Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6367 ( № 15 2012) Страница 32

Вот этот самый случай меня больше всего и поражает в судьбе Георгия Ивановича Куницына, Гоши, как звали его близкие. Однажды на уроке математики в шестом классе учитель, не выдержав, спросил: "Гоша, ты "Недоросль" Фонвизина читал?" К этому времени Гоше пятнадцать, он верзила, второгодник, матёрый двоечник, шпана, у него на руке красуется татуировка якоря - в память о матросских походах с отцом на барже по Лене, и он вот-вот пересечётся с законом. Но[?] он сразу и единственный в классе понимает смысл вопроса, потому что давно перечитал всю школьную библиотеку от "А" до "Я". Гоша не отвечает, но с этого дня становится первым учеником Киренской средней школы № 1. И 19 июня 1941 года ему вручают золотую медаль.

Этот факт в жизни отца для меня самый потрясающий. Не только потому, что с него начинается его настоящая судьба, а потому, что всего лишь одна фраза смогла так перевернуть человека!

Другим событием, перепахавшим отца изнутри, был, конечно, XX съезд партии и знаменитый доклад Хрущёва, развенчивающий культ личности Сталина. Не война, на которую он попал сразу под Сталинград и был там первый раз ранен, получил первый свой орден Красной Звезды. Не Курская дуга и второе ранение, а затем ранение в Польше и тяжелейшее в Чехословакии. А та правда, которая оглушила отца в 1956 году.

Я пишу о том, что знаю лично от него и видел сам. В 56-м году мне восемь лет, но я помню, как болезненно и страстно переживал отец крушение своих иллюзий. Я помню и более ранние, "досъездовские" споры в нашей семье. Мой дедушка, мамин папа, был раскулачен и расстрелян. Мама это помнила и прощать Сталину не собиралась. Отец оказывался в тисках: между господствующей идеологией и личной правдой близкого человека. Он бушевал, страдая от неразрешимости вопроса.

XX съезд ударил по партии коммунистов, как гроза. Отец вышел из этой грозы шестидесятником. Он пережил настоящую личную духовную драму, потому что осознал сталинизм ещё и как предательство "вождями" его "святого поколения" ровесников. Поколения, воспитанного в беззаветной верности советскому Отечеству и почти целиком погибшего на фронтах Второй мировой.

Я думаю, фронт и XX съезд как бы довернули резьбу в его личностном развитии до важнейшего ощущения. Кровная причастность к Великой Победе, долг перед погибшими друзьями, который он ощущал до последних дней жизни, сделали его человеческое достоинство несокрушимым. А XX съезд погасил свет в кремлёвском окне, который якобы горел по-отечески, пока вся страна отдыхала от праведных трудов. Сакральный смысл этого "окна" исчез навсегда. И пришло совершенно зрелое, выстраданное чувство внутренней свободы. "Я должен только своей совести и больше никому и ничему!" - вот девиз этой свободы.

Совместить такой девиз с партийной работой? Непростая задачка. Тянет к знаниям, в науку. В Тамбове заканчивает сразу два факультета - филологии и истории - в пединституте. Мало. Хочет учиться в Москве, в Академии общественных наук. Уже 35 лет, старше не принимают. Пишет заявление первому секретарю обкома Г. Золотухину - отпустите. А тот предлагает должность секретаря по идеологии. Мол, не валяй дурака, со временем вместо меня сядешь. Соблазн был? Ведь семья, уже четыре сына, младшему год.

И вот он, первый звоночек, - Куницын отказывается от предложения и просит отпустить учиться. Золотухин, разумеется, в бешенстве! Дальше всё как в каком-нибудь фильме 60-х. Грозит сослать сначала в захудалый горком, потом в ещё более захудалый райком, куда и на тракторе не дотянешь. Отец едет в Москву в ЦК, и там его, в духе оттепели, понимают. Как раз идёт "хрущёвский" набор и в академию, и в аппарат молодой поросли партийцев, не замешанных ни в репрессиях, ни в иных старых грехах, в основном тех, кто уцелел в войну. Финальная сцена "фильма", почти как в "Чистом небе" Г. Чухрая. Урбанский разжимает ладонь, а там звезда героя.

Куницын разжимает ладонь, и Золотухин видит на ней вызов в академию, в Москву. Оттепель.

Через четыре года на кафедре "Теория литературы и искусства", которую заканчивал, он защищает кандидатскую "о партийности литературы". Можно только догадываться, какой интеллектуальный и духовный штурм пережил Куницын, если в итоге пишет работу, которая, по сути, определяет всю его дальнейшую эволюцию как учёного. И закладывает основу всех его важнейших человеческих поступков на десятилетия вперёд. По сути, этой диссертацией он обосновывает, какой должна быть практика государства в сфере литературы, искусства и культуры, если государство заинтересовано в их подлинном, настоящем развитии.

