Николай Клёнов - Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва Страница 28

Кто же знал, что так быстро соберется «все войско московское к Твери к великому князю», что это войско, используя поддержку специально отмеченной летописцем тверской артиллерии, сумеет за достаточно короткий срок разгромить основные силы Шемяки — и уже к 1451 г. длившаяся два десятилетия внутримосковская междоусобица завершится. Кто же знал, что вокруг пацана-наследника сформируется команда людей, которая не только достаточно быстро доберется до великокняжеской власти, но и сумеет вложить новое содержание в оформленные еще Михаилом Ярославичем и Юрием Даниловичем принципы обустройства великого княжения, взорвав Русскую землю первой великой модернизацией. А когда масштабы последствий сделанного Борисом Александровичем выбора стали ясны, Тверь уже и не могла противостоять тем изменениям, что начиная с 1460-х разворачивались в стране под видом старательного сохранения традиции. Тверь даже поучаствовала в этих изменениях, предоставив в 1471 г. территорию и воинский контингент для стремительного наступления Москвы на Новгород Великий.

«Добрые дела» тверичей, естественно, не остались безнаказанными. И где-то в конце 1470-х Михаил Борисович Тверской, сменивший своего отца Бориса на тверском престоле в 1461 г., начал ощущать себя крайне неуютно между московскими и новгородскими владениями великого князя всея Руси. Не слишком благоприятно складывалась для Твери и международная обстановка — православные князья Великого княжества Литовского, на союз с которыми зачастую ориентировались потомки Михаила Ярославича, переживали не лучшие свои времена, да еще и жена Бориса княгиня София, обеспечивавшая Твери связи с влиятельным в Литве семейством киевских Олельковичей, умерла 7 февраля 1483 г. Пытаясь исправить эту опасную ситуацию, Михаил Борисович обратился к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру с предложением династического брака с одной из его внучек и военного союза. Эти переговоры Михаил Борисович зачем-то сопроводил странным дипломатическим демаршем в отношении Москвы, выставив очередного «рутинного» московского посланника «из избы» и из города и отказавшись принять поклон великого князя. В результате уже в 1484 г. Твери пришлось иметь дело с московскими войсками, причем Казимир Литовский помощи (что характерно) своим новым союзникам не оказал: «Разверже мир князь великий с тверским великим князем Михаилом Борисовичем про то, что женитесь емоу оу короля и целова ему. И посла князь великий … рать порубежную. И князь великий Михаило Борисовичь Тверскый приcла владукоу и доби ему челом на всей воле его: не зватись ему братом, но молодший брат… а куда пойдет князь великий ратно и емоу же с ним идти за один» [Свод 1518 г. ПСРЛ. Т. 28. С. 317; ср. описание причин столкновения в нейтральной Псковской II летописи].

Поражение в этом столкновении спровоцировало новый раунд литовско-тверских переговоров — и часть этой дипломатической переписки в 1485 г. попадает в руки крайне опасной в то время московской разведки: «Того же лета выняли оу гонца оу тверского грамоты, что посылал в Литву к королю. Князь же великий велми поношая ему… рать нача сбирати на тверского» [Свод 1518 г. ПСРЛ. Т. 28. С. 318].

Нарушение только что подписанного мирного договора стало достаточным поводом к новому, теперь уже куда более масштабному походу московской (или уже с учетом сил Новгорода и иных земель русской?) армии на Тверь. Эта армия к 1485 г. была, наверное, сильнейшей в окрестностях, а возможности тверской обороны были катастрофически подорваны многочисленными переездами тверской элиты в Москву. Чего стоит один только князь Данило из холмской ветви тверских князей, заслуживший к тому моменту на московской службе славу одного из лучших полководцев в русской истории. Серьезной силой были и князья Микулинский и Дорогобужский, выехавшие в Москву аккурат перед последним актом тверской драмы. Приведенные примеры, кстати, позволяют заключить, что к моменту падения Твери московская и тверская знать не слишком различались по своим взглядам на мир и своё место в нём и готовы были вместе служить одному великому князю, что не повышало обороноспособность Твери. Иван III отлично это понимал — и потому его армии развертывались неторопливо (скорость их продвижения была примерно в два-три раза ниже скорости марша в новгородских походах), давая время на работу дипломатам и разведчикам. И такая неторопливость принесла результат: 10 сентября 1485 г. войска Ивана обложили Тверь, а уже 12 сентября официальная делегация тверичей во главе с Михаилом Холмским (активно агитировавшим в своё время Ивана III за войну против Михаила Борисовича Тверского) и епископом Вассианом (до пострига — князь Оболенский, один из видных полководцев на службе как раз — вот сюрприз! — у московского князя) «город отвориша». Михаил Борисович бежал в Литву, а Ивану III оставалось отправить своих людей в Тверь, чтобы «горожан всех к целованию привести… и гражан… от своей силы беречи, чтоб не грабили» [ПСРЛ. Т. 18. С. 271].

