Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в. Страница 30

Истоки этой идеи восходят к 50-60-м гг. XIX в., когда в среде российской прогрессивно мыслящей общественности утвердилось мнение о существовании в стране специального женского вопроса. Он, конечно, являлся как бы частью происходивших тогда буржуазных преобразований и был во многом связан с общей тенденцией борьбы против самодержавия и крепостничества. К тому времени относится крылатая фраза Д. И. Писарева «Женщина ни в чем не виновата», которую он высказал в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова». «Мужчина, — утверждал Д. И. Писарев, — гнетет женщину и клевещет на нее… постоянно обвиняет ее в умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонностях к тем или иным преступным слабостям…»[206]

Какая-то часть демократической общественности действительно рассуждала таким образом, оценивая тенденции роста рядов проституток. Она твердо придерживалась мнения о том, что спрос определяет предложение. Достаточно вспомнить популярные в 60-е гг. карикатуры М. М. Знаменского на тему «Женский вопрос, решенный наглядно», в которых в иносказательной форме обличалась существовавшая якобы чрезмерная вольность нравов на улицах Петербурга: стоило только оказаться женщине одной, как «десятки» являлись «с услугами проводить и предложениями поцеловать»[207]. По мнению революционных демократов и борцов за женское равноправие, это способствовало развитию института продажной любви.

В конце XIX в. подобные идеи получили особое развитие. Представительницы женского демократического движения, которое стало явно склоняться к воинствующему феминизму, пытались вообще возложить ответственность за все девиантные проявления в обществе на мужчин. Были даже предложения запретить изучать личность проститутки медикам и юристам, так как исследования такого рода якобы травмировали и без того израненные души продажных женщин. Против подобного подхода к проблеме проституции выступил в конце 80-х гг. В. М. Тарновский. Он резко осудил эти псевдофилантропические идеи, заявив, что изучение болезни и сбор анализов направлены вовсе не на оскорбление больного, а на его исцеление[208]. Однако здравые идеи В. М. Тарновского потонули в море нараставшего в России революционного подъема, возродившего феминистические прожекты решения проблемы проституции. М. И. Покровская писала в 1902 г., что женщины, промышляющие продажной любовью, — это настоящие жертвы мужской развращенности[209]. Не менее решительно настроена была и другая женщина — врач Е. С. Дрентельн. Она утверждала, что проституция является результатом «бесповоротного спроса на нее со стороны мужчин, последствием натиска мужского пола на женский» и обусловлена преобладанием «мужского уклада в общественной жизни»[210].

Основной бой своим врагам противники «фаллоцентрически» организованного общества дали на Первом Всероссийском женском съезде в 1908 г. и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. В ходе их работы упорно проводилась мысль о необходимости обуздания половых инстинктов мужчин путем воспитания, общественного мнения и даже государственного контроля. Некоторые участники обоих съездов вообще предлагали называть потребителей продажной любви «проститутами» и применять к ним санкции уголовного характера[211]. А незадолго до Февральской революции российские фениминистки, в особенности М. И. Покровская, пытались отстоять идею о том, что для ликвидации проституции необходима переориентация законов половой жизни, а следовательно, и всего общества с мужского типа на женский! Подобный сумбур, как представляется, являлся следствием забвения основного признака проституции — состоявшегося факта купли-продажи любви по предварительному соглашению о цене. В подобной ситуации вопрос о насилии над личностью женщины, о принуждении ее со стороны потребителя просто неуместен.

Общедемократические тенденции, бурно развивавшиеся в российском обществе в начале XX в., вносили явную путаницу в вопросы правовой и моральной оценки проституции как профессии, с одной стороны, и использования зависимого положения женщины — работницы по найму, горничной, мелкой служащей и т. д. — мужчинами, в подчинении которых она находилась — с другой. Действительно, во втором случае поведение представителей сильного пола заслуживало порицания. Но вряд ли можно было строго судить человека за желание приобрести товар, если продажа такового узаконена государством. Совершенно ясно, что занятие проституцией предполагает равное участие обоих полов. Думается, и во времена легального существования в столице Российской империи института продажной любви, и сегодня вина представителей мужских и женских кланов практически равна. Существует точка зрения о том, что уровень размаха проституции в определенной степени объясняется диспропорциями в разделении населения по половому признаку. Однако это утверждение верно, выражаясь языком математики, лишь для малых величин. Действительно, в период образования новых поселений нехватка женщин может привести к их проституированию. Но в таком крупном городе, каким с середины XIX в. являлся Петербург, незначительное преобладание мужского населения над женским вряд ли служило серьезным фактором поддержания стабильного спроса на продажную любовь, а главное — причиной, обеспечивающей стойкий контингент ее потребителей. К тому же к 1915 г. количество мужчин и женщин в городе практически сравнялось. Кроме того, оценивая степень «вины» стороны спроса в развитии проституции, следует четко представлять, о чем идет речь. Если рассматривать официально зарегистрированных публичных женщин и обвинять мужчин в пособничестве пополнению рядов легальных служительниц культа Венеры, то не стоит забывать о том, что накануне революции, по самым приблизительным подсчетам, на 300 петербуржцев в фертильном возрасте приходилась одна проститутка. Даже при ежедневном «приеме» ею 4—5 клиентов реально получалось, что поход в увеселительное заведение или развлечение с особой с улицы среднестатистический мужчина мог совершить не чаще чем один раз в два месяца! Можно ли при такой ситуации всерьез говорить о распущенности нравов мужского населения? Иной характер носили контакты с тайной проституцией, ряды которой были значительно обширнее в Петербурге. Однако какая-либо фиксация использования интимных услуг женщин, не зарегистрированных во Врачебно-полицейском комитете, естественно, отсутствует, и поэтому сделать вывод о том, кто являлся потребителем скрытой торговли любовью, вообще невозможно. Кроме того, в данном случае доказать наличие факта купли-продажи очень сложно.

