Савелий Дудаков. - "История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв Страница 3

Однако генезис апокрифов, как представляется, свидетельствует о другом: "Первые начала многих апокрифических сказаний заключаются еще в древнеиудейских преданиях, которые, возникнув в древние времена, сначала переходили от одного поколения к другому путем устной передачи, а потом собраны были в разные иудейские книги; из иудейских книг и преданий апокрифические сказания перешли потом в христианские книги и преимущественно в сочинения древнегреческой и византийской письменности; из византийской письменности они расходились уже по всем странам Европы… При объяснении… библейских сказаний составитель "Палеи" останавливается преимущественно на тех местах, которые соответствовали его основной задаче – показать, что Ветхий Завет был прообразом Нового Завета, и обличить неуверовавших в Иисуса Христа иудеев: это основная идея, к которой сводятся все толкования и рассуждения в "Палее". Поэтому она совершенно справедливо называется "Бытия толкова на Иудея"… При таких объяснениях постоянно делаются обращения к жидовину, часто с резкими укоризнами и обличениями… Рассматривая разные списки "Палеи", мы находим… что все обращения к жидовину… находятся также только в "Откровении Авраама", "Заветах 12-ти патриархов" и в "Лествице" (т.е. в наиболее древних византийских источниках. – С.Д.); но в других апокрифах их совсем нет. На этом основании можно думать, что все апокрифы внесены в "Палею" уже в позднейшее время переписчиками"18. Так что ссылка на какие-то эсхатологические настроения у евреев в ХII-ХШ вв., вызвавшие антииудейский пафос "Палеи", в основе которой все-таки лежали византийско-греческие источники, необоснованна.

Еврейско-христианская борьба, вопреки мнению В.М. Истрина, была не столько связана с "жизненными потребностями, возникшими, очевидно, при новых обстоятельствах"19, сколько с осознанием собственной истории и собственной значимости в ней, ибо только в том случае, если Божья благодать по "отверженьи жидовьсте" была воспринята святым Владимиром, следовало считать, что "богоизбранность" стала атрибутом православной церкви: «Апокрифические сказания как нельзя более подходили к основной цели "Палеи" – показать преобразовательный смысл ветхозаветных событий; большая часть из них и возникла из той идеи, что Ветхий Завет был образом Нового Завета, и состоят из сопоставления ветхозаветных событий с новозаветными… Гораздо более приспособлен к основной цели "Палеи" "Заветы 12-ти патриархов"… Заветы вставлены: в "Палее" после рассказа о смерти Иакова… Обращения к жидовину и указания пророчественного смысла в словах патриархов вставлены не во всех "Заветах", как следовало, бы ожидать, согласно с характером "Палеи", а только в четырех заветах – Рувима, Симеона, Левия и Иосифа; но эти обращения и указания довольно большого объема, составлены довольно искусно и потому едва ли могут принадлежать простому переписчику "Палеи". Очень может быть, что "Заветы" внесены в "Палею" если не самим составителем (т.е. византийским автором. – С.Д.), то ее славянским переводчиком и редактором (т.е. болгарским писцом. – С.Д.)»20. Приведем несколько примеров из указанных "Заветов": "Разумей же ты, жидовине, яко добре оуказуетъ Рувим apxiepeя Христа, иже за вся смерти вкоусивъ по Левгiю apxiepeй бывъ… яко сынове ваши с вами во блоуженiи истлеютъ, сиречь яко не познавше Сына Божия и растлевшеся въ языцехъ, въ Левгiи неправдоу сотворятъ. сиречь Иисусъ Христосъ по левгитскоу iepeй бысть. i его же iюдеи копiемъ прободоша. но не возмогоутъ противоу Левгiи. яко рать Господню боретъ. познайжеся жидовине. рать Господню почто вмени, понеже Господоу противишася. на кресте пригвоздисте волею страждоуща. его же во гробе печатлевше положисте. но и печатемъ целом сохраненом соущемъ, воскресе изъ гроба безъ истлешя, темже онъ рече: не возмогожа… вы же окаянши, на оукоры и на поносъ и на обличеше оставлени есте во все языкы… вы окаяннiи., вы же в неправде пребываете, того ради в моукоу осоудетеся рече… и отлоучитеся от неправды и быти его сыноу и оугодникоу. смотри же оубо яко и прежде векъ"21.

С этим обстоятельством была связана и борьба за канонизацию "крестителя Руси" в качестве святого, особенно проявившаяся с конца 30-х годов XI в., "после утверждения в 1037 г. русской митрополии, когда в Киев прибыл греческий митрополит, а с ним, разумеется, и целый греческий клир"22. Поэтому любые возможные притязания "окаянныхъ жидовьстђ" на сохранение истинности веры по Ветхому Завету были, с точки зрения древнерусского книжника, не только антихристианскими, но и антирусскими.

