Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой Страница 33

И вот еще два слова. Давно уже обратил внимание, что в 1899 году в России родилось сразу четыре великих писателя: Владимир Набоков, Леонид Леонов, Андрей Платонов и Юрий Олеша. Последний — очень хорош, первые трое — так вообще гении, на мой вкус. И в один год. Мне нравятся такие совпадения. Я нахожу в них смысл, божественную иронию и еще что-то, неформулируемое. Составляю эту книгу и вдруг обнаруживаю, что четыре литератора нового поколения, четыре во многом определяющих новую прозу человека родились в 1969 году. Алексей Иванов, Денис Гуцко, Андрей Рубанов и вот Данилов. Есть и в этом какой-то смысл. Они представляют то поколение, чья молодость пришлась на великие буржуазные реформы и чья литература в дурные годы разброда и разлома пробиться и расцвесть не могла никак.

Оттого и судьбы у всех четверых похожие. Все так или иначе пытались заняться литературой в молодости, у всех не очень получилось. У них словно бы отняли по пять-де-сять лет литературной жизни; хотя, с другой стороны, наделили и судьбой, и умением смиряться и терпеть. Все они заново стартовали уже в «нулевых», пообтершись, помыкавшись да поскитавшись. Иванов, Гуцко, Рубанов сразу, в той или иной мере, ухватили свой кус успеха и даже популярности. Данилов — пока еще нет. Но все будет, я уверен.

— Дима, мы с тобой неплохо знакомы, и я заметил одну черту, нас в чем-то роднящую. Мы с тобой никогда всерьез на серьезные темы не говорим и не говорили. Только валяя дурака. Может, сейчас попробуем? Или я путаю — и ты способен говорить вдумчиво и всерьез о политике, религии и литературе?

— Скорее, способен. Давай попробуем, может, и получится.

— Что ты сейчас читаешь?

— Я учусь (правильнее будет сказать — пытаюсь учиться) на богословских курсах при Московской Духовной академии и в последние года три читаю в основном религиозную литературу, а на обычную времени остается очень мало, поэтому много пропускаю из того, что по идее надо бы почитать. Вот, например, твои тексты начал читать только после знакомства с тобой — недавно прочитал «Грех», отличная книга.

Так получилось, что я больше общаюсь с поэтами, а не с прозаиками, бываю на различных чтениях и других мероприятиях, связанных с поэзией, благо у нас в Москве такие события происходят чуть ли не ежедневно. На мой взгляд, в поэзии сейчас настоящий расцвет. Много не просто интересных, а, не побоюсь этого слова, выдающихся имен и текстов. Насчет прозы — судить не берусь.

— Ну, давай тогда о поэзии. Что там у нас на поэтических небосклонах, кто сияет ярче прочих? Сопоставима ли популярность нынешних поэтических «звезд» с их реальными талантами? Кто у нас, кстати, самый популярный? Емелин? Орлуша? Русс? Воденников?

— Помимо перечисленных тобой, к самым популярным, несомненно, относится Андрей Родионов. Немиров тоже, в некотором смысле, имеет статус легендарной фигуры с несколько скандальным оттенком. В последнее время чрезвычайно популярен замечательный поэт Федор Сваровский — я считаю, совершенно заслуженно. Еще, конечно, Германа Лукомникова надо упомянуть в этом ряду — это, не побоюсь этого слова, грандиозная фигура.

Если говорить о поэтах, то популярность, на мой взгляд, в целом вполне коррелирует с реальным даром. Все перечисленные в этом нашем диалоге персоналии — большие поэты (не могу сказать этого разве что об Орлуше — я крайне мало его читал, а то, что читал, как-то меня не впечатляет). Другое дело, что есть немало больших поэтов, которые такой популярностью похвастать не могут — Марианна Гейде, Дина Гатина, Вадим Калинин, Владимир Никритин, Шиш Брянский, Андрей Моль, Татьяна Мосеева, Дарья Суховей, Александр Курбатов… Наверняка многих забыл упомянуть, ибо имя им чуть ли не легион. На всякий случай уточню — я упоминал только относительно молодых авторов, оставляя за скобками «живых классиков», таких как Парщиков или Драгомощенко, про которых и так все знают.

А вообще одним из величайших русских поэтов всех времен и народов я считаю Егора Летова, хотя о нем как-то не принято говорить как о поэте.

— Василина Орлова сказала как-то, что русским писателям надо Библию читать, иначе ничего не получится. Ты что думаешь по этому поводу?

— Библию надо читать вообще всем христианам, а не только писателям. И я не думаю, что чтение (или нечтение) Библии как-то сильно влияет на писательство — по крайней мере, за собой я такого не замечаю. Есть только некоторое количество тем и слов, которые я в свои тексты принципиально не допускаю. Например, у меня ни в одном тексте нет ни одного матерного слова.

