Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #3 Страница 28

Дальше конгрессмены услышали, что Буш думает о Саддаме: “Это обманщик, он считает все международное сообщество бандой идиотов”. Но, пожалуй, самым тяжким обвинением Саддама в устах Буша было утверждение, произнесенное месяц спустя: “Этот диктатор — ученик Сталина”. Действительно в кабинетах Саддама висел портрет советского вождя…

Итак, мнения разделились: одни уверяли, что у Саддама есть ОМУ и значит, надо его упредить и напасть на Ирак. Другие — что у него нет такого оружия и что надо добыть точные данные, прежде чем нападать, победить и ничего не найти. Это значило бы сесть в лужу вместе с президентом. Ветеран разведки, многоопытный Сту Коэн считает, что никогда не следует верить докладам и запискам, в которых встречаются словечки “возможно”, “вероятно”, “мы думаем”, “мы подозреваем” и т. д. Аналитики, — утверждает Коэн, — должны сообщать руководству только достоверные данные и обоснованные оценки. Хотя он и признает, что в разведке редко встречаются “железобетонные доказательства”. Вот и о 92-страничном докладе ЦРУ об ОМУ Коэн сказал, что он напоминает метеосводку. Действительно, в этом докладе было, например, сказано: “Весьма велики шансы, что оспа включена в программу биологического наступательного вооружения Ирака”. Разведывательное бюро Госдепартамента официально сочло доклад ЦРУ бездоказательным. Сенаторы — члены комиссии по разведке — тоже обсуждали доклад ЦРУ об ОМУ в Ираке. Но, не будучи допущены к ультрасекретным данным, не смогли дать объективной оценки.

Бушу нужна была поддержка Конгресса. Лоббисты поработали усердно, и вскоре президент принимал в Белом доме несколько десятков законодателей. Его сопровождали два самых последовательных сторонника решительных действий против Ирака: сенатор Маккейн — республиканец от Аризоны, еще недавно бывший конкурентом Буша на первичных выборах, и сенатор Джозеф Либерман — демократ от Коннектикута, едва не победивший Буша и Чейни на выборах 2000 года, когда он был кандидатом в вице-президенты при А. Горе.

Лоббисты Белого дома провели разъяснительную работу с двумя сотнями конгрессменов и со всеми 100 сенаторами. После двухдневного обсуждения Палата представителей одобрила 296 голосами “за” при 133 голосах “против” резолюцию, разрешающую президенту использовать американские вооруженные силы против Ирака, “если он сочтет это необходимым и полезным”. Из сенаторов 77 проголосовали “за” и 23 “против”. Последний из могикан клана Кеннеди сенатор Эдвард Кеннеди проявил проницательность и стойкость, доказывая, что администрация не предъявила убедительных доказательств, что национальная безопасность США находится под такой серьезной угрозой, что следует прибегнуть к превентивным авиационным ударам и войне. “В принципе, — говорил он, — доктрина Буша о превентивном нападении означает не что иное, как призыв к империализму XXI века. Ни одна нация не может и не должна поддерживать эту доктрину”.

Тактическая победа Пауэлла

Получив поддержку Конгресса, сторонники войны сочли полезным, хотя и не обязательным, заручиться санкцией ООН и приступить к созданию новой антииракской коалиции. Возможно, Буш и не стал бы искать поддержки ООН, как советовал ему Чейни. Но осторожные англичане лучше оценивали обстановку в мире. В начале сентября 2002 года Тони Блэр прилетел в Кэмп-Дэвид, где в течение трех часов обсуждал проблему Ирака. Буш старался узнать, готов ли Блэр участвовать в военной интервенции против Ирака. “Мир станет много лучше без Саддама”, — заверял он. Англичанин задумался, видимо, в последний раз взвешивая шансы на успех, и наконец твердо заявил: “Я буду с вами”. Теперь Буш был уверен, что он будет воевать в Ираке не в одиночку. Блэр только просил Буша заручиться поддержкой ООН.

Президент решил выступить в ООН 12 сентября. Кабинет стал срочно готовить речь. За пять дней и ночей были обсуждены десятки текстов. Райс считала нужным заявить, что США выдвинут Саддаму ультиматум разоружиться, как требуют прошлые резолюции ООН. И если он этого не сделает в течение 30 дней, начнут военные действия. Но никто не знал, как доказать, что Саддам не выполнил прошлых резолюций ООН. Решили поэтому ограничиться призывом к ООН “действовать”. Два дня спустя Пауэлл получил под грифом “совершенно секретно” 21-й вариант речи Буша. В нем не было призыва, чтобы ООН приняла новую резолюцию против Ирака, на чем настаивал Пауэлл и чему упорно противился Чейни.

