Мирон Долот - Голодомор: скрытый Холокост Страница 33

Может оказаться полезным напомнить читателю, что до конца 1931 года коммунисты вели свою войну против крестьянства под предлогом борьбы против «кулаков как социального класса». Но к 1932 году ситуация изменилась: так называемые кулаки были уже физически уничтожены, и коллективизацией было охвачено практически всё крестьянство, за исключением небольшого их числа, всё ещё держащихся за свою свободу. Таким образом, теперь борьба шла между коммунистами и колхозниками. Компания по Коллективизации теперь сменилась на Компанию по Сбору Зерна.

Долгая и холодная зима 1931–1932 годов нехотя уступала место весне. К апрелю весь снег растаял, и погода установилась влажной и дождливой. Часто всё село застилал густой туман, словно прикрывая убогость нашего существования. Затем пронизывающий ветер раздувал туман и приносил вместо него холодные проливные дожди.

Примерно в это время положение жителей села стало отчаянным. Это была известная весна 1932 года, когда разразился голод, и появились первые случаи голодной смерти. Я помню нескончаемый поток нищих на дорогах, ходящих от дома к дому. Они находились в разных стадиях истощения, грязные и оборванные. С вытянутой рукой они умоляли подать им еду, любую еду: картошку, свёклу или хотя бы початок кукурузы. Это были первые жертвы голода: оставшиеся без средств мужчины и женщины, бедные вдовы и дети-сироты, у которых не было никаких шансов пережить ужасы этого сурового испытания.

Некоторые голодающие крестьяне ещё пытались заработать себе на пропитание подработкой за пределами села. Можно было встретить этих угрюмых, изнурённых людей, шагающих от хаты к хате с топором или лопатой в поисках заработка. Возможно, кто-то и мог бы нанять их вскопать огород или нарубить дров. Они бы с радостью сделали это в обмен на пару картофелин. Но не многие из нас были в состоянии поделиться этой парой картофелин.

Толпы несчастных голодающих можно было видеть бродящими по всем картофельным полям. Они надеялись найти невыкопанную картошку, оставшуюся лежать в земле с прошлогоднего урожая. Неважно, в каком состоянии находилась найденная картошка: промёрзшая или подгнившая, она всё равно съедалась. Некоторые отправлялись в леса в поисках корма. Побережья рек тоже притягивали внимание, здесь было много зелени: побеги тростника и другие водные растения. Кто-то мог поймать что-нибудь в воде, неважно, что именно, и съесть.

Но всё же большинство, как и в прежние времена, подавалось в города. Раньше там всегда было легко найти какую-нибудь работу: посадку деревьев в садах, уборку дворов или улиц. Но теперь порядок изменился. Стало противозаконно нанимать крестьян для любой работы. Этот запрет преследовал две цели: не только остановить поток крестьян из села в город, но и, главным образом, предотвратить получение крестьянами в городах пищевых пайков. Фактически, первый раз в истории человечества, крестьянство, как часть общества было объявлено вне закона.

Некоторые крестьяне увидели своё спасение в городских рынках. Они приносили для продажи свою лучшую одежду с дореволюционных времён, семейные реликвии, предметы народных промыслов, женские украшения, которые передавались из поколения в поколение, домотканые рубашки, скатерти, полотенца — все вышитые традиционным украинским шитьём, украинские ковры ручной работы и другие ценности. Они продавали их за гроши или обменивали на что-нибудь съедобное. Но большинство голодающих жителей села ходило на базары и рынки не с целью продать или обменять что-нибудь: у них нечего было продавать, и не было денег, чтобы что-то купить. Эти общественные места стали их последней надеждой найти хоть какое-то пропитание. Эти люди стали здесь постоянными жителями. Я видел много таких сельских жителей, когда иногда с мамой отправлялся на базар. Они слонялись в рыночной толпе с протянутыми руками, со стоявшими в глазах слезами, умоляя прохожих не дать им умереть с голода. Но чаще всего городские жители старались быстрее пройти мимо них, не поднимая глаз, словно им было стыдно даже взглянуть на этих людей. Вскоре эти голодные нищие стали привычной картиной городской жизни, и на них уже не обращали внимания. Отвергнутые толпы голодающих стали рыться в отбросах и помойках. Они копались в каждой мусорной куче, подбирая всё, что было выброшено: обглоданную кукурузу, огрызок яблока, срезанную кожуру, даже кости. Ночью голодающие спали прямо на базарах, примостившись под торговыми рядами и скамейками, в кустах и на задворках.

