Газета День Литературы - Газета День Литературы # 95 (2004 7) Страница 3

Такое полное перерождение вполне естественно для тюремных лет. Но тюремные годы — не ощущены, Белов не даёт нам никакого объяснения, ни ниточки. А просто во 2-й части он прямей заговорил от себя, и Медведев выговаривает его заветное: "Крестьянская изба, братец, всегда спасала Россию". И: "Я иногда плачу о Пушкине". К Москве Белов возвращается несколько раз, и их с Медведевым двумя слитыми голосами высказывается..."

Кроме общего представления от критических заметок Александра Исаевича, эти два отрывка дают понимание выдвигаемой им конкретной претензии к художественной форме романа: его автор упрекается, попросту говоря, в подмене художественной прозы художественной публицистикой. И этот упрёк, на первый взгляд, может показаться вполне резонным! Однако внимательный читатель должен заметить, что выражают взгляды самого Белова два различных персонажа, которым автор порою позволяет вступать в острые споры. В кульминационной (завершающей роман!) сцене наши герои готовы к продолжению спора даже в кулачном поединке посреди моста, не обращая никакого внимания на толпы прохожих! Если вслед за Александром Исаевичем, соблюдая логическую последовательность, продолжать считать и Иванова, и Медведева всё теми же прямыми выразителями позиции автора, то волей-неволей нам придётся признать, что концовка "Всё впереди" отражает нарастающий внутренний конфликт в сознании самого писателя.

Внутренний конфликт в сознании самого автора! О, это гораздо больше, чем назойливое и скучное "воплощение своих назиданий в художественной форме"! А если ещё учесть, что такой конфликт (как мы убедимся далее) был (и остаётся!) характерным не только для самого Василия Ивановича, но и для многих (далеко не самых худших!) русских людей, то "Всё впереди" по необходимости придётся отнести не к провалам и неудачам, а к вершинным достижениям русской литературы!

В свое время Константин Леонтьев, обращаясь к Владимиру Соловьёву, писал: "Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путём, вторая — желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья — желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру Христианскую и спаслось бы за гробом".

Следуя подобной классификации, при этом — для удобства — заменив "желание прекрасного и драматичного" на "жажду справедливости", нетрудно выделить три уровня устремлений главных героев "Всё впереди". В роли прагматика (иногда даже циничного) выступает Бриш, ещё в школе получивший соответствующую кличку: "идущий впереди". Нарколог Иванов выставлен в романе как "жаждущий справедливости" (в этом своём рвении "неутомимый", — по меткому, не лишённому ехидства замечанию Александра Исаевича). И, наконец, ближе всех к осознанию приоритета духовных ценностей подошёл Медведев. Без выделения этих трёх уровней — не понять идейного содержания действительно гениального (без всякого "дотягивания"!) романа Белова, пророческая роль которого не осталась "позади" (вспомним название статьи Алексея Варламова), в теперь уже далёком прошлом. Завершающая роман (ключевая для него!) сцена конфликта между "жаждущим справедливости" и "предсказателем будущего" (конфликта внутреннего, возникшего между двумя русскими людьми — главными героями романа, отражающего разгорающийся конфликт противоречивых устремлений в сознании самого автора) — эта сцена способна и сегодня пролить свет на причину столь бедственного состояния некогда великой и могучей державы. Не всегда проблемы социальные можно решить, ограничив все усилия "уровнем жажды справедливости". Любая из такого рода проблем для явных подвижек в своём решении требует обязательных действий как в плане чисто утилитарном, так и в плане высоко духовном (то бишь мистическом, согласно терминологии К.Леонтьева). В замечательной книге Митрополита Вениамина (Федченкова) "На рубеже двух эпох" есть такой эпизод (имеющий, между прочим, весьма полезный для правильного путеводительства в поисках новой историософской парадигмы смысл!). Писатель И.А.Родионов (родом из казаков, говоривший: "Это наше интеллигентское преступление, мы внушали народу безбожие и прочее!", написавший "еще книгу "Жертвы вечерние", как дети-кадеты в Белой армии отвечали своими поздними жертвами за ранние грехи своих отцов"), — этот писатель на предложение генерала Врангеля возглавить печатное дело отвечает отказом. Неожиданный отказ свой он объясняет удивлённому владыке Вениамину в следующих (как выяснилось впоследствии, оказавшихся пророческими!) словах: "...Чтобы победить большевиков, нужно одно из двух: или мы должны задавить их числом, или же духовно покорить своей святостью. Еще лучше бы и то и другое. Вы здесь хоть и благочестивы, но не святы. Ну, а о количестве и говорить не приходится. Поэтому дело наше конченное, обреченное. И я отказался от напрасного подвига".

