Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) Страница 28

Итак, в Красной Армии уже было распространено чувство тревоги за судьбу членов семьи, когда Сталин приказом № 270 от 16 августа 1941 г. еще раз подчеркнуто велел применять принцип ответственности всех близких. Согласно приказу № 270, подписанному Сталиным в качестве председателя Государственного Комитета Обороны (другие подписавшие — Молотов, Буденный, Ворошилов, Тимошенко, Шапошников, Жуков), как упоминалось, командиры (офицеры) и политруки, попавшие в плен, приравнивались к дезертирам. Поэтому их семьи должны были арестовываться как «семьи нарушивших присягу и предавших Родину» дезертиров, а семьи пленных красноармейцев лишались «государственных пособий и помощи» и тем самым обрекались на голодную смерть. Ссылка офицерских семей в необжитые районы ГУЛага, к тому же с конфискацией всего имущества, предполагалась как нечто само собою разумеющееся. Но политработники, разъяснявшие сталинский приказ в частях, согласно показаниям военнопленного главврача д-ра Варабина и других, тут же «намекали и на более суровое наказание».

Где только возможно, особые отделы НКВД и политотделы в частях отныне видели свою задачу в том, чтобы передать домашние адреса плененных солдат соответствующим местным органам НКВД с целью осуществления грозящих репрессий. Такое происходило, например, даже в случаях, когда, как это было 27 сентября 1941 г. в 238-м стрелковом полку 186-й стрелковой дивизии, красноармейцев неожиданно захватывала и уводила немецкая разведгруппа. Главный военный прокурор Красной Армии дивизионный военный юрист Кондратьев 24 сентября 1941 г. также дал указание военным прокурорам фронтов: осуждать военнопленных красноармейцев в их отсутствие и «предпринять все меры к применению репрессий в отношении близких». 15 декабря 1941 г. военный прокурор 286-й стрелковой дивизии даже получил выговор от исполняющего должность начальника отдела Главной военной прокуратуры военного юриста 1-го ранга Варского (№ 08683), поскольку он запоздал выслать адрес родственников убитого при попытке «изменить родине» красноармейца Панстьяна для осуществления предусмотренных законодательством репрессий в отношении семьи.

Вся шаткость фраз о мнимом «советском патриотизме» и «массовом героизме» в Красной Армии проявилась в показательном приказе № 0098 Ленинградского фронта от 5 октября 1941 г., который подписали генерал армии Жуков, член Военного совета и секретарь ЦК Жданов, члены Военного совета адмирал Исаков и Кузнецов, а также генерал-майор Семашко. Поводом явилось «беспрецедентное поведение» отдельного 289-го пулеметного батальона, дислоцированного на участке Слуцк — Колпино, где появились немецкие солдаты и завязали разговоры с красноармейцами, чтобы побудить их перейти на свою сторону. Теперь Жуков в привычной грубой манере использовал это «преступное братание» на поле боя, чтобы поставить под подозрение сразу все войска Ленинградского фронта и пригрозить им. Были преданы Военному трибуналу и расстреляны как «пособники и преступники перед родиной», как «пособники фашистской нечисти» не только непосредственные командиры и политруки данных солдат, которые не пресекли эти переговоры. Драконовским наказаниям подверглись и сотрудники политорганов и особых отделов на уровне данного батальона, укрепрайона, 168-й стрелковой дивизии и 55-й армии. Чтобы впредь уже в корне подавить любую попытку «измены и подлости», разумеется, не устрашился преследования членов семей и Жуков, он приказал: «Особому отделу НКВД Ленинградского фронта немедленно принять меры к аресту и отдаче под суд членов семей изменников родины». Если солдатам Красной Армии во многих случаях не оставалось ничего иного, как сражаться до самоуничтожения, то глубокие движущие силы этого явления зачастую следует искать в таких и подобных преступных приказах советского командования, а не в идейных побудительных мотивах так называемого «советского патриотизма».

Глава 5.

Сталинский аппарат террора. Как фабриковались

«массовый героизм» и «советский патриотизм»

Ранее уже стало ясно, что Красная Армия, наряду с аппаратом военного командования, зиждилась еще на одном столпе — автономном политическом аппарате, который обладал собственной субординацией и был непосредственно подчинен начальнику Главного управления политической пропаганды (с июля 1941 г. — Главное Политуправление), пресловутому армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису. К этому добавлялось еще одно зловещее учреждение, функционировавшее скрытно, но тем более опасное, — аппарат террора НКВД, который в организационном плане не имел отношения к Красной Армии и получал свои указания от наркомата внутренних дел во главе с Берией. Система власти Советского Союза, как говорилось, руководствовалась простым принципом: тот, кто не верил пропаганде, ощущал на себе террор. И в Красной Армии тоже были предусмотрены для этого наилучшие организационные условия.

