Андрей Мальгин - Советник президента Страница 33

- Не наложит. По одной простой причине. Старый маразматик забывает о том, что что-то наплел, уже через полчаса. Так что он просто не поймет, в чем ирония… Но у меня есть на него и более серьезный материал, причем совершенно свежий.

- Валяй.

Президент вошел во вкус. Беседа его увлекла.

- Ну… в общем… как бы это сказать… - Кускус рылся в своей папочке и, наконец, нашел, что искал. - Позавчера он с семьей посетил день рождения одного бывшего сотрудника нашей администрации, вернее жены этого сотрудника, и там собрались практически только отставники, причем всех прежних администраций. Каждой твари по паре. Человек двадцать обиженных. Это вряд ли случайность, что его позвали. По сути из действующих сотрудников он был там один.

- Так. Надеюсь, известно, о чем там шел разговор.

- По словам нашего источника, никакого заговора, разумеется, не планировалось. Кишка тонка. Но критика в ваш адрес звучала. Порой резкая. И именно от Присядкина.

- Да не может быть! Не верю! Что там наговорил этот старый хрыщ?

- Ну например, он противопоставлял нынешний состав администрации прежнему, и не в пользу нынешнего, естественно. Якобы не осталось интеллигентных людей…

- «Интеллигентных» - едко повторил президент, - всю страну растащили интеллигентные… Что еще?

- Ну что тут полицейские порядки у нас, в наших, так сказать, коридорах власти. Все следят за всеми. Никакого духа свободомыслия.

- Болотин был там? – быстро перебил Кускуса президент.

- Был, но в высказываниях был корректен…

Президент немного поразмышлял и заявил:

- Ну это черт с ними со всеми, мне, если честно, по барабану, что о нас говорит эта именно публика. А вот Присядкин к ним туда зря потащился. Зря. Но я бы не стал заострять на этом внимание, не стал бы драматизировать ситуацию. Видно, действительно что-то у него с головой… Хотя поговорить о немецких выступлениях с ним серьезно стоило бы…

- Уже. Уже поговорил.

- И что он?

- Ссылается на то, что сам он ничего не помнит относительно своей речи, она была спонтанной, первоначально предполагалась другая тема, и что в газетном изложении могли быть по-новому расставлены акценты.

- Понятно. Что еще ему остается говорить. Какие предложения?

- Я думаю, сославшись на возраст, с почетом проводить его на пенсию. Можно даже орден дать. «За заслуги перед Отечеством» какой-нибудь пятой степени.

- Нет, мне это не нравится. Пока он тут, у нас в администрации есть нужная красочка демократическая. Как я понимаю, он весьма авторитетен в кругах наших так называемых демократов.

- Ну в общем да.

- Вот и пусть сидит на своем месте. Насчет необдуманности высказываний еще раз его пропесочь. А если еще что-то вякнет по дурости, тогда предлагаю: обсудим его вопрос в более широком кругу, с участием руководства ФСБ. Его там курирует кто-то персонально?

- Думаю, да, хотя не уверен.

- Ну вот и хорошо. Пусть все будут повнимательней. Нам проблемы сейчас не нужны. Нам нужна широкая поддержка общества, всех его слоев, и из-за какого-то старика, которого тебе вдруг захотелось выгнать, не хочется нарушать сложившееся равновесие.

Президент нажал на телефоне одну единственную кнопку:

- Николай! Тут такое дело. Я тебя прошу в ближайшее время плотно поработать по Игнатию Алексеевичу Присядкину и членам его семьи. Примерно через месячишко мы тут решили собраться с Кузьмой Кузьмичом, будем решать, что делать с этим атавизмом. Договорились? И не спеши, не пугай никого. А то я знаю, как ты можешь взяться за человека. Может, он у нас еще послужит верой и правдой, в принципе ничего не решили пока… А может, и расставаться пора… Короче, решение отложено, а ты подготовься. Идет?.. Ну пока.

- Вот это отлично вы придумали, - осклабился Кускус. – Вы, как всегда, на высоте. Пусть ФСБ с ним поработает. А с Присядкиным я еще раз в мягкой форме поговорю. У нас тут сплоченный коллектив единомышленников, а не дискуссионный клуб.

- Вот именно так ему, Кузьма Кузьмич, и скажи. Именно этими словами. И президент демонстративно повернулся к своему компьютеру, давая понять, что разговор закончен.

Кускус откланялся, закрыл свои папки и уже пошел к дверям, но вдруг обернулся:

- А знаете, почему террористы в Беслане не давали детям воды?

- Почему? – оторвался от компьютера президент.

