Джордж Оруэлл - В защиту П. Г. Вудхауза Страница 3

В «Чем-нибудь этаком» Вудхауз открыл комический потенциал английской аристократии, и последовала череда смешных, но почти всегда обаятельных баронов, графов и прочей знати. Это произвело довольно любопытный эффект: за рубежом стали считать, что Вудхауз пишет едкие сатиры на английское общество. Отсюда и слова Фленнери о том, что «Вудхауз в своих книгах высмеивает англичан» — такое впечатление Вудхауз, видимо, и производил на немецких и даже американских читателей. Я обсуждал берлинские передачи Вудхауза с одним молодым индийским националистом, который горячо его защищал, будучи в твердой уверенности, что Вудхауз действительно перешел на сторону немцев, и одобряя его за это. К своему удивлению, я обнаружил, что мой собеседник считает Вудхауза антибританским писателем, который принес много пользы, показав истинное лицо английской аристократии. Вряд ли кто-нибудь из англичан допустил бы такую ошибку (яркий пример того, как книги, особенно юмористические, достигая зарубежных читателей, теряют нюансы смысла), ибо совершенно очевидно, что произведения Вудхауза не направлены против Англии или против аристократии — напротив, в них чувствуется безобидный и несколько старомодный снобизм. Как умный католик понимает, что богохульства Бодлера или Джеймса Джойса ничуть не вредят католической вере, так и опытный английский читатель понимает, что, создавая таких персонажей, как Гильдебранд Спенсер Пуант де Бург Джон Хэннесайд Кумби-Кромби, двенадцатый граф Дривер, Вудхауз вовсе не нападает на общественное устройство. В самом деле, ни один истинный ненавистник аристократии не стал бы столько о ней писать. К английской общественной системе Вудхауз относится так же, как к школьному кодексу чести: с легкой насмешкой, прикрывающей безусловное приятие. Граф Эмсворт смешон, потому что у настоящего графа должно быть больше достоинства, а беспомощный Берти Вустер, во всем зависимый от Дживса, смешон потому, что слуга не должен быть выше хозяина. Американский читатель может ошибочно принять этих двух — и других похожих на них — героев за издевательские карикатуры, потому что американский читатель часто англофоб, а герои Вудхауза совпадают с его представлениями о загнивающей аристократии. Берти Вустер, со своей тросточкой и в своих белых гетрах, — это типичный англичанин, хоть со сцены показывай. Но любому английскому читателю понятно: Вудхаузу Берти симпатичен. Вудхауз как раз грешит тем, что в его изображении люди высшего сословия получаются гораздо милее, чем они были на самом деле. Во всех своих книгах он старательно избегает определенных проблем. Его богатая молодежь — щедрые, общительные и незаносчивые люди; их тон унаследован от Псмита, который с виду аристократ, но преодолевает сословные границы, обращаясь ко всем со словом «товарищ».

В образе Берти Вустера есть еще одна важная черта — это его устарелость. Он придуман где-то около 1917 года, но принадлежит к еще более раннему времени: это — щеголь предвоенных лет, «орешек», как их тогда называли, вроде прославленного в песне «Орешка Гилберта», элегантный молодой человек, разгуливающий утром по Пиккадилли с тросточкой под мышкой и гвоздикой в петлице. К 1920-м годам такой щеголь был уже живым ископаемым. Весьма симптоматично и название книги Вудхауза, вышедшей в 1936 году: «Юноши в гетрах». Какие гетры в тридцать шестом году?! К тому времени они уже лет десять как вышли из моды. Но традиционный «орешек», «щеголь с Пиккадилли» должен носить гетры, точно так же, как опереточный китаец должен носить косичку. Писатель-юморист не обязан идти в ногу со временем, и, напав на золотую жилу, Вудхауз продолжал разрабатывать ее с упорством, дававшимся ему, несомненно, тем проще, что до немецкого плена он шестнадцать лет не ступал на английскую землю. Его представление о структуре английского общества сложилось до 1914 года, и представление это было наивным, традиционным и в глубине своей почтительным. Несмотря на долгие годы жизни в Америке, Вудхауз так до конца и не американизировался. Как я уже говорил, в книгах второго периода его творчества то и дело попадаются американизмы, но это лишь потому, что для британского уха Вудхауза они казались забавной диковинкой. Вудхауз любит ввернуть в высокопарную английскую фразу какой-нибудь прозаизм («И с жутким невеселым смехом Стэнли Фиверстоунхо Акридж занял пять шиллингов и удалился в ночь»[6]) или какое-нибудь жаргонное словечко, и американизмы прекрасно подходили для этих целей. Однако он освоил этот прием еще до поездки в Америку, а перевранные цитаты из классиков, которыми он так любит пользоваться, были в широком ходу у английских писателей, начиная, по крайней мере, с Филдинга. Как отмечает Джон Хейвард[7], Вудхауз во многом опирается на английскую литературу, в первую очередь на Шекспира. Его книги, безусловно, ориентированы не на интеллектуалов, а на всех, кто получил традиционное школьное образование. Когда, например, он пишет, что некто вздыхает «как Прометей при виде знакомого коршуна, желающего пообедать», то ожидает от своих читателей знакомства с греческой мифологией. В молодости ему, по-видимому, нравились Джером К. Джером, Барри Пейн, Уильям Джекобс, Киплинг и Ф. Энсти, и он так и остался ближе к ним, чем к динамичным американским юмористам вроде Ринга Ларднера или Деймона Раньона. В своем радиоинтервью с Фленнери Вудхауз беспокоился, «сохранятся ли после войны те люди и та Англия, о которых я пишу», не сознавая, что они уже давно обратились в призраки. «Он продолжал жить в том времени, о котором писал», — говорит Фленнери, имея в виду, скорее всего, двадцатые годы. Но на самом деле это время было эдвардианской эпохой, и если Берти Вустер когда-нибудь и существовал, то он погиб около 1915 года.

