Максим Сбойчаков - Они брали рейхстаг Страница 29

– Я выжил, а Володя умер под ударами…

Пятницкий взглянул в застланные слезами глаза парня и вспомнил свое недавнее прошлое.

– А моего дружка собаками затравили, гады… – Петр скрипнул зубами. После продолжительной паузы спросил: – Ну а дальше как было?

– В другой лагерь перевели меня, но я и оттуда сбежал. Опять поймали, избили до полусмерти. В марте услыхал, что Красная Армия Одер перешла, и в третий раз убежал. Целый месяц по лесам бродил, пока своих встретил. Поверите, в одну минуту про все невзгоды забыл.

– Это мне знакомо. Молодец ты! – одобрительно проговорил Пятницкий.

– Почему после освобождения из лагеря не отправились домой? – спросил Гусев одного новичка.

– Я хочу возвратиться домой не из рабства, а с войны, – с достоинством ответил тот. – Чтобы никто не смог меня упрекнуть.

Новички согласно поддакивали.

Они окружили старшего лейтенанта, прислушиваясь к тому, что тот говорил. А он стал показывать им, как вставлять капсюль в гранату, как держать ее на предохранительном кольце, как метко бросать в противника.

– Вешайте их на пояс побольше, штук по десять – двенадцать. Понадобится эта карманная артиллерия в рейхстаге.

2

Из всех документов, поступающих в политотдел, самыми волнующими были заявления о приеме в партию. Читая их, майор Зенкин – секретарь дивизионной парт-комиссий – испытывает чувство гордости за советских воинов, будто то волнение, с которым писались заявления, передается ему.

Вспоминает самое трудное время войны, когда большинство заявлений начиналось словами: «Если погибну, прошу считать коммунистом». Глубокий оптимизм воинов, верящих в бессмертие идей партии, заключен в этой фразе.

Невиданный прилив заявлений вызвали ленинские дни. Много их было подано перед вступлением на окраины Берлина, во время борьбы за очищение политической тюрьмы Моабит, перед броском в центральный сектор через Шпрее, В заявлениях гордое заверение: «Буду счастлив в юбилей вождя вступить в созданную им партию», «Желаю идти на рейхстаг коммунистом» или «Последний оплот фашизма хочу брать будучи в рядах родной партии».

Потери коммунистов, идущих впереди, сейчас велики, но на место павших становятся новые. Чем-то это напоминает время, когда умер Ленин и ЦК объявил ленинский набор в партию, на который откликнулись тысячи и тысячи рабочих и крестьян.

Надо поскорее удовлетворить заветное желание бойцов, и лучше всего сделать это в центральном секторе Берлина. Часть членов парткомиссии уже там, в рядах штурмующих, остальные скоро должны перейти по мосту. Майор задумался, где провести заседание. Передовая позиция сейчас в доме министерства внутренних дел, но уж больно осквернено это здание гитлеровскими головорезами. Зашел посоветоваться к начподиву Артюхову.

– Рассмотрим заявления в «доме Гиммлера», – усмехнулся тот. – Заведение, правда, не очень подходящее для приема в партию, но что поделаешь, если оно волей судьбы стало исходным рубежом для решающего штурма.

Известив членов комиссии и парторгов, Зенкин вышел из подвала и пригляделся, прежде чем отправиться в путь. Мост Мольтке все еще продолжала обстреливать вражеская артиллерия.

Первым привел своих людей Каримджан Исаков. И среди них лейтенант Рахимжан Кошкарбаев. Докладывал о нем Исаков спокойно и уверенно:

– По национальности казах. Командует взводом, отличился во многих боях. Смело ворвался и в этот дом, содействуя успеху других подразделений. В своем заявлении пишет: «Прошу принять меня в большевистскую партию, хочу штурмовать рейхстаг коммунистом».

Члены комиссии хорошо знают лейтенанта – о его храбрости писали военные газеты. Понятно им и волнение Рахимжана, который то и дело поправляет черную шевелюру, хотя она в этом совсем не нуждается.

Приняли Кошкарбаева единогласно.

После Исакова Правоторов представил Булатова Григория Петровича, 1926 года рождения, из Кировской области…

Пока парторг докладывал, в глазах Булатова стояла врезавшаяся в память картина. Отец уходит на фронт. Мать плачет. Сегодня Гриша впервые заметил на ее лице рано появившиеся морщины. Знакомые, глядя на пятнадцатилетнего Гришу, вздыхают, – дескать, нелегко придется Анне Михайловне одной с сыном: хиленьким и слабым рос он.

