Владимир Бортко - Мне не стыдно быть патриотом Страница 28

Интересно, что избитые служивые подали жалобу о сотрясении головного мозга только через шесть дней после избиения страшным депутатом Бессоновым. Полной невиновности депутата Бессонова. Я просил бы помнить об этом, чтобы встречаясь в коридорах старого корпуса Государственной Думы, бывшего Госплана, который много помнит ещё с 30-х годов, не пришлось бы отводить глаза в сторону и виновато улыбаться, ну, что я мог сделать.

С этой трибуны, на которой водружён герб Российской Федерации, и хочу обратиться к тем пятнадцати миллионам граждан нашей родины, которые голосовали за КПРФ. Слушайте нас наши пятнадцать миллионов! Вы избрали нас для того, чтобы мы здесь в стенах Государственной Думы защищали ваши интересы, сегодня мы нуждаемся в вашей защите. Скажем вместе, руки прочь от Бессонова! Руки прочь от КПРФ! Руки прочь от народных избирателей!

В заключение хочу обратиться ко всем вам, дорогие коллеги всех фракций. Перед тем как голосовать, подумайте, кроме всего прочего, о судьбе человека, судьбе вашего коллеги Владимира Бессонова, которому грозит, подумайте, пять лет лишения свободы. За что? Он честно выполнял свой депутатский долг. Как, возможно, на его месте выполнял бы его каждый из вас. Это ваш товарищ. Голосуйте и не забывайте об этом, есть такая вещь — совесть.

Я всё сказал.

Часть III. Защищая русский мир

«Не злите Россию!»

Александр ПРОХАНОВ: — Владимир Владимирович, мы с вами пережили моменты, когда все координаты после 1991 года сместились или были разрушены. Их приходится восстанавливать. Я был на параде 9 мая, на концерте в Кремлёвском зале. Это потрясающе. Пели без всяких купюр «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Дважды на огромном полиэкране появлялся Иосиф Виссарионович. Один раз — в сорок первом, второй раз — в сорок пятом на трибуне. Над сценой были вывешены лозунги: «Вперёд, к светлому будущему!» и «Слава человеку труда!»

Идёт смещение представлений. В девяностые годы весь базис был омерзительный, буржуазный. Он и сейчас остаётся олигархическим. Надстройка была либеральная — вся. Все представления, ценности, иерархии. Потом либеральная надстройка стала сменяться патриотической, державной. А сейчас возникает советский компонент, идёт советизация надстройки. Думаю, нельзя, чтобы надстройка была советской, а базис — олигархический. Одно другое будет пропитывать.

Владимир БОРТКО: — Обязательно. Я бы даже сказал, Александр Андреевич, что советская настройка — это ныне единственный способ скрепить страну. Идея нужна! Вы можете в неё верить, можете не верить, но она должна быть объединительной, должна быть произнесена. «Мы делаем что-то вместе!» Что, в данном случае, не суть важно, если это не отрицательное деяние. А ведь другого-то объединяющего, кроме советского опыта, у нас нет. Вот откуда и «Слава человеку труда».

Александр ПРОХАНОВ: — У нас есть вековые задачи для совместного действия. Во-первых, сбережение гигантских территорий, которые у нас постоянно отнимают — это великая идея. И не менее великая — создание на этих территориях государства идеальной справедливости, связанной с божественными идеями о человеке, об обществе, о машине, о природе, о цветке, о небе.

Владимир БОРТКО: — А читайте товарищей коммунистов, у них всё это написано.

Александр ПРОХАНОВ: — Конечно, конечно. Но товарищи коммунисты, которых я очень люблю и к которым, видимо, принадлежу тоже, в свою философию не ввели компонент иррационального, компонент божественного, нетленного.

Владимир БОРТКО: — Это спорная вещь.

Александр ПРОХАНОВ: — Необходимо было это сделать. Над этим они работали в двадцатых годах, и ранее…

Владимир БОРТКО: — Это не совсем те самые коммунисты. Это уже Иосиф Виссарионович Сталин…

Александр ПРОХАНОВ: — Нет, Сталин пришёл к идее помазания, к идее божественного через победу. Победа дана была ему как великий грандиозный опыт ликвидации чудовищной фашистской несправедливости.

И были две технологии, которые создал Сталин. Первая — это технология страха, а вторая — создание героев. Две эти технологии работали одновременно. Если их разделить, не получился бы сталинизм. Это удивительная работающая на кодах русского человека практика, обеспечивающая победу.