Куницын утверждал в этой работе, что "талантливое искусство не бывает реакционным". И "всегда является прогрессивным". Говорил, что "лживая идея непременно умирает, если отображающее её искусство правдиво". Партийность литературы, по Куницыну, оказывалась лишь частью более широкой по смыслу художественной правды таланта. И что талант как выразитель в художественной форме правды - выгоден, необходим "партийности". И более того - "правдивое искусство общечеловечно, а не классово и не партийно".

Эти идеи Г. Куницын разовьёт позже в докторской диссертации "Политика и литература", а в 74-м закончит фундаментальное исследование, которое до сих пор остаётся единственным в России по этой проблеме, - "Общечеловеческое в литературе" (изд. в 1980 г.)

Как удалось ему в те годы не просто высказать, а ещё и защитить эдакую "крамолу" и "ересь"? У меня лишь одно объяснение: отец настолько досконально и дотошно, вдоль и поперёк изучил труды Маркса-Энгельса, а главное, В.И. Ленина, и не только по этой проблеме, что смог подкрепить и оградить себя их же цитатами.

Короче, бывший комбат-минёр Куницын собственными руками заложил под свою партийно-бюрократическую карьеру очень надёжный фугас. Оставалось только ждать, когда он рванёт.

В 1961 году его берут в аппарат ЦК КПСС, и с декабря 1962-го он "садится" на кинематограф. Что делать здесь человеку, если он сам убеждён в том, что художественная, то есть талантливо выраженная, правда шире партийной целесообразности?

Да ещё в годы, когда "отец оттепели" Н. Хрущёв, как бы спохватившись, начинает эту оттепель снова загонять в "партийную морозилку". Набив руку на кукурузе и сельском хозяйстве, он с такой же дикой размашистостью берётся за искусство. С кабаньей свирепостью он громит молодую поэзию, живопись, набрасывается на только-только оперившуюся кинематографическую поросль. Уже в марте 63-го Хрущёв в Свердловском зале Кремля обрушивается на М. Хуциева и топчет его фильм "Застава Ильича", швыряет "на полку". Политика партии в отношении искусства и культуры разворачивается к принципу жёсткого управления, идеологического диктата. Вместо уважительного и взаимовыгодного диалога - тупое партийное администрирование, низведение художника до роли идеологической прислуги. Л. Брежнев лишь закрепит эти хрущёвские принципы и с годами доведёт до совершенства.

В этой острейшей ситуации Куницын продирается сквозь "партийный" окоп на сторону художника - это отвечает его внутреннему убеждению, его теории, наконец, его личным симпатиям.

Уже в мае 1963 года по своей, ни с кем не согласованной инициативе он приглашает М. Хуциева и, преодолевая понятное сопротивление, уговаривает взять "Заставу Ильича" на доработку. Чтобы спасти фильм. А заодно и дальнейшую судьбу опального режиссёра. Он обещает Хуциеву, что тот будет делать всё сам, без каких-либо указок сверху. То есть правка полностью автор[?]ская. Сам же пишет Хрущёву служебную записку, обосновывающую необходимость спасения талантливого фильма и, значит, выделения госсредств на доработку. Хрущёв соглашается. После ора в Кремле толика либерализма ему даже на руку.

То, что удаётся сделать Георгию Куницыну с 1963 по 1966 год, пока он ещё в ЦК, не знает аналогов за всю историю этого славного органа - ни до, ни после.

Он, как нынче бы сказали, продюсирует, пробивает, защищает, а когда и просто, подставляя голову, спасает такие фильмы, как "Берегись автомобиля" Э. Рязанова, "Крылья" Ларисы Шепитько, "Обыкновенный фашизм" М. Ромма, "Председатель" А. Салтыкова (название фильма вместо нагибинского "Трудный путь" предлагает Г. Куницын), "Айболит-66" Р. Быкова, "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён" Э. Климова, "Наш честный хлеб" К. Муратовой. При нём запускаются с "Бегом" по М. Булгакову А. Алов и В. Наумов. Снимается "Перед судом истории" Ф. Эрмлера, удивительная для своего времени документальная лента, построенная на диалогах с заклятым врагом большевистской власти Василием Шульгиным[?]

Так же действует Куницын и в театре. Он не просто помогает, скажем, Ю. Любимову на Таганке, О. Ефремову в "Современнике" - он разделяет их упрямую нацеленность на художественную правду, потому что такая правда для него и в теории, и в практике - сердце прогресса.