Газета День Литературы - Газета День Литературы # 99 (2004 11) Страница 3

На кончике пустом.

— Скажи, игла, какой тщеты

Идет твоя молва?

Каких одежд касалась ты?

Какого покрова ?

Или скажи, в какой конец

Далёко-далеко

Скакал удалый молодец

Через твое ушко ?

— Я помню вечную швею

Среди низин и дыр.

В моё ушко продев змею,

Она чинила мир.

Я прошивала крест и круг ,

И тот, и этот свет,

Меняя нитки , как подруг,

И заметая след.

("Игла", 1978).

Сравните:

Латать дырявый мир — удел таков

Сапожников, врачей и пауков…

("Змеи на маяке", 1977).

Я вынес пути и печали,

Чтоб поздние дети смогли

Латать им великие дали

И дыры родимой земли…

("Знамя с Куликова", 1972).

Здесь, в ретроспективе и пунктиром, обозначена только одна линия символических образов в поэзии Юрия Кузнецова, ее постепенное оформление и насыщение смыслом. Но таких линий в его произведениях возникает много (выделены выше полужирным курсивом. — В.В.), они ветвятся, пересекаются, совмещаются, создают новые смыслы, — так что в этом созданном мире оказывается трудно сориентироваться и самому поэту. Порой его "я" с напряжением и мукой выламывается из мифа, созданного, по сути, тем же "я" — и тогда возникали строки, которые не обошел стороной, пожалуй, ни один критик, писавший о творчестве Юрия Кузнецова:

…Звать меня — Кузнецов. Я один.

Остальные — обман и подделка.

или

…Я пил из черепа отца

За правду на земле…

"Единственное препятстви

е, всерьез стоящее на пути Юрия Кузнецова — это "образ Кузнецова", "лирический герой". И путь этого поэта непредсказуемо далек. Что возобладает: явно бесценное для поэта и далеко не чуждое ему народно-нравственное начало или столь же явная печать индивидуализма, нравственного вивисекторства, ячности, — покажет время", — писал некогда Ю.Кашук ("Вопросы литературы", 1988, №6). Время показало, что два эти качества в поэзии Ю.Кузнецова взаимообусловлены, как два полюса магнита, потому что решиться выступить против "советской" мифологии можно было только отстранившись от нее, ощутив себя — хотя бы отчасти — "свободным атомом", вылетевшим за пределы этого общества.

…Не говори, что к дереву и птице

В посмертное ты перейдешь родство, —

Не лги себе. Не будет ничего.

Ничто твое уже не повторится…

В подобном ощущении, осознании и утверждении особенности, исключительности, а также тесно связанного с ними одиночества собственного "я" поэт был вовсе не одинок — семидесятые годы вообще являлись временем активнейшего индивидуального мифотворчества под маской "продолжительных и бурных аплодисментов, переходящих в овации". И одна из сторон этого двойственного бытия неминуемо воспринималась как инфернальная, "темная", оборотная, зеркальная, отчужденная, но столь же равноправно присущая бытию собственного "я", как и внешняя. Зачастую они менялись местами, и тогда отчуждение приобретало уже социально-политический характер. Всё диссидентское движение было, по сути своей, суммой индивидуальных мифологий, различно локализованных во времени и пространстве (от праславянского, "арийского" язычества до мифологизированной Америки), но отрицающих мифологию "советского образа жизни" — и уровень собственной социальной адаптации зачастую приносился в жертву этим — не мифам, но мифологемам. Чуть позже данное явление приобрело массовый характер и, соответственно, более стертые в художественном отношении черты "поколения дворников и сторожей", почти целиком ушедшего в "эмиграунд" — андеграунд и эмиграцию.

Но среди поэтов предыдущего периода, "когда всё только начиналось", эта особенность была сильнее всего выражена именно у Юрия Кузнецова, в его творчестве она получила самое яркое и острое воплощение. "Мы" для поэта попросту не существовало, неминуемо разделяясь и даже распадаясь на бесконечно далекие друг от друга "я" и "они":

Мы по кольцам считали у пня —

Триста лет расходились широко.

Русским князем назвали меня,

И сказал я потомкам Востока…

Исключения — редки и однозначны. Даже к отцу, погибшему на войне, Юрий Кузнецов предъявлял свой собственный счет:

Отец! — кричу. — Ты не принес нам счастья!

Впрочем, это — не просто счет, и это — не обвинение. Это именно крик, это просьба о помощи, которой уже не будет, и о счастье, которого никто, кроме отца (и Отца — с большой буквы), не в силах принести. Это крик в пустоту — вернее, даже в инобытие, в то самое иное измерение бытия, — без надежды на ответ, но с надеждой быть всё же услышанным, с надеждой на само существование такого измерения.

Кузнецовская Русь, Россия только благодаря этому измерению, получает способность, даже утратив всякую земную опору, не провалиться в тартарары, но висеть в небе без единого гвоздя, быть самодостаточной и не зависеть ни от чьих ответов на свои слова. Столь четко выписанный в творчестве Юрия Кузнецова путь из "отечества земли" к "небесному отечеству" через "отечество слова (Слова)" и делает его поэзию столь значимой для современной русской литературы и культуры в целом.

Владимир ВИННИКОВ

Юрий Кузнецов ЗНАМЯ С КУЛИКОВА

Сажусь на коня вороного —

Проносится тысяча лет.

Копыт не догонят подковы,

Луна не настигнет рассвет.

Сокрыты святые обеты

Земным и небесным холмом.

Но рваное знамя победы

Я вынес на теле моём.

Я вынес пути и печали,

Чтоб поздние дети могли

Латать им великие дали

И дыры российской земли.

ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

СТАЛИНГРАД — ИМЯ ПОБЕДЫ

ПРЕЗИДЕНТУ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

В.В. ПУТИНУ,

ФЕДЕРАЛЬНОМУ СОБРАНИЮ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Участники пленума Союза писателей России обращаются к Президенту и Федеральному Собранию Российской Федерации с призывом вернуть имя Сталинград городу, ставшему легендарным символом противостояния фашистской агрессии и предопределившему подвигом своих защитников Победу над человеконенавистническим гитлеровским режимом.

Сталинград вошел в сознание всех свободолюбивых народов мира образом героизма и духовной стойкости единого в борьбе с захватчиками народа. Его именем названы десятки улиц в странах европейского сообщества, в наследии национальных культур сохранены полотна, книги, поэмы, воспевающие величие военного и гражданского подвига России.

У всякого воинского подвига есть свое неотъемлемое имя — Бородино и Куликово поле, Фермопилы и Ватерлоо, Курская дуга и Севастопольское сражение. Есть и пребудет в веках имя великой битвы на Волге — Сталинградское сражение. Возвращение великого подвига в сознание современной России в возрожденном имени города-героя станет достойнейшим подтверждением нашей негаснущей памяти о тех, кто, не щадя живота своего, отдал жизнь за Отечество и за други своя.

Мы убеждены, что возвращенное Сталинграду имя укрепит единство, волю и дух народа, ни на минуту не забывавшего о том, что с этим именем он пронес Победу до стен Берлина, и возрождение Сталинграда стало началом восстановления разрушенной в огне войны страны. С именем Сталинграда наши дети и внуки будут тверже стоять на защите рубежей и исторических интересов России.