Газета День Литературы - Газета День Литературы # 88 (2004 12) Страница 28
Газета День Литературы - Газета День Литературы # 88 (2004 12) читать онлайн бесплатно
В редкие моменты сознание проецируется на общественную ситуацию и дает странные формулы: "Европа сознания в пожаре восстания... Боевые слоны подсознания вылезают и топчутся..." Вряд ли стоит искать здесь параллели с мандельштамовской "Европой Цезарей" — Заболоцкий находится внутри своего сомнамбулического мира и выходит из него в мир людей вовсе не с целью переделывать политическую карту. Он дерзает переосмыслить все вещество существования (я опять-таки употребляю платоновский термин, хотя переклички с автором "Чевенгура", кажется, у исследователей Заболоцкого не в ходу).
Итак, в перестройку втянуто всё сущее. Инфузории хохочут, поедая кожу лихача. Червяк седлает сорванный череп. Кулак собирается уничтожить урожай. "Днепр виден мне, в бетон зашитый, огнями залитый Кавказ, железный конь привозит жито, чугунный вол привозит квас". Борясь с кулаком, мы "сносим старый мир", мы "строим колхоз", то есть "новый мир... с новым солнцем и травой".
Поэмы "Безумный волк" и "Деревья" остаются в письменном столе. Поэма "Торжество земледелия" появляется в печати в 1933 году как апофеоз колхозного строительства.
Однако появляется и "Лодейников", в пронзительных строфах которого восстановленная во всех звеньях цепь бытия оказывается весьма далека от стройно-осознанной всеобщей гармонии:
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
в один клубок.
Но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
Мысль критиков, получающих такие тексты, должна теперь соединить картину всеобщей давильни с картинами торжества земледелия. Истина обнажается: гибель предстает в строфах, по лирической мощи достойных войти в сокровищницу мировой поэзии, а наступление гармонии — в строфах, словно исторгнутых из сознания всё того же капитана Лебядкина:
Теория освобождения труда
Умудрила наши руки.
Славьтесь, добрые науки
И колхозы-города!
И еще разница: в "Столбцах" на этом языке говорил никому не ведомый вятский уроженец, только что окончивший Ленинградский пединститут, а в "Торжестве земледелия" — поэт, на котором после "Столбцов" горит клеймо подозрительного юродивого.
Понимает ли Заболоцкий, что ему грозит?
Трезвым краем своего рассудка Заболоцкий просчитывает резервные пути на случай запрета публикаций. Это — переводы. Перевод "Слова о полку Игореве" с древне-русского на современный русский. Переводы грузин.
Перевод "Слова..." будет со временем признан не просто новаторским, но лучшим в кругу переложений великого памятника: именно перевод "Слова..." вытащит Заболоцкого на этот литературный свет из литературного небытия в 1946 году.
Переводы из грузинских поэтов, начатые в 1935 году, навсегда впишут имя Заболоцкого в русско-грузинские хрестоматии, и в самом конце жизни он даже получит за них от Советской власти небольшой орден. Но прежде следователи 1938 года напаяют ему за них "связь с националистически настроенными писателями Грузии"...
Следователи выбивают из него показания пять дней, затем он получает пять лет. Его спасает врожденная аккуратность: когда в очередную шарашку требуются чертежники, он осваивает и эту специальность. Но до того — полный набор ужасов: ночные атаки уголовников и общие работы: лесоповал по пояс в болотной жиже, баржа с зеками, утопленная при переправе через Амур, скальные работы в карьере...
В духоподъемно-героической поэме "Творцы дорог" Заболоцкий позднее зашифрует: "Здесь, в первобытном капище природы, в необозримом вареве болот, врубаясь в лес, проваливаясь в воды, срываясь с круч, мы двигались вперед". Но настоящее первобытное капище — первые пять дней после ареста (с 19 по 23 марта 1938 года): допросный конвейер без сна, лампа в глаза, вопросы, чередующиеся с ударами, обморок, ледяной душ, опять вопросы, удары, опять обморок, опять ледяной душ и вопросы...