Вздохи соседок задели его самолюбие. «Успокойся, мама, я пойду работать и стану сильным». Два года трудился Гриша в котельной фанерного комбината. Физический труд закалил его – на руках и ногах мускулы стали что железо. Наградой за это были слова матери: «А ты, сынок, и впрямь сильный теперь. Отцу пропишу, порадуется на фронте».

Грише неизвестно, успел ли отец порадоваться его успехам – скоро пришла похоронная… Мать на глазах постарела, а он решил отомстить за отца и тут же, глядя в заплаканные глаза матери, сказал об этом. Минута ее молчания показалась долгой. «Тебе ведь только семнадцать», – неожиданно услышал он. Это было благословение.

«Мама, в военкомате не могут задержать меня, не имеют права, я за отца…»

– Доброволец, самый молодой, но разведчик лихой, – услышал он слова Правоторова, заканчивавшего представление.

– Видно и по наградам, – отметил Зенкин. На груди Булатова орден «Славы» и две медали.

– Хочет брать рейхстаг коммунистом. Приготовил красный флаг.

Булатов выжидающе посмотрел в глаза секретарю парткомиссии.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Булатов?

– Хочу, товарищ майор, – звонко произнес Булатов. – Хочу заверить, что звание коммуниста оправдаю. И прошу выдать мне партдокумент в рейхстаге. Под Знаменем Победы.

Члены комиссии с уважением посмотрели на молодого бойца.

– Так и сделаем. Успеха тебе в штурме рейхстага, Гриша, – тепло сказал Зенкин.

3

Укрывшиеся в подвалах дома министерства внутренних дел части и подразделения готовились к последнему штурму. Все внимание командного состава сейчас обращено на то, чтобы опыт штурмовых групп, добытый на войне, быстро передать новеньким. Рейхстаг вроде бы совсем рядом, но от исходного рубежа атаки его отделяет довольно большая площадь – Кенигсплац. Четыреста, а то и все пятьсот метров наберется. Стало быть, одним рывком ее не преодолеть. Неминуемы короткие перебежки, залегания. И то и другое сопряжено с большими опасностями, требует искусных действий каждого. Командование принимает меры, чтобы облегчить задачу пехотинцам, – на подавление опорных пунктов врага привлекается вся артиллерия не только дивизии, но и корпуса.

Пехотинцы видели, как на левый берег Шпрее стали прибывать орудия разных калибров и реактивные установки. Первые «катюши» появились и во дворе «дома Гиммлера». Минометчики суетились около автомашин. Было непонятно, что они собираются делать. Бить по рейхстагу через дом? Не получится. Хорошо бы выехать им на площадь да сыпануть свои грозные заряды по рейхстагу. Но там их сразу заметят немцы, прекрасно знающие, что это за штуки… Могут и не дать выстрелить.

Когда расчеты «катюш» начали демонтировать установки, бойцы удивились.

– А мы думали, вы помогать пришли, – с огорчением сказал Правоторов.

Сержант с артиллерийскими погонами смерил его насмешливым взглядом:

– Эх ты, пехтура. Недоваривает твой котелок.

Минометчики рассмеялись, подхватили какие-то железные полосы, похожие на рельсы, и понесли к подъезду. Правоторов открыл им двери. У него было хорошее настроение, и он не обиделся на слова сержанта. Артиллерист заметил это и решил загладить свою грубость.

– По-твоему, что ж, «катюша» не может ударить из окон дома? – примирительно произнес он.

– До сей минуты был убежден, что она нераздельна о автомашиной. А теперь начинаю догадываться, – ответил Правоторов, шагая следом за реактивщиками. – Так что насчет котелка ты это зря, сержант.

– Это он пошутил, – отозвался другой сержант. – Царицу полей мы уважаем и любим.

На втором этаже реактивщики повернули вправо по коридору, а Правоторов спустился в подвал – надо было начинать открытое партийное собрание. Сейчас во всех подразделениях проходили партсобрания, на которых шел разговор о штурме рейхстага.

Разведчики собрались в небольшой комнатке, Лейтенант Сорокин, оглядев подчиненных, заметил резкий контраст выражений на их лицах: одни возбуждены, другие несколько сумрачны. Понятное дело. Тут, пожалуй, и он, командир взвода, повинен. Получив приказание выделить для штурма рейхстага группу в десять человек, которая пойдет с красным флагом, он решил сформировать ее из добровольцев и в первую же минуту оказался в затруднении: пожелали все двадцать пять.

Пришлось идти на попятную и самому назначить девятку. В нее вошли Виктор Правоторов, Иван Лысенко, Степан Орешко, Павел Брюховецкий, Михаил Пачковский, Григорий Булатов, Николай Санкин, Петр Долгий и Габидуллин. Остальные, ясное дело, загрустили.