Александр Проханов - За оградой Рублевки Страница 29

Многочисленные «зеленые», свои и чужие, субсидируемые американскими атомными концернами, а также проамериканские парламентские фракции, такие, как «Яблоко», препятствовали принятию Думой закона о «хранении и переработке ядерного топлива». Атомщики в великих трудах «продавили» этот закон, оправдывающий строительство завода. Но и сейчас «долгострой» омывается не бюджетными деньгами, не иностранными кредитами, а осенними сибирскими дождями, падающими на лишенные кровли громадные цеха.

Однако хранилище, завершенное к началу перестройки, успело заработать, принимает с ядерных станций отработанное топливо.

Из лесов, в моросящем тумане, на тусклой железной колее возникает видение. Платформы с одинаковыми белыми саркофагами, в которых под ребристыми плитами лежат мертвые великаны, окруженные едва заметным сиянием. Состав с грузом «сгоревшего» топлива, преодолев половину Евразии, подкатывает к проемам хранилища. Сквозь «царские врата», в стальные громадные створы, въезжает под своды. Медленно растворяются крышки огромных гробов. В них покоятся белые цилиндры, словно мумии с едва проступающими очертаниями забальзамированных бровей и носов. Желтый могучий кран цепляет цилиндр, извлекает его из вагона. Безлюдье. Движение огромных машин. Плавное качанье белых цилиндров, где хранятся горячие, источающие радиацию, элементы. Их погружают под воду. Пузыри, словно в темных глубинах, проплывает неведомое чудище, как в озере Лох-Несс, – сейчас взорвется поверхность и мелькнет драконий чешуйчатый хвост. Манипуляторы переносят топливо из контейнеров в нержавеющие стальные чехлы, запрессовывая в неразрушаемую оболочку. Будто подвески огромной люстры, движутся чехлы в тусклом пространстве цеха, опускаются в водяные хранилища. Цех, как огромный аквариум, где в ленивых водах дремлют недвижные рыбины, – чехлы с отработанным топливом, на долгие тридцать лет помещенные в водяные бассейны.

Стою на стальном полу необъятного цеха, словно на тонком льду, боясь провалится в черную бездну. Хранитель в белых одеждах открывает в полу люк. Зажигает подводный прожектор. Вижу в зеленом свечении таинственный предмет, отделенный от меня толщей воды. Словно утопленник слабо переливается в мертвенных донных течениях. Я, живой, думающий, временно возникший из молекул и атомов, готовый бесследно исчезнуть, нахожусь среди загадочных превращений одного вещества в другое, одного периода русской истории в другой, еще безымянный, ждущий своего философа и певца.

Я счастлив тем, что за мою долгую жизнь в разное время мне открывались контуры «Атомного проекта».

Молодым человеком в Туве с геологами я двигался таежными тропами среди изумрудных пахучих лиственниц и кричащих кукушек. В руках моих – длинная труба радиометра, вынюхивает рыльцем породу, упирается то в малиновый цветок «Марьины коренья», то в черный скользкий валун. Как слепец, держу перед собой его зрячий посох, ведущий меня по уступам Саян. И вдруг среди красных песчаников стрелка начинает дрожать, циферблат зашкаливает, и я стою пораженный среди огненно-рыжих урановых руд, и солнце, мешаясь с радиацией, выжигает под закрытыми веками фиолетовый вензель.

Мангышлак у лазурного Каспия. На кромке пустыни и моря встала атомная станция «на быстрых нейтронах». Рядом с ней – опреснитель морской воды, похожий на огромного рыцаря, закованного в сияющий доспех. Под латами стального великана вскипает морской рассол, опадает из раскаленных туч пресным дождем. Животворная река по трубам бежит вверх на скалы, и на ее берегах, там, где раньше пыльный верблюд жевал сухую колючку, как чудо, возникшее из мертвой пустыни, сверкают белоснежные башни, переливаются кристаллы домов, цветут, благоухают сады. Атомный «город солнца» Шевченко сотворен футурологами советской страны. Повторяя стихи Маяковского про «Город-Сад», подношу к каменной, выбитой динамитом лунке саженец дерева, погружаю корень в мягкую, привезенную за тысячу километров землю, подключаю к деревцу металлическую трубу с блестящей струйкой воды. Где-то и теперь в пустыне цветет посаженная мною черешня.

Секретный город под Томском. Фабрика по обогащению урана. В огромном зале крохотные центрифуги, жужжащие, как веретена. Разделяют изотопы урана. Драгоценные, сверхточные механизмы, плод инженерного гения. В стерильных безлюдных залах, пронизанных лучистой энергией, где невозможна жизнь кровяных телец, движутся ленты конвейеров, медленно качаются щупальца механических рук. Сквозь прозрачную защитную толщу вижу, как осторожная рука стального скелета извлекает из матрицы серебристое полушарие плутониевой бомбы. Несет мимо моих глаз с тусклым металлическим блеском. Сближение двух таких полушарий обеспечит взрыв, от которого, как тростинки, поникнут небоскребы Манхэттена. В этих залах создаются запасы энергии, которыми можно согреть ледяную Луну, перебросить на нее воздух и почву, засадить лесами, наполнить Мертвое море чистейшей, как в Байкале, водой, построить столицу оживленного спутника – Луноград.

