Антон Антонов-Овсеенко - Большевики, 1917 Страница 29

Дотошно перечисляемые здесь подробности происходившего с прессой лишь на первый взгляд могут показаться «техническими»: именно происходившее с прессой в те дни в наибольшей степени характеризовало уровень общественного самосознания, уровень готовности общества к реальной смене политических декораций. И масштабный всплеск издательских инициатив стал свидетельством проявления и принципиально нового уровня общественной жизни, и столь же нового, свободного качества прессы России — прессы, выходившей уже в условиях основных демократических свобод, включая свободу слова. Главными признаками этого качества российской печати стали возможность свободного высказывания мнений по вопросам формирования новой власти, по вопросам войны — вплоть до отрицания необходимости её дальнейшего ведения, возможности проповедования различных взглядов на вопросы собственности, открытой полемики с политическими противниками, обсуждения порядков армейского подчинения и формирования задач для вновь создаваемых органов правопорядка внутри страны и многого другого, обсуждение чего ранее находилось под строжайшим запретом.

В современных исследованиях периода отмечается, что в 1917 г. понятия свободы политической деятельности прямо отождествлялись со свободой печатного слова: «В целом большинство политических, партийных газет в Петрограде в 1917 г. оказывались не столько органом издающей их партии, не только трибуной для пропаганды и агитации, сколько своего рода олицетворением той или иной партии… название газеты замещало название издающей её партии… Складывалось впечатление, что политическая борьба шла не между партиями, а между соперничающими друг с другом газетами»[49].

Таким образом, новое, свободное качество российской печати в 1917 г. в полной мере соответствовало новой же, свободной политической структуре российского общества, когда реальная многопартийность обеспечивала представительство интересов различных социальных слоёв населения — от малочисленного слоя крупной буржуазии до широких пролетарских и крестьянских слоёв — в отличие от периода до Февральской революции, когда политическая конкуренция происходила на узком поле проправительственных партий и их печатных органов, и в отличие от периода, последовавшего сразу за Октябрьским переворотом.

Характерно, однако, что свободная борьба политических идей изначально велась путём противопоставления интересов одних социальных слоёв интересам других. Причём идея этого противопоставления принадлежала отнюдь не большевикам, как это было принято думать ранее, или во всяком случае не им одним. Большевики видели необходимость обеспечения всех преимуществ для широких слоёв малообеспеченных граждан, пролетариев и крестьян в ущерб интересам зажиточных слоёв как в городе, так и в деревне. Симметричную идею — в отношении необходимости обеспечения интересов «высших», зажиточных слоев в ущерб «тёмной массе» (то есть пролетариев и крестьян) исповедовали политики и публицисты либерально-консервативного направления. Так, С. Л. Франк в своих публикациях в журнале «Русская свобода», редактировавшемся учёным, известным политическим деятелем кадетской ориентации П. Б. Струве, устанавливал настоящий водораздел «между сторонниками права, свободы и достоинства личности, культуры, мирного политического развития, основанного на взаимном уважении, чувстве ответственности перед родиной, как великим целым, с одной стороны, и сторонниками насилия, произвола, разнуздания классового эгоизма, захвата власти чернью, презрения к культуре, равнодушия к общенациональному благу, — с другой». Таким образом, «пониманию демократии как господства низших противопоставлялся не принцип равенства, а общество, основанное на господстве высших»[50].

Кроме того, философ Н. А. Бердяев в своём обличении радикальных социалистов в той же «Русской свободе» «обвинял их в „буржуазности“, имея в виду кроме борьбы за материальные блага, также „пошлость“ и „хамство“, которые вносятся в общественную и культурную жизнь массами. / Социалистическая пресса, в свою очередь, постоянно обличала „буржуазное“ корыстолюбие и стяжание. Демократический идеал социалистов тоже строился на альтруизме. Например, в „Новой жизни“ в библиографическом отделе одна из брошюр называлась „вредной“ на том основании, что в ней описание демократии содержало „мещанский призыв к обогащению, к труду, порядку“». Таким образом, «социалистическая пресса обвиняла в „корыстном“ преследовании своих интересов „буржуазию“. Либеральная пресса обвиняла в „корыстном“ следовании своим интересам рабочих»[51].

