Журнал Русская жизнь - Россия - Европа (март 2008) Страница 33

Антисахаровскую статью Бушин в итоге отнес в «Военно-исторический журнал», главным редактором которого был антиперестроечный радикал генерал Филатов (позднее он станет колумнистом прохановского «Дня» и депутатом Госдумы от ЛДПР). Филатов напечатал статью в декабрьском номере журнала - а Сахаров умер 14 декабря. «Мне все звонили и говорили: „Ты его и укокошил!“ А как я его мог укокошить - он что, читал „Военно-исторический журнал“? Нет, конечно».

VII.

Таких историй времен перестройки у Бушина - десятки, но он обижается, когда слышит, что по-настоящему знаменитым публицистом он стал только в конце восьмидесятых. Начинает рассказывать о своей работе в газетах и журналах при Хрущеве и Брежневе. Опубликованная в газете «Литература и жизнь» статья «Реклама и факты», обличающая отдел критики «Нового мира» Твардовского, действительно наделала много шума - но, пожалуй, только она. Зато Бушин знает много историй о жизни толстых журналов - например, о племяннике Пришвина, который некоторое время проработал главным редактором «Молодой гвардии», а потом исчез. «Жена в редакцию звонила: „Где мой муж? Уже два дня его дома нет.“ А потом оказалось, что он был сумасшедший, уехал на поезде в Ригу, и там его практически на помойке милиция нашла. Конечно, после этого он уже не работал».

И еще у Бушина - множество историй о том, как его откуда-нибудь увольняли. Когда главным редактором «Литературной газеты» стал Сергей Смирнов («Очень широкой души человек, левак и по взглядам, и в личной жизни»), он первым делом вызвал к себе Бушина. «Говорит: „Хочу побеседовать с тобой, как мужчина с мужчиной.“ А я ему: „Сергей Сергеевич, сегодня вечером я иду в театр, поэтому на мне парадный костюм. А в рабочем костюме в кармане уже лежит заявление об уходе, так что ничего говорить не надо, я сам уйду.“ Он потом эти мои слова всем пересказывал, восхищался».

VIII.

В 1990 году в издательстве «Советская Россия» рассыпали набор книги Бушина «Божья роса» - это был сборник публицистики, которая не могла понравиться новому начальству издательства, уже перешедшего под контроль нового руководства РСФСР во главе с Борисом Ельциным. «Директора издательства звали Борис Миронов - человек Полторанина (министр печати РСФСР - О. К.). Он сказал, что такую книгу печатать нельзя, я позвонил Бондареву, пожаловался, мне перезванивает Миронов и возмущенно говорит: „Зачем вы прибегаете к телефонному праву?“ Поэтому когда сейчас этот Миронов называет себя националистом (ныне сидит в тюрьме за разжигание национальной розни - О. К.), мне просто смешно. Какой он националист, прохиндей он».

Один из сборников статей Бушина так и называется - «Гении и прохиндеи».

IX.

84-летний Бушин работает круглые сутки. Читает газеты, потом пишет письма в редакции («В „Литературке“ какая-то идиотская статья подписана: „Гамаюнов, литгазетовец с 27-летним стажем“ -я ему отвечаю: „Вот из-за таких дураков, которые по тридцать лет сидят на одном месте, страна и развалилась!“»), с карандашом в руках изучает новое издание «Архипелага Гулага» (Солженицын - одна из главных мишеней Бушина, книга «Гений первого плевка» об Александре Исаевиче выдержала уже несколько изданий), пишет статью для очередного номера газеты «Завтра», попутно ворча по поводу Проханова: «Мечтал о третьем сроке, а вот не вышло». Желчный такой старик. Поболтать с ним чертовски интересно, а дружить или просто часто видеться - нет уж, увольте.

Таким, по большому счету, и должен быть настоящий публицист.

Олег Кашин

Человек со «Знаменем»

Время против Григория Бакланова

I.

Толстые журналы перестроечных времен - это такой парадокс в стиле «„Муму“ написал Тургенев, а памятник почему-то Пушкину». Главные публикации горбачевского времени связаны прежде всего с «Дружбой народов» («Дети Арбата»), «Октябрем» («Жизнь и судьба») и «Новым миром» («Доктор Живаго» и «Архипелаг ГУЛАГ»), при этом главных редакторов этих изданий - Сергея Баруздина, Анатолия Ананьева и Сергея Залыгина, - трудно считать настоящими прорабами перестройки. А вот главный редактор гораздо более скромного «Знамени» Григорий Бакланов тут был действительно прораб. Сражался с «врагами перестройки», получал (и, разумеется, публиковал) анонимки с угрозами, подписанные (не факт, что настоящими) «боевиками общества „Память“», встречался с Рейганом, вместе с Соросом создавал фонд «Культурная инициатива» - и, в общем, недаром какой-то газетный подхалим тех времен писал о Бакланове, что его редакторский кабинет не случайно выходит окнами на улицу 25 Октября (нынешнюю Никольскую) - через это окно слышен бой кремлевских курантов, а значит, Бакланову проще, чем остальным, сверять свои часы с судьбоносными часами перестройки.