- В романе Присядкина есть эпизод, где герои – мальчишки - набредают на вагон, в котором сидят подготовленные к высылке чеченские дети. И им там русские солдаты нарочно не дают пить много дней. И они кричат: «Воды! Воды!» Очень сильная сцена…

- Вы что, хотите сказать, что террористы прочли Присядкина, прежде чем захватить школу?

- Ну террористы, может, не прочли, но организаторы точно. У них там его книга вторая по значимости после Корана. Не забудьте, что сам наш… простите, ваш… советник ясно сказал в Германии: то, что делают бандиты в Чечне – это просто зеркальное отражение того, что с чеченцами в сороковые годы делал Сталин. Кстати, бесланские дети - это осетинские дети, а Сталина-то чеченцы считают осетином.

«И широкая грудь осетина», - вспомнил президент стихотворение Мандельштама о Сталине. По сравнению с Кускусом, он обладал более широким культурным кругозором.

-Уж вы мне поверьте, - продолжал Кузьма, уже выходя за дверь. - У меня ребенок в данный момент как раз изучает в школе именно это произведение. Читает, плюясь, а куда денешься…

Президент махнул рукой: иди уж, дескать! А сам подумал: «Надо же так ненавидеть человека! И чего Кускус на него взъелся? Ну при чем тут террористы?»

Потом он набрал номер министра образования:

- Владимир Филиппович! Здравия желаю. Скажите, а что у вас там книга Присядкина входит в школьную программу? Что-что? С этого года перевели во внеклассное чтение?.. Знаете, я бы вам посоветовал со следующего учебного года из внеклассного чтения тоже ее вычеркнуть. Сами понимаете, особенность момента… Да… Да… Вот именно… Успехов.

…Присядкин проснулся весь в холодном поту. Обнаружилось, что в квартире вроде бы никого нет. Сходил умылся, какое-то время бесцельно помотался по комнатам. Заняться было решительно нечем. Машка была, видимо, в школе. Под ногами болталась Жизель, пребывавшая в удивительно игривом настроении. Но возиться с ней у Игнатия не было настроения, и он делал вид, что вообще не замечает собаку. С улицы донесся характерный истерический крик Валентины. Судя по отдельным долетающим до третьего этажа репликам, она лаялась с дворником. Их дому повезло: у них был потомственный дворник-татарин, Ахмет, свято соблюдавший все многовековые традиции московского дворницкого искусства. Их ему в свое время передал отец, а тому – его отец, ну и так далее. Более того, у Ахметки подрастал сын. Семнадцатилетний парень частенько помогал отцу. Например, они на пару расчищали двор после сильных снегопадов. Судьба парня была предопределена: его, конечно же, заберут в армию, а по возвращении он тоже станет дворником, женится на татарке, родит татарчонка и с малых лет будет передавать ему секреты мастерства. Игнатию Ахметка нравился. По христианским праздникам он выносил ему бутылочку. На что Ахмет каждый раз напоминал, что праздники у него свои, татарские, но от бутылочки не отказывался. Хотя, по всем наблюдениям, был непьющим. Возможно, за бутылку он получал от пьяницы Вовки какие-то нужные услуги. По бартеру, так сказать. Валентина, к сожалению, не разделяла благорасположения Игнатия к дворнику. Как я уже говорил, она сама была в прошлом дворником, поэтому считала, что никто, кроме нее, не в состоянии оценить истинное качество работы Ахметки. А качество, по ее мнению, было отвратительным. Ахметка в целях наживы нахватал себе несколько участков и просто физически не справлялся с огромным объемом работы. Валентина без преувеличения часами бродила по двору, по обе стороны дома, и выискивала, где и что Ахметка не успел убрать. Каждый его прокол немедленно становился общественным достоянием. Игнатий с ней не спорил, он давно уже взял за правило никогда не защищать тех, на кого она наезжала. При выборе врагов она пользовалась какой-то своей логикой, для него неясной, и он не стремился ее постичь. Собственное душевное равновесие с возрастом стало ему дороже истины. Вот и в этот раз, слыша доносящиеся с улицы вопли, он и не думал вслушиваться в их смысл. Шаркая, он перемещался из комнаты в комнату, посидел на диване в гостиной, полежал на широкой супружеской кровати в спальне, в кабинете еще раз пересчитал на полках количество своих зарубежных изданий (отечественные его волновали почему-то в меньшей степени), забрел даже в Машкину комнату. И вдруг на письменном столе дочери, среди тетрадей и учебников, его внимание привлек отдельно лежащий лист бумаги. На нем печатными буквами было написано:

Некролог.