Фиолетовый сон - Эрих Мария Ремарк Страница 30

Для книги одного этого могло быть более чем достаточно. Но Зохачевер идет дальше: он рассматривает еще одну большую проблему. Ее воплощают три женщины, каждая из которых представляет собой один из современных типов. Здесь автор достигает такого многообразия отношений и взаимовлияний, такой многозначности нюансов и отражений, что это иногда замедляет действие; но снижение темпа покажется недостатком только поверхностному читателю, ищущему развлечения. Эту книгу надо читать медленно, потому что – и это чувствуется – писалась она тоже медленно. Автор экономил на каждой строчке.

Вдруг, почти неожиданно, в дискуссию вторгается эпизод, наполненный острейшим драматизмом и потрясающий до глубины души: смерть мелкого бюргера. Без преувеличения можно сказать: то, как на нескольких страницах показана жизнь и смерть человека, как воссоздается мир, честный, добрый, простой мир, в который врывается ураган смерти, – настоящий шедевр.

Потом в книге появляется еще фигура матери, настоящей матери, с ее маленькими заботами и огромной любовью, матери, знакомой каждому человеку, потому что она напоминает его собственную.

Зохачевер этой книгой хотел сказать очень многое. И сказал. Его книга хороша. Больше того – она ценна. Еще больше – она полезна.

1929

Эммерих Гааз

Во время пребывания в Давосе у меня появилось несколько друзей. Среди них и Эммерих Гааз.

Он был самым молчаливым из нас. Он сразу же вызывал симпатию свой беспримерной скромностью, сдержанностью, добротой, бескорыстностью, отзывчивостью… Он вызывал также глубочайшее уважение, когда, несмотря на трагичную судьбу солдата, боролся за свое искусство и создавал произведения мощнейшего воздействия… А еще он вызывал любовь у тех, кто видел, как этот молчаливый человек переносил свои страдания.

Незаметная заминка в разговоре, легкое дрожание рук, едва видимое напряжение вокруг глаз и улыбка, улыбка, почти просящая прощения, разрывающая сердце, болезненная, героическая улыбка – это невыносимая, судорожная боль пронизывала его тело, сотрясая и раздирая его, она неистовствовала, терзала, мучила… Но заметны были только легкое дрожание рук, чуть трясущиеся губы и улыбка, эта беспомощная, болезненная улыбка, которая почти просила прощения за то, что тело так страдало.

Час за часом, день за днем, месяц за месяцем, год за годом переносил этот молчаливый человек последствия ужасных лет в плену – и при этом сохранял такую бодрость, такую доброту и предупредительность, что ты с прискорбием и почтением понимал: этот человек больше своей судьбы.

Иногда поздним вечером он нарушал свое молчание. И из немногих слов, из намеков, кратких замечаний, которые он произносил, возникали картины ужаса, годы ада, которые он пережил, годы, каких еще никто не описал. Если бы у него еще было время, чтобы снять их со своей души, придать им форму и структуру, возникло бы произведение потрясающей силы, намного крупнее всего того, что написано о войне. Те немногие работы, на которые у него хватило времени, показывают, какой серьезностью, какой силой, какой волей и каким мастерством он обладал.

Я знал его только несколько недель; но мне кажется, что умер мой многолетний друг, брат, товарищ.

1929

Есть ли в моих книгах…

Есть ли в моих книгах определенная направленность?

На вопрос, лежала ли в основе моей книги «На Западном фронте без перемен» определенная цель, я могу честно ответить, что мои спонтанные воспоминания о Великой войне лишь передают то, что я, как и миллионы моих товарищей, увидел и пережил за эти пять лет человекоубийства. Справедливо ли столь часто приводимое возражение, что моя книга оказала роковое влияние на молодое поколение, что она убивает благородное чувство патриотизма и стремление к героизму – те качества, которые с незапамятных времен считались высшими добродетелями тевтонской расы? Если мной и владела какая-то основополагающая идея, то это была любовь к отечеству – в истинном и подлинном, а не в узком и шовинистическом смысле этого слова, а также преклонение перед героизмом. Однако это не означает ни слепого восторга перед кровопролитием на полях сражений, ни одобрения современной военной стратегии со всеми ее затратами на вооружение и технику. Во все времена война была жестоким орудием стремления к славе и жажды власти, она всегда противоречила основным принципам справедливости, которые присущи всем нравственно здоровым людям. Никогда серьезное нарушение принципов справедливости не может само по себе сделать войну законной и правомерной.

Начиная с периода между 1914 и 1918 годами, мы привыкли видеть лишь героическую и лучезарную сторону войны. Исторические книги неверно изображают славу храбрых героев, которые приобрели вечный почет тем, что воевали, сражались и умирали ради своей страны. Эти люди бессмертны, потому что они были храбры и бесстрашны. С тех пор как огнестрельное оружие было усовершенствовано, а точность его возросла, с тех пор как стала использоваться тяжелая артиллерия, аэропланы, танки и газ, с появлением механической военной техники и военных заводов, характерных для современных методов ведения войны, настоящая храбрость солдата, который не страшится своего противника, поневоле уступила место абсолютно пассивному мужеству, которое скорее ближе к фатализму восточных людей.

В особенности в последние два года войны техническая организация боевых действий достигла такого ошеломительного прогресса, что отдельные люди стали полностью зависеть от случая. Многие солдаты из тех полков, которые почти в полном составе были уничтожены в своих окопах, в течение двух или трех лет позиционной войны едва ли хоть раз видели своего врага в лицо, за исключением пленных, которых захватывали после какого-нибудь решительного наступления. Война – в высоком, героическом смысле этого слова – перестала существовать. Она превратилась в бессмысленный ужас, в котором механическая сила сбивала людей с ног, перемалывала и калечила их. Человеку в окопах не оставалось ничего иного, как безропотно и смиренно ждать, настигнет ли его этот ужас, как настиг сотни и тысячи его товарищей; а если он выберется из него невредимым, то не благодаря личной отваге, а лишь благодаря своей счастливой звезде, благодаря случаю. Я хотел бы привести в пример некую аналогию: предположим, что я нахожусь в компании солдат, стоящих в строю. Каждый пятый человек должен предстать перед военным трибуналом. Выпадет ли мне смертельный жребий? Или я выйду из этого строя живым? Я могу лишь покорно ждать, как решит судьба. Личной отвагой и мужеством во все времена восхищались, и так будет всегда, при условии, что они