя снаружи, дожидаться возвращения Нинели. Чтобы тем самым сделать ей приятное. С чего возникло такое желание, он себя спросить забыл.

— Надеюсь видеть вас сегодня на концерте! — Фогель будто снова приподнял котелок.

— Непременно!

Маэстро поскакал восвояси, а Борис Арнольдович смотрел ему вслед и думал, что с удовольствием побывал бы на концерте, что ему весьма любопытно не столько послушать сумчатого и четверорукого гения, сколько посмотреть, как это все может выглядеть в условиях первобытного леса. Но кто его доставит на этот концерт — вот в чем вопрос.

— И мне пора на пост, — сказал Мардарий, глядя вслед удаляющемуся музыканту. — Тоже бы, конечно, не отказался послушать Фогеля, но не смогу сегодня. Служба. Да еще надо рапорт сочинять. О наших с тобой разговорах. Со всеми подробностями. В четырех экземплярах. Уж не обессудь, но обязан про тебя что-нибудь пакостное написать непременно. Такой жанр. Не обессудь. Напишу, что ты опасный тип, себе на уме, хотя и прикидываешься простаком… Напишу, что, по моим наблюдениям, имеешь тайное намерение вызнать все наши особенности и скрыться. Понимаешь, писать, будто ты ничего подобного и в мыслях не держишь, глупо. Все равно не поверят. Стало быть, надзор за тобой ослабевать нипочем не должен. Чтобы, значит, мне и в дальнейшем поручили это дело. Лучше ведь, если я за тобой стану надзирать, чем другой кто. Верно?

— Верно, — согласился Борис Арнольдович без колебаний.