Если мой анализ вудхаузовского мироощущения справедлив, то сразу становится очевидной несостоятельность и даже нелепость предположения, будто бы в 1941 году Вудхауз сознательно взялся помогать нацистской пропаганде. Да, не исключено, что к радиовыступлениям его побудило обещание досрочного освобождения (хотя его и так должны были выпустить через несколько месяцев, когда ему исполнялось шестьдесят лет), но он никак не мог сознавать, что этот его поступок нанесет ущерб британским интересам. Как я пытался здесь показать, нравственные принципы Вудхауза оставались на уровне школьника, а согласно школьному кодексу чести, предательство во время войны — самый непростительный грех. Но как он мог не понимать, что его выступления сыграют на руку нацистской пропаганде и обрушат шквал негодования на его собственную голову? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, полное отсутствие у Вудхауза (насколько можно судить по его опубликованным произведениям) какой-либо политической сознательности. Всякие разговоры о «фашистском уклоне» в его книгах — полнейший вздор. После 1918 года у него вообще не было никакого «уклона». В его книгах можно найти лишь некоторое беспокойство по поводу классового неравенства и время от времени наивные и незлые упоминания о социализме. В сборнике «Сердце обалдуя» (1926) есть один дурашливый рассказ о русском писателе, навеянный, видимо, партийной борьбой в тогдашнем СССР, но упоминания о советской власти в нем исключительно шутливые и — учитывая время, когда это было написано, — не слишком враждебные. Дальше политические взгляды Вудхауза, похоже, не простирались. Насколько мне известно, он даже ни разу не написал слова «фашизм» или «нацизм». Для человека левых взглядов — да и вообще для любого «просвещенного» человека — выступление по нацистскому радио или любое другое сотрудничество с нацистами было бы одинаково немыслимо как во время войны, так и до нее, но это свойство мировоззрения, сложившегося почти что за десять лет идеологической борьбы с фашизмом. Вспомним, однако, что подавляющее большинство англичан оставались безучастными к этой борьбе до конца 1940 года. Абиссиния, Испания, Китай, Австрия, Чехословакия — весь этот длинный список преступлений либо вовсе остался незамеченным, либо смутно отразился в сознании как какие-то зарубежные распри, которые «нас не касаются». Чтобы легче было представить степень общественного невежества, напомню, что у обычного англичанина слово «фашизм» ассоциировалось в те годы только с Италией, и он очень удивлялся, когда вдруг слышал то же самое слово применительно к Германии. А из книг Вудхауза не видно, чтобы он был лучше осведомлен в политике или интересовался ей сильнее, чем большинство его читателей.

Кроме того, нужно помнить, что Вудхауз попал в плен ровно тогда, когда война еще только вступала в свою самую отчаянную фазу, а до этого (о чем мы сейчас склонны забывать) общее отношение к происходящим событиям было довольно вялым. Боевых действий почти не было, правительство Чемберлена теряло популярность, видные публицисты намекали, что нужно как можно скорее заключить мир, профсоюзы и комитеты лейбористской партии по всей стране принимали резолюции против войны. Впоследствии, конечно, все изменилось. Франция пала, наши войска едва успели убраться из Дюнкерка, Англия осталась одна, на Лондон посыпались бомбы, Геббельс объявил, что Англию «ждет нищета и разруха». К середине 1941 года англичане поняли, с кем имеют дело, и стали гораздо злее относиться к врагу, чем раньше. Но Вудхауз этот год провел в плену, где с ним довольно неплохо обращались. Он пропустил самый разгар войны и в 1941 году относился к ней так же, как в 1939-м. И он был такой не один: примерно в то же время немцы несколько раз сажали пленных англичан перед микрофоном, и некоторые из них высказывались, по меньшей мере, столь же неприлично, как и Вудхауз. На них, однако, никто не обратил внимания. И даже такой откровенный изменник, как Джон Эмери, вызвал меньшее возмущение, чем Вудхауз.