Дневниковые записи. Том 2 - Владимир Александрович Быков Страница 28

С одной, не совсем равнодушной ко мне, дамой (а из-за моих довольно частых упоминаний твоей фамилии, пожалуй, и к тебе лично) после ее беглого, но, судя по всему, весьма внимательного прочтения твоей книги, у нас состоялся следующий разговор.

– Вы что, списали все друг у друга?

– Откуда ты взяла? У нас совсем разный стиль.

– Причем стиль, я имею в виду содержание и описываемые вами события. Поступление в институт на одну и ту же специальность; влюбленность в одних и тех же преподавателей Пальмова, Грузинова и заводских работников Химича, Краузе; инициативная организация поездки студентов по заводам Урала; нестандартное поступление на Уралмаш в один и тот же отдел и дипломирование; одинаковая карьера, поездки тебя в Китай, его в Японию, с достаточно претенциозными описаниями «неординарных» там действий и решений; одинаковое, и конечно не без «творчества», участие в монтажах станов; однотипные характеристики людей, с которыми вы встречались по жизни и работе; даже отсутствие у вас в книжках, несмотря на столь давнее ваше знакомство, хотя бы самого малого упоминания друг о друге и т. д. А пока она, с удивлением для меня, все это перечисляла, я про себя успел проиграть и все другие наши «совпадения», которые остались за страницами книг, но о которых мы не раз упоминали в ходе нашей с тобой переписки.

Мало? – Так вот еще одно совпадение – две книжки, совсем разные по стилю, и неотличимые по духу, взглядам и отношению к жизни. Хоть сочиняй еще один роман на тему одинаковых судеб двух людей!

Бывай здоров, привет семейству и мои особые поздравления по случаю женского праздника».

14.03

«Дорогой Марк! Мое давнее предложение в части публикации чего-либо из твоей книжки в журнальном варианте, осуществилось. Как, я тебя уже уведомлял, я договорился с редактором полурекламного журнала «Конверсия» и передал ему чуть не год назад твою «трубную эпопею». Вчера, после унизительных моих последующих неоднократных к нему обращений, просьб и напоминаний, я получил, наконец, от него последний третий номер журнала с твоей статьей и остаток гонорара общей суммой в 3000 рублей. Учитывая твои предыдущие разговоры об этих деньгах, чтобы тебя здорово не расстраивать, я позволил, за тяжкие труды мои и проявленную инициативу, отхватить себе треть из них. Прошу тебя к данному денежному вопросу больше не возвращаться. Такое разделение дохода следует считать справедливым, поскольку ты тут все же автор, а я лишь тебе содействующий.

Две твоих тысячи я постараюсь сегодня перевести на твой счет в сбербанке, а три авторских экземпляра журнала, включая первый с редакторской надписью, выслать по почте бандеролью.

Сей акцией я лично очень доволен. Не менее 10000 (таков тираж журнала) читателей из мира деловых людей познакомятся с талантливо написанной «Трубной эпопей» далеких лет нашей страны, а также узнают (а кто-то вспомнит) много блестящих фамилий, в том числе и твою. Бывай здоров и весел».

15.03.

«Марк! Докладываю, что принятые обязательства по публикации «Трубной эпопеи» – выполнены. Вчера в 10.26 (м. вр.) тебе высланы заказной бандеролью три журнала «Конверсия» и почти одновременно с моего отделения Сбербанка на ранее указанный счет Сбербанка г. Электросталь (на условиях доставки в течение 4 – 5 дней) переведены 2000 рублей».

22.03

Продолжение истории, связанной с мужской болезнью.

Пройдя через ультразвуковое исследование предстательной железы и почек, с весьма неблагополучными его результатами, подкрепленными соответствующими снимками и кое-какими непонятными, записями их размеров, объемов и массы, я направился повторно к Соболеву. Он, просмотрев их, ни о чем меня теперь не спросив, ничем не поинтересовавшись и н проигнорировав мою реплику о том, что ни с чем подобным я не сталкивался и ничего, хотя бы сколько-то меня в этой части беспокоящего, не испытывал, безапелляционно и безучастно заявил:

– Нужна операция.

– Как? – Несколько опешив, заявил изумленно я. – Вне предшествующей истории и явной необычности проявления заболевания; вне образа жизни пациента: трезвенника или пьяницы, заботящегося о своем здоровье или безразлично к нему относящегося, проводящего свободное время на природе или за карточным столом в насквозь покуренном помещении; с сильным или слабым иммунитетом, лечащегося при помощи лекарств или без них за счет естественных ресурсов организма?

Он не отреагировал и на эту мою тираду и, повернувшись для пущей убедительности, к медсестре, сказал:

– Все ясно, а он… (надо понимать, дурак) не хочет!?

Затем взял лечебный журнал и, ни слова больше не добавляя, написал на последней свободной станице: «По данным УЗИ предложено оперативное лечение – отказался. Назначено консервативное…», и далее привел четыре вида лекарств, в том числе, неведомые мне «Зоксон» и «Пенестер», периодичность и общую продолжительность приема.

С подобным обращением, я еще не сталкивался. Взял журнал и, выдавив из себя «спасибо» попрощался, и вышел из кабинета. Вышел с обидой. Но, может, зря. Ведь при первой встрече он был вполне корректен и адекватен в своих поступках. Разве исключено, что нынче был, например, опечален чем-либо личным? – И вся загвоздка.

Однако надо было что-то придумывать. Что за лекарства – не знаю. Почему надо Зоксон пить два месяца, а Пенестер только один – непонятно. Как они будут проявляться на мне во времени – так же. Вернуться, и переспросить – поздно: надо было не обижаться, а действовать раньше. Снова позвонил Евгению Васильевичу, рассказал ему о случившемся, и попросил устроить мне консультацию с его урологом. Он быстро перезвонил, и мы договорились о встрече у его матери, поскольку уролог, сказал, живет по соседству с ней, чуть не в одном доме. Назавтра приезжаю, Цветков звонит урологу, и через пять минут приходит молодой парень, назвавшийся Леонидом. Я повторяю историю, показываю журнал, отмечаю недоверие к моему врачу, говорю о своих отдельных сомнениях, и прошу совета. Он внимательно, вроде, выслушивает, задает кое-какие вопросы о том, как я себя чувствую, как все протекало с момента начала болезни, и просит пройти в туалет и разрешить ему посмотреть на «процесс». Что там он увидел, учел ли мою при этом скованность, а значит и не совсем точное соответствие им увиденного норме, – не знаю. Но произнес, более для себя, что ему ясно. После чего мы вернулись обратно в комнату, и он, оставив, к моему удивлению, все записанные в журнале