Судя по всему, придирки Солженицына к художественной форме романа были спровоцированы (не в последнюю очередь!) неприятием его содержания: "Белов касается многих больных вопросов в тоне воинственном (но — ни звука о советском политическом устройстве) — однако весь счёт к современной цивилизации и нравственности не уместился в малую романную форму".

Думается, что неодинаковость восприятия истории своего Отечества Солженицыным и героями романа "Всё впереди" не в последнюю очередь обусловлена их принадлежностью к разным поколениям. Старшее поколение ещё не так сильно было оторвано от православных традиций дореволюционного жизненного уклада в России. И многим его представителям казалось: убери политические и идеологические навороты, искусственно привнесённые в быт русских людей октябрём 1917 года, и всё пойдёт по-прежнему! Только бы хватило сил и средств, чтобы сломать советскую политическую машину! Младшее же поколение было воспитано уже в отрыве от национальных традиций, которые стали для него — по сути дела — чуждыми. Это поколение могло желать лишь эволюционных изменений, а не полного слома системы. Попутно ему ещё предстояло толком узнать — откуда же оно родом? Как совсем маленьким детям некоторые незадачливые родители объясняют, что их нашли в капусте, так и ровесникам нарколога Иванова и Медведева приставленные для этого дяди и тёти денно и нощно заботливо твердили, что они родом из Октября... Даже когда васильевская "Память" вышла на Манежную площадь, одна из этих тёть не преминула авторитетно напомнить: наше отечество — социализм (мол, совсем неприлично искать какое-либо иное!). Героям романа "Всё впереди" поневоле приходится (постепенно отбрасывая навязанные политпросом схемы) искать собственные пути освоения уроков отечественной и мировой истории, не забывая о злобе дня нынешнего и грядущего.

Как ни странно, реконструкцию прошлого автор поручает... инвалиду Зуеву, а не какому-нибудь знаменитому историку, общественному деятелю, литератору, академику. Видимо, глубочайшая интуиция истинно русского художника-реалиста подсказывала: поиск новых историософских парадигм не может быть простым и лёгким — он непременно потребует отказа от бесконечного блуждания по проторенным действительными и мнимыми авторитетами дорогам. Но плоды этой реконструкции (по воле автора!) достанутся детям "жаждущего справедливости" нарколога Иванова, которых (как верно подметил Александр Исаевич!) мы не видим: они (и дети, и плоды) принадлежат ещё неведомому для нас будущему.

Михаил Бриш — человек дела. Для достижения своих целей использующий хорошо налаженные обширные связи, распространяющиеся далеко за пределы России. Быстро перестраивающийся, в зависимости от возникающих обстоятельств, по давней школьной кличке "идущий впереди": "он всегда седлает третьего скакуна" — пока другие едут "на тезе и антитезе, он уже шпарит на синтезе". Но этот синтез никогда не поднимается выше утилитарного уровня. Даже когда речь заходит о вере его далёких предков (в пьяном споре с наркологом Ивановым), то вызвано это не глубокими религиозными чувствами, а простым желанием вывести из себя оппонента, используя удобные с его точки зрения аргументы. От религиозных чувств предков осталась только национальная гордость (может быть даже гордыня!). Налицо чисто утилитарное использование якобы конфессиональной принадлежности. Разумеется, вековые стереотипы поведения соплеменников порою дают о себе знать. Так, многие встающие перед ним проблемы он пытается решать за счёт "исхода" — собственного перемещения в пространстве (в этом случае длинные ноги — вполне подходящий символ), либо за счёт удаления из поля зрения раздражающих его, мешающих ему персон (попытка упрятать в ЛТП спившуюся Наталью Зуеву, стремление устроить Медведева в периферийный НИИ). Правда, Белов показывает, что борьба с трудностями путём физического бегства от них — характеризует не национальность, а уровень духовного развития. На замечание нарколога Иванова, что для окончательного прекращения пьянства надобно обязательно уезжать из Москвы, Медведев твёрдо заявляет: "Ерунда! От себя-то ты никуда не уедешь".