Сейчас из окна Григория Яковлевича в бедно обставленной (да прямо скажем, из имущества - только книги) квартире на шестом этаже писательского дома близ метро «Университет» никакого Кремля, конечно, не видно и не слышно, перестройка тоже давно закончилась, восьмидесятипятилетний Бакланов слушает «Эхо Москвы» и ворчит на Ольгу Бычкову («Талантливая, но слов-паразитов много») и Евгению Альбац («Фюрер, настоящий фюрер - как она с Кургиняном обошлась!»). Последняя книга - мемуары «Жизнь, подаренная дважды», - вышла десять лет назад, друзья давно умерли, «Знамя» - тоже давно стало другим. Он ворчит, а потом спохватывается: «Мне уже много лет, и такое свойство, как старческое брюзжание, мною давно овладело, так что я часто и сам себе не верю».

Будем иметь в виду.

II.

Сейчас об этом, наверное, и вспоминать странно - перестройка в «Знамени» началась с зубодробительного производственного романа Александра Бека «Новое назначение» (Татьяна Бек обижалась на Бродского, который считал ее отца обыкновенным совписом - ну а кем же он был, если разобраться?) - о том, как советская система поедала талантливых металлургов. Прототипом главного героя Онисимова был знаменитый сталинский нарком Иван Тевосян, и, строго говоря, чистой цензуры здесь не было - просто вдова Тевосяна, узнав, что Бек пишет про ее мужа, пошла к Косыгину и уговорила того пролоббировать запрет на публикацию. Через несколько лет роман все-таки издали в Италии, и Бакланову позвонил завотделом металлургии ЦК: «Вы действительно собираетесь печатать эту антисоветчину?» В ответ Бакланов спросил заведующего, не он ли передал «Новое назначение» итальянцам. Аппаратчик испугался, и проблем с публикацией больше не было.

Потом - и это тоже совсем не «Доктор Живаго» - баклановское «Знамя» отличилось записками Елены Ржевской о маршале Жукове, в которых цензуру не устраивало два момента: во-первых, Ржевская писала, что однажды Жуков назначил ей встречу, а у нее была путевка в санаторий, и к маршалу она не пошла, во-вторых, в записках речь шла о том, что ведомство Берии скрывало от Жукова, где находятся останки Гитлера - тоже не Бог весть какая сенсация, но для декабря 1986 года это было сильно. Собственно, о публикациях Ржевской и Бека Бакланов вспоминает как о главных своих редакторских победах, а о «Собачьем сердце» (а это он, Бакланов, первым в СССР опубликовал «Собачье сердце»!) рассказывает гораздо более сдержанно. Главлитовский запрет на публикацию повести Булгакова еще не был снят, но «Знамя» уже запланировало и проанонсировало (хотя и здесь не обошлось без хитрости - изначально в плане стояли «Роковые яйца», и даже они нервировали цензуру: «Как это - гады наступают на Москву?!») эту публикацию, а параллельно на «Ленфильме» Владимир Бортко уже снимал свой фильм с Евгением Евстигнеевым и Владимиром Толоконниковым. Бакланов и Бортко перезванивались - выясняли, разрешена ли публикация или еще нет. Разрешение из Главлита пришло уже после сдачи номера в набор, это был 1987 год, цензура еще существовала, но задерживать выход популярного журнала никто уже решиться не мог.

III.

Тогда же в активе «Знамени» мог оказаться еще и «Раковый корпус», но тут уже сработала не цензура, а копирайт. Бакланов написал письмо Солженицыну с просьбой дать разрешение на публикацию, тот ответил, что хочет, чтобы все его произведения в СССР печатал «Новый мир». Почему, Бакланов не знает. «Солженицын мне не объяснил, а задавать ему какие-то дополнительные вопросы я не хотел».

Они, кстати, были знакомы - условно, конечно, но Бакланов любит об этой встрече вспоминать. Когда тот же «Раковый корпус» обсуждали в Союзе писателей (еще до высылки Солженицына), Бакланов - так, по крайней мере, об этом рассказывает он сам, - выступил, сказал, что не печатать такую книгу - это позор, а самого Солженицына вне зависимости от того, издадут его сейчас или нет, ждут большие испытания и большое будущее. «Я хотел сказать что-то еще, но забыл, запнулся, а Солженицын, он рядом сидел, на меня так смотрит и шепчет: „Ну говорите, говорите же!“ И у меня все настроение сразу прошло, и я ушел с трибуны - мол, мне больше сказать нечего».