Победа соединила Сталина и русский народ с небесами. В этом соединении и произошло чудо, когда мы из народа-лилипута вновь превратились в народ-великан. Как мы потом опять превратились в народ-лилипут — тоже тайна. И как теперь из народа-лилипута мы медленно и неуклонно превращаемся в народ-великан — вот объект для философско-эстетического обсуждения.

Владимир БОРТКО: — Народ всегда был великаном, но в какое-то время его искусственно опустили до лилипута. Его зомбировали, объясняли, что он неправильно себя ведёт, и вообще — не тот народ, что должен быть. Сейчас идёт естественное восстановление того, что было изначально.

Александр ПРОХАНОВ: — Русскому народу свойственно превращаться из лилипута в великана и из великана в лилипута. На протяжении всей своей истории сам русский народ разрушал своё великое царство, своё государство. В эти моменты, когда он занимался разрушением своего царства-государства и своего государя, кем бы тот ни был, он превращался в народ-лилипут, народ-короед. Когда же он съедал, сжирал своё царство и погибал бесследно, потом происходило нечто чудесное, когда вдруг из бездны поднимались гиганты и опять создавали потрясающую цивилизацию.

История русской цивилизации — это история превращения великого в ничтожное и ничтожного в грандиозное. По-видимому, это и есть особый вид христианского миросознания. Потому что христианство, будь оно воплощено в каноническую христианскую форму или в коммунистическую, это идея воскрешения и преодоления смерти. Это «смертию смерть поправ».

Владимир БОРТКО: — Здесь я с вами согласен.

Александр ПРОХАНОВ: — Может быть, русский народ был изобретён природой или Господом для того, чтобы прокламировать бессмертие как борьбу со смертью, чтобы сказать, как надо жить, какой мечтой надо быть обуреваемым.

Владимир БОРТКО: — А вот может народ без элиты жить?

Александр ПРОХАНОВ: — У народа бывают элиты, которые возводят его к вершинам совершенства, а потом предают. Ведь именно элиты свергают царей. Поэтому, если есть царь-батюшка, и возле — обожающая его элита, как вокруг Петра, это чудесный момент для страны. Или как вокруг Сталина. Сталина окружала блестящая элита. А потом эта элита таинственным образом перерождается.

Владимир БОРТКО: — Не таинственным. История в России повторяется с завидной регулярностью. Тот же Пётр I. Он умел выбирать людей. И выбирал блестящих. Которые умеют делать так, как никто другой. Кто построил Питер? Не Пётр, а Меншиков. Царь говорит: сделай это! И тот делал, строил. Но вот Пётр умирает. И что? Они умеют делать, но не знают, что. Поэтому начинается грызня.

Или. Всё разрушено. Появляется Иосиф Виссарионович, который умеет выбирать людей. И вокруг него собираются замечательные люди, которые умеют делать всё из ничего. Абсолютно всё!

Умирает наш вождь и учитель. Начинается грызня. И остаётся один Никита Сергеевич.

Александр ПРОХАНОВ: — Вы делали фильм о Сталине, который вам не дали поставить. Как вы изображали Иосифа Виссарионовича? Подписывающего документы, надевающего сапоги, проверяющего скорострельность пушек? Что для вас Сталин?

Владимир БОРТКО: — Строитель нашего государства, прежде всего. И эти детали, бесспорно.

Александр ПРОХАНОВ: — А вы не согласитесь со мной, что Сталин это есть постоянно видоизменяющаяся категория, которая с годами проступает всё новыми чертами. Он же не ушёл в историю, он формирует и сегодняшнюю нашу историю. И сегодняшний Сталин несёт в себе колоссальное количество новых черт. Сталин 45-го или 43-го годов не был Сталин 24-го и 25-го годов.

Владимир БОРТКО: — Безусловно. Это человек, безумно обеспокоенный — что будет потом? Основная забота — что будет потом. Он прекрасно понимал, что не вечен.

Александр ПРОХАНОВ: — Я считаю, что он абсолютно знал, что строит. Я смотрю на его лицо, когда он стоял на Мавзолее в сорок пятом году на параде. У него не было на лице торжества. Он думал, что всё, что делал, было правильно. Он мог колебаться. Мог колебаться в сорок первом. Думаю, колебаться мог и во время большого террора, там не было для него абсолютной ясности и спокойствия. А в сорок пятом году, когда он смотрел на эти штандарты, он понял, что всё делал правильно.