Тверь, как видим, оказалась «неплохо готова» к включению в состав Русского государства. Большая часть местной элиты сохранила свои земли и положение: известен один случай опалы на видного тверского деятеля непосредственно после завоевания. И по традиционной мрачной иронии Ивана Великого этим опальным оказался Михаил Холмский, наиболее старательно и душевно готовивший массовый переход тверской элиты на сторону Москвы, причем обвинен был князь Михайло как раз в измене своему сюзерену Михаилу Борисовичу Тверскому и клевете на него. Не любил, похоже, Иван III Васильевич «инициативников». Остальные знатные тверичи — Холмские, Микулинские, Дорогобужские, Бороздины и прочие — влились в элиту Русского государства, с ходу заняв там видные места. Так, в триумфальном походе на Казань 1487 г. участвовали четыре тверских воеводы, а через два года в походе на Вятку из восьми полковых воевод конной служилой рати шесть — бывшие тверские служилые люди [Разрядные книги 1475–1598 гг. С. 21].

Относительно неплохо, судя по всему, жилось и не таким заметным тверичам. Уровень налогообложения, во всяком случае, вряд ли был особенно велик. Предполагать это можно, например, по тому, что в 1478 г., после присоединения Новгорода, Иван III хотел установить новгородцам дань по полторы гривны с сохи, но новгородцы уговорили князя собирать по полугривне [ПСРЛ. Т. 6. С. 18]. Упомянутые полторы новгородские гривны — это 16,5 г серебра, а единица площади соха, соответствовавшая большой семье, разбивалась на новые налоговые единицы, обжи или выти, причем в одной сохе считалось три обжи. Чтобы адекватно оценить размер налогообложения, нужно учесть, что в Водской пятине, где среднее хозяйство считалось ровно за одну обжу, годовой доход составлял 280 денег, а на рубеже XV–XVI вв. коробья ржи в Новгороде стоила 10 денег, то есть 7,9 г серебра [Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV — начало XVI в. М., 1978. С. 33, 365]. Таким образом, даже с учетом неизбежных натуральных повинностей крестьянам вряд ли приходилось отдавать более десятой части своего урожая. Косвенным показателем уровня жизни в Твери и по всей Северной и Северо-Восточной Руси можно считать относительно быстрый рост численности населения во второй половине XV в.: в Новгородской земле за время между описями 1480 и 1500 гг. население увеличилось на 14 % [АИСЗР. Т. I. С. 34, 82]. Для Твери и центральных районов России такой статистики нет, однако отдельные примеры указывают на рост числа дворов в отдельных волостках или имениях в полтора, в два, в три раза.

Общество, как видим, было способно обеспечить человеческим ресурсом борьбу за расширение территории своего влияния; выкованная в столкновениях Москвы и Твери «вооруженная элита» была активна и «голодна»; победившая в трудной конкурентной борьбе правящая верхушка сумела объединить «вооруженную элиту» разных русских земель, включив москвичей, тверичей, суздальцев в общую иерархию и направив их энергию на внешнюю экспансию: русские люди действительно стали достаточно монолитной, динамичной и агрессивной силой в Восточной Европе, что, видимо, устраивало тогда и большинство тверичей.

Ну а тверских ревнителей независимости после 1485-го вполне могло утешать наличие собственного, вполне самостоятельного и даже почти законного князя. Ведь Тверь не была непосредственно подчинена Москве: Иван III, отстояв в покоренном городе обедню в знаменитом храме Спаса, «дал ту землю сыну своему великому князю Ивану Ивановичю» [ПСРЛ. Т. 24. С. 204]. И именно судьба тверского князя Ивана Молодого, наследника великих князей московских, литовских (по прабабке Софье Витовтовне), тверских (по матери Марии Борисовне), суздальских (по прапрапрабабке, дочери князя Суздальского и великого князя Владимирского Дмитрия) — стала основой той второй масштабной тверской альтернативы.