На Семипалатинском полигоне двигаюсь вдоль хребта, где каждая гора взорвана и расколота, как горшок, с ломкой, превращенной в щебень вершиной. Еще одна гора заминирована ядерной бомбой. В штольню, от подножия, в центр скалы проложен туннель. От заряда наружу изливается черный кабель с тысячью проводов, по которым датчики, перед тем как сгореть и расплавиться, передадут бесценную информацию, – «портрет взрыва». Обратный отсчет времени: «Три… Два… Один…» И словно колыхнулась земля. По ногам ударило железным рельсом. Взрывная волна побежала вокруг земли. Вершина горы поднялась, словно кто-то огромный изнутри бился о нее головой. Осела, оставив над пиком облако грязной пыли. С полковником, искателем приключений, лезу в старую, полуобвалившуюся штольню, где десяток лет назад случился ядерный взрыв. Камни опадают на спину, луч фонаря утыкается в рваную сталь. В круглой сердцевине горы, оплавленной ядерным взрывом, сверкают драгоценные стекла, свисают стеклянные слюни, – «волосы ведьмы», как их называют атомщики. Я ощупываю пальцами лоно, где полыхнуло подземное солнце. На ладони – красные и зеленые бусинки.

Полк стратегической авиации готовится к взлету. Под покровом ночи пройдет над Белоруссией, Польшей. Теряя машины, прорвет ПВО Германии. Нанесет ядерный удар по штабам и танковым группировкам НАТО, по балтийским портам, по железнодорожным узлам и заводам, покрывая Европу, ее готические соборы, барочные дворцы и музеи пеплом ядовитых пожарищ. Смотрю, как в липком свете прожектора в бомбовый отсек самолета подвешивают бомбу, похожую на тучного сонного поросенка. Заводская маркировка, красные и черные литеры. Летчики прячут в кожанки запечатанные конверты с секретными указаниями целей. Садятся в кабины. Полк всей своей ревущей громадой, скользя в аметистовых прожекторах лучистыми плоскостями, выбрасывая красные метлы огня, уходит в небо. Молкнет гул последней машины. Мерцает звездное небо. И мысль: «Господи, неужели в последний раз вижу эти звезды, мну в руках листочек осенней полыни, и сейчас на горизонтах начнут разгораться красные шары взрывов, и меня, и мой дом, моих близких зальет белой слепящей плазмой…»

На космодроме «Плисецкий» присутствую при пуске ракеты. Далекая, невидимая в темноте, окруженная сырыми лесами, стоит на старте среди бетонных желобов и площадок, опаленных прежними пусками. Сверхдальняя, с разделяющимися боевыми частями, она должна установить долгожданный паритет с Америкой, сломить стратегическое превосходство противника. На командный пункт привел меня главком ракетных войск Толубко. Представил главным и генеральным конструкторам, генералам, членам комиссии. Те смотрят на меня недружелюбно, сторонятся, суеверно считая, что посторонний, незваный человек принесет им несчастье. Как женщина на корабле. Как некрещеный, забредший в алтарь. До старта – минуты. Мы выходим на смотровую площадку. Далеко, за лесами полыхнуло белым. Стало разгораться пышное млечное зарево. Узкий факел, убыстряясь, отрываясь от черных лесов, пошел в небеса, превращаясь в ослепительную колючую искру. Вошла в прозрачное перистое облако, небо наполнилось нежной радугой, словно над миром проплыло невесомое павлинье перо. Ракета, незримая, летела над тундрой, роняла ступени, вписывалась в траекторию, сопровождаемая радарами слежения. Пуск состоялся. Конструкторы и генералы, как дети, ликовали, смеялись, целовали друг друга, били по плечам и толкали. Меня обнимали, норовили щипнуть, приобнять, словно я был амулетом, который принес им удачу, и они хотели оторвать от меня лоскуток. По сей день вспоминаю летящего в небесах прозрачного ангела, несущего горящую свечку.

Дивизия мобильных ракет, неуязвимых для удара противника. Ночные броски по снежным лесам и равнинам. Тяжкие туши, груженные на лафеты, мнут проселки, давят сугробы, несут в электронных контейнерах координаты вражеских целей. Бэтээры охранения. Штабная машина. За окнами дремлющие городки, подслеповатые огни деревень. Придорожная сельская церковь с растворенной дверью, где ярко, красно от икон, светло от свечей и лампад. За околицей – внезапный, учебный налет «диверсантов». Схватка на зимней дороге. Стрельба автоматов, взрывы гранат, долбящий стук пулемета. Я лежу в снегу, в ребристой колее, продавленной ракетным тягачом. На руке моей кровянеет царапина. Заслоняя звездное небо, горбится огромное туло-во ракеты.