Некоторые из них могли подвергнуться избиениям и даже убийству в ночное время. Других отлавливали наряды милиции, набивали ими грузовики и вывозили за пределы города, где оставляли их предоставленными сами себе, приказав больше в город не возвращаться. Всё же многие тянулись обратно в город, несмотря на опасность. Кто-то возвращался в родные места, смиряясь тем самым со смертным приговором самому себе. А были и такие, кто, дойдя до последней стадии истощения, умирал прямо на том месте, где их бросила милиция.

Многие из обречённых пытались спасти свою жизнь, направляясь к железнодорожным станциям и поездам. Имеющие хоть какую-нибудь ценность, надеялись найти покупателя среди проезжающих. Другие приходили с пустыми руками только для того, чтобы вымолить себе кусок хлеба или остатки какой-либо еды. Но были ещё и такие отчаянные головы, которые намеревались уехать в далёкие города, особенно в Россию, где не было такого голода. Однако такое мероприятие оказывалось очень трудным и рискованным. Железнодорожные билеты продавались только тем, кто имел письменное разрешение из колхоза. В нём указывалось, что его владельцу разрешалось проехать до конкретного населённого пункта. Представители ГПУ и милиция постоянно проверяли документы у проезжающих. Даже те, кто возвращался из России на Украину с легальными документами, подвергались обыску. Любые продукты, найденные в их багаже, отбирались.

К этому времени наше село находилось в полном разорении. Бедность стала обычным явлением. Это правда, что мы никогда и не были богатыми, но в экономическом плане мы всегда полностью сами себя обеспечивали и никогда так долго не голодали. Дойдя до последней стадии истощения, мы теперь встречали весну 1932 года с большой тревогой, потому что уже не надеялись на помощь. Голодная смерть стала ежедневным явлением. Всё время на сельском кладбище кого-нибудь хоронили. Можно было увидеть необычную похоронную процессию: дети толкали самодельную повозку с телами своих родителей или родители везли тела своих умерших детей. Гробов не было, отпевания не проводилось. Тела умерших от голода просто закапывались в общей большой могиле, прямо одно над другим, и всё. Запрещалось рыть индивидуальные могилы, даже если кто-то ещё имел силы копать. Это странное распоряжение исходило от товарища Тысячника, который, как то высказался, что: «Общая могила? В этом нет ничего плохого», имея в виду, что советский человек, живший и работавший в коллективе, может быть вполне похоронен и в «коллективной» могиле.

Оглядываясь сейчас назад, мне кажется я жил в каком-то ужасном фантастическом мире. Все события, свидетелем которых я был, и которые я сейчас описываю, представляются нереальными из-за их жестокости и непередаваемого ужаса. Слишком трудно связать всё случившееся с настоящей жизнью нормального человеческого общества.

Я никогда не забуду празднование 1 Мая в нашем селе в 1932 году. Первомай — важный коммунистический праздник, и сельская администрация должна была не ударить лицом в грязь. В этот день официально открыли компанию по весенней посевной, хотя посевная уже велась с начала апреля.

Наш колхоз специализировался на выращивании картофеля, помидоров, капусты, лука и других овощей, требовавших больших затрат труда. Накануне праздника для привлечения внимания к посевной компании сельское правление объявило: горячая пища из общественной столовой будет роздана среди участников торжественного мероприятия, которое намечается провести следующим утром на сельской площади. После этого колхозники должны будут сразу отправиться на работу в поле.

Я пришёл на площадь со своей школой. Это стало установившейся традицией, что сельская школа, а у нас на селе это была девятилетка, обязательно участвовала во всех общественных мероприятиях. Мы были обязаны петь патриотические песни и читать пламенные стихи, организовывать игры и демонстрировать каждому, что мы очень счастливы. Каждый раз нашим учителям приходилось затрачивать свои силы, чтобы объяснить нам, как надо выглядеть счастливыми, и нам было особенно трудно имитировать «счастливую детвору» в тот год. Многие наши одноклассники уже умерли, и очень многие были настолько больны и истощены, что не имели сил принять участие в празднике. Тем не менее, никому не позволялось игнорировать коммунистическое торжество. Как и все, мы, школьники, обязаны участвовать, и обязаны улыбаться и веселиться, хочется нам того или нет.