Буш, поразмыслив, велел в 24-м варианте речи, на 8-й странице сделать такую вставку: “Необходимо, чтобы ООН приняла соответствующую резолюцию”. Это была тактическая победа Пауэлла. Но каким-то образом эта важнейшая вставка отсутствовала в тексте, с которым Буш вышел на трибуну. Как принято, Пауэлл в ложе с карандашом в руке следил по своему 24-му варианту за тем, что скажет президент. С отчаянием он слышал, что Буш не произнес самого важного: призыва ООН принять новую резолюцию по Ираку. Но уже закончив речь, Буш почувствовал, что предложения, за которое бились члены его кабинета, он не выдвинул. И, постояв молча, он добавил одну спешно и неловко сформулированную фразу: “Мы будем сотрудничать с Советом Безопасности ООН при подготовке необходимых резолюций”. Позже Буш с удовольствием вспоминал, что “это была великая речь”. К сожалению, он не заинтересовался, как это случилось, что ему дали не окончательный вариант. Кто это сделал? Об этом инциденте спорят и по сей день. Обычно за такие оплошности снимают с самых высоких постов. А тут все обошлось тихо и мирно.

После выступления президента американская дипломатия принялась работать в ООН, добиваясь необходимой резолюции. Но в кабинете Буша была разноголосица. “Ястребы” требовали такой редакции, которая бы однозначно позволила США начать войну. Пауэлл, со своей стороны, считал, что такую резолюцию американцы не сумеют провести через ООН. Он указывал на то, что нет убедительных доказательств, что Саддам не выполнил прежних резолюций ООН, нет доказательств, что он связан с террористами и исламистами. А то, что он диктатор, для многих членов ООН ничего преступного не представляет. Чейни, Рамсфельд, Райс, не говоря уж о Вульфовице и его группировке, настаивали, что в резолюцию ООН нужно записать право предпринять против Саддама “все необходимые меры”. Это автоматически давало право начать войну. Такую формулировку использовал Буш-отец для оправдания войны против Ирака в 1991 году. Но обстановка в мире с тех пор изменилась. Пауэлл понимал, что такой текст в ООН не пройдет, и подозревал, что сторонники войны именно этого и добиваются. За такую резолюцию не проголосуют даже Англия и Испания. Только вечно мятущаяся Болгария (которая была тогда среди 15 членов Совета Безопасности) могла поддержать США, да и то, если на нее поднажать. Пауэлл знал, что главная угроза будет исходить не от России, даже не от Китая, а от союзника по НАТО — от Франции, одного из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН.

Так и случилось. Самым упорным противником войны против Ирака оказался тогдашний министр иностранных дел Франции Доменик де Вильпен. Пауэлл вел длительные переговоры с Вильпеном и при встречах, и по телефону. Но Вильпен был непреклонен. Он настаивал на необходимости двух ходов: во-первых, вновь послать в Ирак инспекторов ООН, чтобы они доказали, что Саддам нарушает обязательства. И, во-вторых, Совет Безопасности должен изучить доклад инспекторов и принять соответствующую обстановке резолюцию. Чейни и прочие стали говорить Бушу, что, как они и предвидели, не стоило связываться с “прогнившей” ООН. Потому что, — уверяли они, — и так ясно, что Саддам врет и прячет оружие массового уничтожения, следовательно, нечего с ним церемониться: пора действовать, иначе будет поздно! Они поручили Райс уговорить строптивого Вильпена. Но он был непоколебим. Французские дипломаты сражались с американцами пять дней и ночей из-за слова в две буквы “et” или “ou” (“и” или “или” — фр.). Французы настаивали, что нарушением следует считать “ложные сведения и нежелание сотрудничать”, т. е. две причины.

Пауэлл уверял коллег, что надо уступить Вильпену. Главное — заполучить резолюцию ООН по Ираку, а уж потом будем ее трактовать. В Белом доме наконец согласились уступить. Пауэлл немедля бросился к телефону. “Мсьё, — сказал он французскому коллеге, — мы согласны на “et” (и), но с одним условием, что больше ничего в тексте менять не будем. Это окончательно, переговорите с вашим президентом”. Вильпен отвечал, что президент находится рядом, и обещал, не кладя трубку, переговорить с ним. Несколько минут спустя француз сказал Пауэллу: “Ce bon” — “Мы согласны”.

Официальные французские деятели всегда говорят с иностранцами на своем родном языке, в том числе и с англосаксами, хотя знают английский. Это вопрос достоинства. Язык Франции, как и русский язык, — официальный язык ООН. Нашим новорусским деятелям стоило бы поучиться у французов, а не щеголять знанием, весьма сомнительным, английского языка. К тому же, ведя переговоры на чужом языке, много легче совершить непоправимые ошибки и нанести ущерб национальным интересам России. Сразу после этого Пауэлл позвонил российскому министру иностранных дел Игорю Иванову: “Игорь, мы только что согласились с Домиником на “and”. “Ну что ж, — сказал Иванов, — это прогресс, поздравляю, я иду немедленно сообщить об этом нашему президенту”.