Тело как-то выдержало, применившись к условиям, а вот сознание уперлось: подследственный односложно отрицал свою антисоветскую деятельность. Итог: сознание сломалось, но не согнулось: восемнадцать дней после допросов психиатры приводили душу в норму. После чего Заболоцкого отправили на этап.
Ему клеили две вещи: контрреволюционный заговор и сознательную антисоветчину в стихах. По версии чекистов, заговор должен был возглавить Николай Тихонов, показания на которого и выбивались из арестованных. Но Тихонов, по остроумному замечанию Каверина, выступая в Большом театре на юбилейном заседании в честь Пушкина, сумел так ловко соединить "гениальность Пушкина с гениальностью Сталина", что сделался сталинским любимцем, в связи с чем дело о тихоновском заговоре пришлось срочно отменить.
Осталось второе обвинение: что стихи — антисоветские. Приглашенный на роль эксперта критик Лесючевский это подтвердил .
Срок Заболоцкий получил за стихи. Самые продвинутые лагерные начальники знали, кто у них в строю. Молва сохранила следующий диалог культурного начальника лагеря с культурным начальником конвоя:
— Ну, как там у тебя Заболоцкий? Стихи не пишет?
— Заключенный Заболоцкий замечаний по работе и в быту не имеет. (Усмешка). Говорит, что стихов больше писать не будет.
Встречная усмешка:
— Ну, то-то.
Есть тяжкая правда в этом диалоге бесов, и Заболоцкий отдает себе в этом отчет: именно и только стихи принесли ему несчастье. Уже освободившись и с головой уйдя в переводы, он боится возвращения к собственной поэзии: как бы не навлечь новую беду.
Он все-таки к поэзии возвращается. Но теперь она другая.
Собственно, ориентиры те же. Вверху светила, внизу "животные, полные грез". Но между ними теперь — не зияние абсурда. Теперь в этой бездне — человек. "С опрокинутым в небо лицом". И с тем необъяснимым ощущением счастья, которое немыслимо без боли и слез. Мистическое ощущение запредельности, когда сознание побеждает муку бытия и при этом отдается во власть муки. Такое ощущение гибельного счастья доступно только гениям.
В послелагерном десятилетнем наследии Заболоцкого, почти целиком вошедшем в золотой фонд русской лирики, я возьму только один шедевр — из цикла "Последняя любовь". Это прорезавший сознание рядом с "букетом чертополоха" и "полумертвым цветком" — шестнадцатистрочный "Можжевеловый куст".
Но прежде надо представить себе то, о чем не сказано в этом стихотворении.
После долгого бездомья Заболоцкий получает жилье в новом писательском квартале. Знакомится и сходится с соседями. Среди них — Василий Гроссман. Начинается интеллектуальное общение, в котором участвуют жены. Скоро обнаруживается и трещина, причем, чисто идейная. Гроссман, язвительный и напористый, не видит разницы между сталинским и гитлеровским режимами. Заболоцкого это шокирует...
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон
И во сне, в тишине мне понравился он.
...Нет, все-таки поразительно: Гроссман, в ту пору еще не казненный за "Жизнь и судьбу", еще всерьез рассчитывающий получить Сталинскую премию, безжалостно клеймит Советскую власть, а Заболоцкий, которого эта Советская власть размазала по стене, — противится!..
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
...Улыбка — жены. Той, которая разделила с ним многолетний ужас репрессий, слала в лагерь посылки, растила детей и ездила к нему в ссылку. Эта верная спутница обнаруживает вдруг страстный интерес к полемическому темпераменту Гроссмана. Беседуя, они гуляют вдвоем! Заболоцкий требует прекратить такие прогулки. Она отвечает, что в них нет ничего эротического, это чисто дружеское общение, и было бы оскорбительно его прервать. Он указывает ей на дверь...
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.