В то же время, надвигающаяся на Русь тень монголо-татарского нашествия и ощутимая государственная раздробленность и разобщенность являлись теми жизненными реалиями, которые следовало сопоставить с библейской историей некогда могучего и "избранного Богом" народа.

Как бы там ни было, антииудейский пафос "Толковой Палеи" стимулировал консолидацию русской нации на основе христианства, победа которого над "окаянными" доказывала преимущества не только новой веры над старой, но и утверждала в новом "богоизбранном" народе преемственность символики и пророчеств. Видимо, эти соображения вызвали "где-то в Литве"23 к жизни "Архивский (или "Иудейский") хронограф", а следом за ним и небольшую компиляцию, известную под названием "Словеса святых пророк" со "следами западнорусского языка".

В основе одного из феноменов антииудейства христианской литературы лежала подмена содержания древнееврейских понятий " " " " – "сын человеческий" ("что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?" – Пс. 8: 5) и " " – "помазанник" = "спаситель" ("погибнет – - помазанник" – Дан. 9: 26) на "новозаветные" с определениями евангельского толка.

Поэтому, с одной стороны, Ветхий Завет давал многочисленные "доказательства" истинности Нового Завета, ибо в "Пятикнижии" (), Пророках" () и "Писаниях" () многочисленные употребления понятий "сын человеческий" и "спаситель" позволяли христианским идеологам утверждать "изначальность" евангельского образа: "июдђ и иже так мняше кривђ). Постыдитес и вы и бляди и погибели своея. бохмиту вђрующе, моиси оубо ясна тр[ое]цю гл[агол]ие, створи Б-г Адама по образу Б-[ж]ью… виж же яко тр[ои]ца преже бяшеть… многа гл[аголе]хъ вамъ. и не могосте постигнута… слыши же оубо яко искони бђ о[те]ць и с[ы]нъ и д[у]хъ зижали тварь"24, а с другой – отказ "окаянных" принять христианство трактовался как "смертный грех",наказанием за который и стало "отверженье жидовьстђ": "Словесемь г[осподн]имъ н[е]б[е]са оутвердиша. и д[у]х[о]мъ оустъ его вся сила ихъ, вiжъ ты жидовине, как тi оуказываеть б[о]ж[ес]тв[е]ный д[а]в[и]дъ… Мы же оубо яснее васъ проповђдаемь, яко въ трехъ собствђхъ инъ едино Б[о]жьство…"25.

Сосуществование разносмысловых ожиданий "пришествия Спасителя" у иудеев и христиан не могло не привести к противопоставлению иудейского "Машияха" христианскому "Мессии". Апокалиптический образ "лжепророка", гибнущего вместе со "зверем багряным", со временем превратился в образ Антихриста.

Дуалистичная идея "Христос – Антихрист", как вечное противостояние Добра и Зла, так или иначе способствовала тому, что истинному (естественно, христианскому) Спасителю был противопоставлен в раннехристианской учительной литературе "лжепророк" – иудейский Машиях: "якоже и мы по Даниловоу речению единого того же Сп[а]са, приходяща на?блацђхъ, а пьрвое пришьдъ яко роса на роуно, и въсели ся въ дђвичю оутробоу. и роди ся и нарече имя емоу I[ису]съ Сп[а]съ. вы же Жидовине то пьрвохотящемоу ся родити. како емоу имя наречете, ономоу же не гл[агол]щю. азъ же рђхъ. а я вы повђдђ). егоже вы чаете, Машика имя емоу, гл[агол]емый антихрьстъ, и родити ся емоу?[т] жены блоудница и нечисты, и тъ боудеть храмина сотоиђ. и родити ся в Каяьрнаоумђ. и того чаемого ими Машиаака гл[агол]емаго антихрьста поставять его съ три м[е]с[я]цђ. и вънидеть въ нь сотона. и начнеть люди моучити. и избьеть многы вероующая в с[вя]тоую троицю…"26. Подобная противопоставленность христианского Спасителя – иудейскому "антихристу", впервые зафиксированная в "Изборнике XIII в., определила, в конечном счете, противопоставленность "бывшего" избранного Богом народа – "Из[раи]лъ же мене не позна" – истинно верующим в Него ("а мы далече его боудоуче познали"). Поэтому логическим выводом такого противопоставления не мог не стать обвинительный акт: "рекше языци и врази его полижють пьрсть. врази его соуть Жидове"27.

Дальнейшая история русской литературы была тесно связана с ранними антииудейскими памятниками древней письменности, ибо именно они послужили основой борьбы с "жидовствующими" и дали примеры для идеологических схваток раскола с приверженцами церковных реформ28.

В ходе исторического развития центр русской государственности переместился из Киева в Москву. Возвышение новой "матери" русских городов требовало, в свою очередь, идеологического обоснования.

Известная формула "Москва – третий Рим", упоминаемая в письмах старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея к великому князю Василию III (XV в.), оказывалась недостаточной; надо было доказать родственность православной Москвы "избранному народу" и утвердить переход благословения Божьего на русский народ.