Однако при использовании термина «партийная печать» необходимо учитывать значительную долю его условности. Газет с чётко выраженной партийной ориентацией — таких, как кадетская «Речь» или большевистская «Правда», в количественном отношении было меньше, нежели изданий, лишь в общих чертах ориентированных на ту или иную политическую платформу.

Более того: сам термин «буржуазно-демократическая революция», употребляющийся по сей день в отношении событий Февраля 1917 г., также требует пересмотра: современные исследователи отмечают «неприязнь, с которой русская либеральная пресса относилась к заявлениям социалистов о том, что Февральская революция есть революция „буржуазная“, а значит, и к власти после неё должна прийти „буржуазия“, то есть в общепринятом понимании — либералы. В частности, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк отмечали, что политическая революция в России вовсе не означает торжества „старого буржуазного либерализма, который давно уже идейно разложился“. / Оппонируя социалистам, и бывшие „веховцы“, и кадеты настаивали на „всенародности“ и „надклассовости“ Февральской революции. Кн. Е. Н. Трубецкой на страницах „Речи“ в начале марта 1917 г. отмечал, что свершившаяся в России революция — „единственная в своем роде“, она — „национальная“, „народно-русская“, „всенародная“, и потому „никто не имеет на неё исключительные права“»[52].

3.2. «Дело об изнасиловании малолетней русской Свободы». Революция и политический нигилизм

Свобода — вот что было главным, определяющим в умонастроениях всего русского общества сразу после Февральской революции. Образовались новые органы власти, возвращались к легальной деятельности запрещённые политические организации — как физически возвращались из эмиграции и ссылки их духовные вожди. Ещё не проявились политические противоречия и разногласия, ещё встречались, приветствуя улыбками друг друга, представители рабочих окраин и зажиточных слоёв. Не вернулся ещё в Петроград Ленин, немедленно призвавший массы к новой войне — гражданской. Но помимо всеобъемлющего чувства свободы было и ещё нечто, объединявшее в те радостные дни всех, кто понял и принял достижения революции, — чувство ненависти к ушедшему строю. Удивительно, но даже всеобщая радость по поводу освобождения не привнесла в общественные умонастроения желания простить — даже тех, кто исполнял волю старого режима вынужденно, по долгу службы, внутренне противясь такой необходимости. Вместе со свободой в обществе зародилась подозрительность, готовность к отражению несуществующих атак со стороны апологетов старого строя. Но, как покажет история, в обеих столицах в марте 1917 г. мало кому приходила в голову мысль о возможности и необходимости возврата режима самодержавия.

Ещё одно эмоционально отрицательное явление сопутствовало формированию гражданского общества в новых условиях — политический нигилизм, проявлявшийся, как и всё остальное, наиболее отчётливо именно на страницах газет. Этому способствовали и противоречия между зародившимися в горниле Февральской революции двумя новыми центрами власти — Петроградским советом и Временным правительством. Двоевластие провоцировало конфликт интересов не только в вопросах печати, но подготавливало почву для падения авторитета государственной власти в целом, давало поводы для критики в печати, провоцируя этот самый политический нигилизм.

Одним из ярких примеров тому стал выпуск сатирической газеты «Известия Совета безработных царей». Несмотря на то, что дата выхода издания отсутствует, из сообщения в рубрике «Последние известия» становится очевидным, что газета вышла уже после того, как 5 июля 1917 г. «Живое слово» опубликовало обвинения большевиков в шпионаже в пользу Германии (подробнее об этом — далее): «Дело об изнасиловании малолетней русской Свободы стаей анархистов и германских шпионов и провокаторов к слушанию ещё не назначено. / А пора бы! / Учреждается о-во страхования домов от налётов некоторых анархистов и их товарищей». Здесь же, в рубрике «Телеграммы» среди прочего сообщалось: «Васильевский остров. У нас граждане не только „отделяются“ от России, но от Петрограда, образовав самостоятельную республику. / Президентом выбран гимназист приготовительного класса Шурка Закорючка, бывший милицейский… / Выборгская сторона. Отделились от Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии. Объявляем войну Луне. Пьём политуру. Да здравствует и т. д. / Охта. Решили не признавать Временного правительства, совет рабочих депутатов, милиции, буржуазии и проч. Да здравствует нигилизм и… Долой капитализм. / Пришлите партию денатурата — наш весь вышел… / Закаталы. Наш город вполне интеллигентный, ибо царское правительство часто сюда „закатывало“ порядочных людей».