Тип потребителя проституции, конечно же, менялся, и зависело это в значительной степени от ведущей формы официальной торговли любовью. В 50—90-е гг., когда публичные женщины в основном предлагали свои услуги в домах терпимости, мужчины всех социальных слоев рассматривали посещение этих заведений как некий вид досуга, подразумевающего, кроме сексуального контакта с женщиной, общение с хозяйкой дома, пришедшими туда другими клиентами и т. д. Это в какой-то степени обязывало их вести себя пристойно, насколько то было возможно в борделе. Б. И. Бентовин, проанализировав тип мужчин, посещавших в начале XX в. весьма немногочисленные к тому времени публичные дома Петербурга, сделал ряд интересных наблюдений: завсегдатаями борделей являлись люди, живущие недалеко и нередко заходившие туда как в некий клуб. Это, в частности, касалось немцев и финнов, селившихся компактно, нередко в районе Песков или иных окраин. Продолжали ходить в дома терпимости и те, кто считал, что здесь меньше шансов подцепить венерическую болезнь[212]. Кстати, этого мнения придерживались и чиновники Врачебно-полицейского комитета. Последующий рост уличной проституции, с одной стороны, заметно раскрепостил потребителя, сделал его контакт с публичной женщиной процессом довольно индивидуальным, а с другой стороны, увеличил степень риска от полученного «удовольствия» — возможности ограбления, даже убийства, не говоря уже о заражении. И конечно, при использовании услуг тайных проституток опасность возрастала почти в геометрической прогрессии. Кстати сказать, средний потребитель нередко демонстрировал почти детскую наивность в этом вопросе, основанную на стереотипе представления об обязательности государственного контроля за торговлей любовью. Весьма показательным в этом отношении является письмо-жалоба, поступившее на имя начальника Врачебно-полицейского комитета в 1909 г.: «Ваше превосходительство. Имею честь Вам доложить, что я был у женщины, живущей на Николаевской улице, д. 62, кв. 30, которая меня заразила, взяв притом деньги от меня за себя. Когда я спросил у нее бланк, у нее его не оказалось, вместе с тем она сама занимается проституцией и содержит двух проституток, которых, по моим сведениям, принуждает продавать вино, стоящее в погребе 80 копеек, за 5 или 6 рублей. Это мне заявила ее жилица. Хозяйки же я тоже узнал фамилию. И даже жилица ее больна, как говорил мне мой товарищ. Я уже обращался к местному смотрителю… который на это только посмеялся. Прошу Ваше превосходство сделать надлежащее рассмотрение. Пострадавший Наумов Александр»[213]. Жалоба носит не только весьма курьезный характер, но и достаточно убедительно демонстрирует культурно-нравственный облик потребителя. И все же важнее в данной ситуации другое — уверенность горожанина в силе и могуществе государственных структур, которые могут разрешить проблемы даже весьма интимного свойства и обеспечить защиту гражданина в этой хотя и далеко не высокоморальной, но распространенной ситуации. Оценивая в целом характеристики мужчин, пользовавшихся институтом проституции, можно сказать следующее. Численность этого контингента, его социальные качества, мотивы поступков свидетельствуют о том, что обращение к услугам официально зарегистрированных публичных женщин являлись достаточно нормальным отклонением в поведении горожан, не превышавшим остальные виды городских девиаций: пьянство, преступность, самоубийства и т. д. Врачебно-полицейский комитет Петербурга на протяжении всей своей истории в общем выполнял защитные функции в отношении мужчин — потребителей продажной любви, и, думается, с точки зрения социальной справедливости это было объяснимо и нормально. Ведь существуют ныне службы помощи алкоголикам, наркоманам, людям, склонным к суициду. Если же рассматривать повышенную сексуальность как некое отклонение, то Врачебно-полицейский комитет своей деятельностью помогал справиться с этим видом девиации почти цивилизованным способом. И уже в этом присутствовал определенный элемент милосердия к падшим, но выраженный не в прямолинейной, ханжеско-христианской форме.