Михаил Ходорковский - Поединок с Кремлем Страница 30

В результате после преодоления кризиса мои жизненные установки начали меняться. Я не мог больше быть просто «директором». В 2000 году мы создали «Открытую Россию».

Еще раз о взаимоотношениях с Законом. Никогда не считал и не считаю оправданной позицию — «все нарушали». Если нарушал ты — отвечай. Моя позиция совершенно в другом: наше законодательство (как, впрочем, и законодательство любой другой страны) оставляет множество «белых пятен», простора для толкований, которые, собственно, и являются предметом деятельности суда (в основном Верховного). Беспредел, или, вежливо говоря, «избирательное применение закона», примененные в деле ЮКОСа, заключаются в том, что для ЮКОСа применяется отдельное, специальное толкование закона. Такое, которое не применяется (и не может быть применено) к другим субъектам аналогичных правоотношений.

Я считаю, что в целом законы у нас нормальные, не хуже и не лучше, чем в остальных странах, а вот с правоприменением, с судами — катастрофа.

Теперь об идеях и ценностях молодости:

— «Страна — осажденная крепость, поэтому все для укрепления обороноспособности, кругом враги» — это, конечно, ушло, заместившись пониманием интересов стран и народов, которые не всегда (мягко скажем) совпадают с интересами государств и элит. При этом патриотизм — будете смеяться — по отношению к России остался. Он внутри и, например, мешает говорить о стране гадости, даже когда очень хочется.

— Идея коммунизма как всеобщего «светлого завтра» ушла, оставив в душе горечь от раскрывшегося обмана. Ведь под красивой мечтой скрывался наглый бюрократический тоталитаризм. Причем сама идея социального государства, обеспечивающего систему заботы общества о своих аутсайдерах (вольных или невольных), о равном шансе для каждого из детей — эта идея живет. Но она стала внутренним дополнительным стержнем только после кризиса 1998 года. До этого — обида и желание доказать, что «могу»…

— А вот общечеловеческие ценности пробивались ко мне долго. Думаю, именно тогда, когда они «пробились», я и восстал. Было это в 2001 году — НТВ и восстание было «на коленях». Но именно тогда на РСПП встал вопрос: что «во-первых» — собственность или свобода слова? Ведь долги НТВ «Газпрому» были реальными. И тогда я для себя пришел к выводу — одного без другого не бывает, и дал НТВ 200 миллионов долларов. Что мне потом записали в обвинении.

Я — не революционер. И если бы НТВ сохранили, то я бы, возможно, и к остальным событиям относился менее внимательно. В общем, не спешил бы «выделяться», оставляя «политику» более активным «товарищам». Как, впрочем, всегда и поступал. Здесь — не смог. Возникло ощущение удавки на шее.

С этой точки зрения, тюрьма — вещь более определенная, менее гнетущая. Хотя, конечно, во всем остальном — сильно не сахар.

И, конечно, такая развязка не была моей целью. Но меня загнали в угол, из которого другого достойного выхода не было. Мудрый человек, вероятно, избежал бы такой альтернативы…

КОММЕНТАРИИ К ТЮРЕМНЫМ РАЗМЫШЛЕНИЯМ ХОДОРКОВСКОГО

Б.Акунин

Давайте поспорим о ваших статьях…

Продолжение разговора писателя Григория Чхартишвили (Б. Акунин) с Михаилом Ходорковским 3 октября 2008 г.

Григорий Чхартишвили.…Давайте поспорим о Ваших статьях. Если б не тюремная решетка, которая для человека приличного исключает резкость полемики, Вам наверняка здорово досталось бы от разных достойных людей. Я тоже по ряду пунктов решительно с Вами не согласен. Поговорим без скидки на тюрьму? Она, проклятая, никуда не делась, но ведь для идей решеток не бывает.

Михаил Ходорковский. Ура, спасибо! Нет ничего лучше хорошего оппонента.