— Ты чем объясняешь тот факт, что твоя литературная судьба на сегодняшний момент не сложилась в той степени, в какой ты, на мой взгляд, этой судьбы заслуживаешь?

— Я до сих пор не написал ни одного крупного, романного объема, текста. Самый большой мой текст — повесть «Черный и зеленый» — тянет всего на три с копейками авторских листа, то есть на совсем маленькую книжечку. А издатели у нас, как известно, мыслят романами. Они готовы издавать сборники рассказов только известных, раскрученных авторов, дебютировать сборником практически невозможно. Хотя, конечно, бывают исключения, и я как раз надеюсь стать одним из таких редких исключений.

Возможно, еще играет определенную роль то, что тексты мои спокойные, я бы сказал, тихие, в них нет абсолютно ничего «жареного», никакого секса, криминала, крови. Персонажи — аутичные, заторможенные, замороженные. Да и сам я не являюсь хоть сколько-нибудь скандальным персонажем. Если бы хотя бы что-то из перечисленного присутствовало, наверное, у издателей был бы ко мне более пристальный интерес.

— Давай-ка мы о тебе поговорим и, может быть, найдем в твоей биографии криминал, кровь и прочие съедобные вещи? Чем ты вообще занимался до сегодняшнего дня?

— Биография моя вполне скучна и незанимательна. Родился тридцать девять лет назад. Окончил очень хорошую спецшколу (французский язык), в то время она была одной из лучших в Москве.

— Как учился?

— В школе до шестого класса был практически круглым отличником, потом продолжал в целом хорошо учиться по гуманитарным предметам, а естественнонаучные совсем забросил, поэтому в аттестате красуется шесть троек.

— Может, воровал деньги у одноклассников? Двойки на пятерки переправлял? У преподавателя на стуле писал матерное слово мелом при помощи зеркальца?

— Чего не было, того не было.

— Пошел ли после школы искать рабочую профессию?

— Признаться, всегда питал глубокое отвращение к физическому труду, поэтому о рабочих специальностях никогда не помышлял.

— Как от армии косил?

— От армии не косил, даже мысли такой не было. Дело не в каком-то особом патриотизме, а просто была отвратительна сама идея откоса, симулирования каких-нибудь отклонений и т.д. У меня несколько друзей с целью откоса лежали в дурдомах, это ужасно, я считаю. То есть я не осуждаю тех людей, которые косили и косят, я их понимаю, потому что армия — это, конечно, тоже не подарок, но сам, повторюсь, не косил. Служил с 1987 по 1989 годы в оккупационных войсках, расположенных в Восточной Германии. В армии служил чертежником в штабах разного уровня (от батальона до дивизии), в мои обязанности входило, в частности, рисование военных карт. То есть сами карты были готовые, обычные топографические карты, на листах формата примерно А3. Надо было из таких листов склеить огромную карту, разложить ее на чертежном столе и нанести на нее схему расположения войск, сопроводив ее всякими надписями. Надписи делались плакатным пером, они должны были быть очень красивыми, и мне это удавалось. Я стал хорошим профессионалом в этом, совершенно теперь никому не нужном деле. Однажды мне даже доверили рисовать карты с грифом «Особой важности», на этих картах был нарисован план действий наших войск в случае объявления войны. Очень интересно было. Рисуя эти карты, я осознал, какой же военной мощью мы тогда обладали. Вот пример. Если всю технику мотострелкового полка построить в колонну, то ее длина составит 72 километра. Железный поток длиной в 72 километра. И это только один полк. А у нас было пять армий, и это только сухопутных! А еще авиация и куча отдельных частей и подразделений. Если бы эта армада просто выехала за ворота и поехала на Запад, от Европы бы просто ничего не осталось. Можно было даже не стрелять, просто ехать. И доехать до Атлантического океана. Жаль, что об этом сегодня мы можем говорить только в прошедшем времени.

— Очень жаль, Дима, солидарен с тобой. Что там дальше у тебя

было? Институт?

— Высшего образования у меня нет никакого. До и после армии я пытался поступить в МГУ (сначала на юридический, потом на философский факультеты), очень хорошо сдавал экзамены, но конкурс уже в те времена был просто запредельный, и каждый раз мне не хватало одного балла. Учиться где-либо еще я просто не хотел. А потом, когда мне исполнился двадцать один год, у меня появилась очень хорошая, интересная работа — аналитик в отделе внутренней политики и прессы Посольства Мексики в Москве. Попал я туда во многом случайно, так получилось. Проработал четыре года, причем на эти годы пришлись события 1991 и 1993 годов, развал СССР… Стало совсем не до учебы, так я и остался без образования. Потом работал во многих СМИ — и в информационных агентствах, и в газетах, и в издательствах. Был главным редактором корпоративных изданий компании «Сибнефть» и аэропорта «Домодедово». С прошлого года работаю обозревателем в журнале «Русская жизнь», веду там авторскую рубрику «Анекдоты» и пишу очерки о российских (и не только) городах.