Не совсем необоснованное недоверие Сталина к надежности «командного состава» и войск Красной Армии вообще вызвало 16 июля 1941 г. в армии, а 20 июля в Военно-морском флоте весомые организационные последствия. Ведь с этих дней во всех корпусах, дивизиях, полках, в штабах военных учебных заведений и учреждений, а также в технических частях — танковых батальонах и артиллерийских дивизионах, с декабря — также в стрелковых батальонах учреждался «институт военных комиссаров», во всех ротах, батареях, эскадронах, эскадрильях в соответствующей функции — «институт политических руководителей» (политруки), которые при выполнении своих задач использовали политотделы. На уровне армий и фронтов эти же задачи взяли на себя высокопоставленные партийные функционеры в роли членов Военных советов. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР «Законодательные предписания о военных комиссарах в Красной Армии», подписанному председателем Президиума Калининым 16 июля 1941 г., командующие и командиры частей в тот же день лишились принадлежавших им до сих пор политических функций, которые теперь, в роли военных комиссаров или политруков, в полном объеме приобрели их прежние заместители по вопросам политпропаганды.

Однако этим в большинстве своем «совершенно необразованным в военном отношении» функционерам была вверена в армии не только политическая ответственность, но и «ответственность за военную работу», ответственность «в военном отношении». Хотя формально они были лишь «равноправными» с командирами, но на практике являлись вышестоящими по отношению к ним и в действительности были их соглядатаями, ведь они имели право и обязанность «строго контролировать выполнение всех приказов высшего командного состава» и «ставить в известность Верховное командование и правительство о командирах и политработниках, которые недостойны имени командира и политработника и которые своим командованием роняют честь Красной Армии». Войсковой командир даже в должности командира дивизии больше не мог принимать решений от себя также в оперативных и тактических вопросах, а был низведен до роли исполнительного органа, простого военспеца. Ведь все приказы командира без подписи военного комиссара, представлявшего «партию и правительство в Красной Армии», являлись недействительными, а приказы комиссара или политрука без подписи командующего или командира были действительны и в любом случае должны были выполняться. Как показал комиссар 280-й стрелковой дивизии Мартынов 5 июня 1942 г., военный приказ подлежал исполнению лишь тогда, когда комиссар ставил на нем служебную печать, находившуюся только в его распоряжении.

Какое значение придавалось в Красной Армии политическому аппарату, показывало не только главенствующее положение военных комиссаров, но и многочисленный личный состав политуправлений и политотделов, находившихся в их распоряжении. Так, например, личный состав политотдела стрелковой дивизии, согласно данным как командира 436-го стрелкового полка майора Кононова и начальника оперативного отделения 137-й стрелковой дивизии капитана Нагельмана, так и функционера центрального аппарата НКВД Жигунова, насчитывал 25 человек: дивизионный комиссар, начальник политотдела и еще 23 сотрудника. Тем самым политотдел превосходил по численности персонал военного штаба дивизии. Если к тому же принять во внимание политорганы полков, батальонов, рот, то (с учетом партийных и комсомольских секретарей и политинструкторов, но без учета многочисленных агентов и шпиков и рядовых членов партии и комсомола) получается совокупная численность в 559 штатных функционеров.

Сфера задач политического аппарата была уточнена в «Программе для комиссаров и политруков в Ленинграде», изданной армейским комиссаром 1-го ранга Мехлисом 19 августа 1941 г. вслед за приказом № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования. Согласно ей, военный комиссар, «наряду с командиром», однозначно являлся и «военным руководителем своего подразделения». Он должен был следить и шпионить не только за всем составом рядовых, но и за командирами, командованием частей и офицерами и при этом «сотрудничать с органами военной прокуратуры, трибуналов и особых отделов». Военные комиссары и политруки должны были обеспечивать «безусловное выполнение» всех боевых приказов и отвечали за то, чтобы солдаты «храбро» и с «неизменной готовностью» «сражались до последней капли крови с врагами нашей Родины». Стало быть, именно они в первую очередь гнали красноармейцев под огонь, невзирая на потери. Одновременно комиссар был обязан «вести беспощадную борьбу с трусами, паникерами и дезертирами, твердой рукой восстанавливая революционный порядок и военную дисциплину». Это означало, иными словами, «расстреливать на месте» каждого военнослужащего, независимо от ранга, при попытке перейти к врагу (или сдаться в плен) или при проявлениях «нежелания наступать». Точно так же это значило «беспощадное» уничтожение «трусов и паникеров, малодушных и дезертиров», то есть всех, «кто самовольно, без приказа оставляет позицию». В бою с трусливыми командирами надлежало поступать в соответствии со сталинским приказом № 270. «В рядах Красной Армии, — гласил призыв Мехлиса к военным комиссарам, — нет и не может быть места для маловеров, трусов, паникеров, дезертиров и малодушных.»