Г.Ч. Во-первых, насчет пресловутого кризиса либерализма. Мне горько, что Вы присоединились к хору тех, кто поносит это направление мысли. Могильщиков либерализма в сегодняшней России и без Вас хватает. Вы совершенно правы, когда пишете, что либералы перестроечного призыва оказались несостоятельны — «слишком сильно обросли «мерседесами», дачами, виллами, ночными клубами, золотыми кредитными картами». Но зачем же на этом основании делать уничижительные обобщения, говоря, что отечественному либерализму свойственна «закрепленная на генетическом уровне сервильность. Готовность забыть про Конституцию ради очередной порции севрюжины с хреном. Таким был русский либерал, таким он и остался», — пишете Вы. Это сказано про Чаадаева? Про Герцена и Короленко? Про Сахарова, который для меня является беспримесным образцом либерала? Либерализм — это не господство «бабла над злом». Он вообще «не про деньги», он про чувство собственного достоинства. Я уже не могу слышать ругань в адрес «проклятых девяностых». Где бы мы все сегодня были без девяностых? Нечего отказываться от либерализма только из-за того, что часть либералов (не лучшая, а просто самая шустрая) взялась за гуж и оказалась не дюжа. Это означает лишь, что демократия нам достанется не сверху, а естественным, то есть трудным, путем — «от корней», снизу. «Старые правые» должны поскорей уйти, они бесповоротно дискредитированы. Им на смену придут «новые правые», которым и предстоит строить гражданское общество снизу вверх, а не сверху вниз. Строить по тем же самым извечным либеральным лекалам: уважение прав личности, терпимость, некрикливое мужество, патриотизм без ксенофобии. Выражаясь на языке родных подворотен, все это сводится к формуле «не гнуться перед сильным и не дожимать слабого». Не согласны? Возражайте.

М.Х. Во-первых, давайте не говорить про множество действительно очень хороших людей с либеральными или совсем не либеральными взглядами. Вы мне Герцена, я Вам Пушкина с его «соглашением» с Бенкендорфом и Николаем, с прославлением царя. Вы мне Чаадаева — я Вам декабристов (может, кроме Лунина). Вы мне Короленко, я Вам — Королева: не либерал, но очень неплохой человек. Поэтому давайте говорить о массе людей, придерживающихся либеральных взглядов, причем не столько в экономике, что отдельная тема, а в политике. Либерал — человек, отстаивающий приоритет личности над обществом, государством и всеми прочими изобретениями человечества. Права человека — вот, на мой взгляд, главная либеральная идея.

Либералов, судя по количеству жалоб в Страсбургский суд, у нас полстраны (шучу). Но и без шуток, таких немало сейчас, и немало было всегда. Но вот что странно: приходя к власти, к финансовому успеху, очень многие либералы забывают о своем либеральном прошлом. Конечно, не все, но… Что еще неприятнее для меня лично — российские либералы и до, и после революции не хотели или не умели подавить личные амбиции ради общей цели. Это здорово принижает либеральную идею и, главное, снижает ее успешность в нашей стране. Необходимо отметить, что западное либеральное сообщество гораздо более эффективно в этом отношении. Там осмысленно жертвуют частью своей личной свободы для достижения общих целей. И достигают их. А мы либо «я сам по себе и самый умный, и все, кто со мной не согласен — почти враги», либо «я либерал, пока не успешен, а если успех пришел, то уж «вниз» — никакого либерализма».

Во-вторых (если Вы еще помните, что все предыдущее было «во-первых»), когда я писал эту статью в марте 2004 г., я был здорово расстроен результатами парламентских выборов и допустил несколько чрезмерных обобщений, к коим, как правило, не склонен. Говорил же, поминая либералов, во многом о себе. А вообще-то сам я не особенный либерал, в том смысле, который обычно вкладывают в это понятие. Я сторонник сильного государства в России, и у меня есть целый ряд аргументов. Я сторонник активной промышленной политики, социального государства. В общем — скандинавской модели. Россия — огромная страна с тяжелыми климатическими условиями, с очень непростым геополитическим окружением. Слабое государство просто не будет способно разобраться со всеми чрезвычайными ситуациями. Другое дело— сильное государство, чтобы не выродиться в очередное тоталитарное безобразие, должно не только быть сбалансировано сильным гражданским обществом, но и обладать безукоризненно работающей системой сдержек и противовесов: разделение властей, общественный контроль, сильная оппозиция. Иными словами, сильное государство должно быть сверх-правовым, если так можно выразиться.

Новые либералы, или, точнее, демократы, несомненно придут (термин «новые правые» мне не нравится, «правые-левые» — это из другой оперы). Ими будут наши дети. Только что мы им скажем? Мы, детки, оставили вам это безобразие, потому что струсили? Копили на машину, которая ржавеет внизу? На квартиру, из которой нас выгоняет чиновник? Или не струсили, а просто не смогли договориться друг с другом из-за повышенных «эстетических требований»? Если нам нужна демократия, за нее надо драться всем вместе — и левым, и правым, и либералам, и государственникам. Вместе, ради себя и детей, против авторитаризма и коррупции, за правовое государство и демократические институты. А потом, в настоящем парламенте, на экранах независимого телевидения, в независимом суде поспорим, какие должны быть налоги, национализировать или приватизировать сырьевые отрасли, должна ли быть платная медицина и т. д. Абсолютно нормальный спор.