Савелий Дудаков. - "История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв Страница 34

И, как в случае с "древней виной" иудеев, участие масонов в кровавых событиях Французской революции определило их меру "вины" в "новейших политических событиях" (88), а идеология ретивого католика и верноподданного чиновника только подсказала логику "разоблачения".

Заимствование у евреев их священных книг (всего "Ветхого Завета" с Добавлением неканонических для иудеев "писаний"), ритуальных элементов и традиций, ряда литургических и собственно теологических приемов – в значительно большей степени свидетельствовало "против" христианства, чем против масонства. (Несомненно, что "автор" разоб 113 лачения "великой тайны" был достаточно образованным человеком, к тому же воспитанным на богословских трудах и искушенным в истории христианства. Однако он ни разу не поставил под сомнение "иудейское происхождение" Нового Завета, хотя именно в появлении христианства следовало бы ему увидеть возможность "еврейского заговора", направленного на достижение "мировой власти"49.) Вместе с тем ни одному верующему христианину подобное и в голову не могло бы прийти. Зато противостояние двух религий, базирующихся на одних и тех же древних (дохристианских) источниках и сохранивших антагонистический характер со времен "иудейских" гонений периода Второго Храма и христианских гонений в последующие столетия, при своей абсолютизации оказывалось единственным смыслом и содержанием истории50. Поэтому масонство (как и христианство), пользующееся символикой, апокрифами, речениями и знаками иудейского происхождения, да к тому же еретически (как с католической, так и с православной точки зрения) воспринявшее некоторые христианские реалии, естественно, по мнению "разоблачителя", должно было занять сторону иудаизма.

Квинтэссенцией – "пятой стихией" – масонства была объявлена легенда об Адонираме, в которой библейская история строительства Храма оказывалась трансформирована, по словам автора "Разоблачения…", в мистерию кровавого убийства соперника Соломона, став "символическим основанием всего масонства": "Дело прежде всего состоит в том, что со смерти некоего Адонирама (в примечании: или просто Ирама, что значит благородный. – С.Д.), сына вдовы из колена Нефаилимова, бывшего главного строителя храма Соломонова и предательски умерщвленного… тремя иудейскими работниками, затерялось у иудеев какое-то таинственное слово, без которого окончание иудейского храма было невозможно" (43). Этим словом для масонов является слово Mac-benach ("плоть разрушается"), а в самой мистерии "нельзя не признать… символического языка евреев, напоминающего собою библейскую и талмудичгскую письменность" (43-44). Но, признается автор, легенда, вероятно, вымышлена по воскресении Христа: во-первых, потому, что "ни в одном памятнике еврейской литературы ни о каком Адонираме… не упоминается", во-вторых, потому, что "легенда эта… заключает в себе намеки, очевидно, направленные против сказания св. евангелистов о воскресении Христовом" (44).

Впоследствии С.А. Нилус51 предложил литературный перевод этой легенды по книге графа Кутейля де Кутелэ "Les sectes et societe's secretes", а Г. Бостунич дополнил этот перевод по варианту из романа А.Ф. Писемского "Масоны"52. "Научный" анализ легенды позволил Г. Бостуничу прийти к справедливому выводу: "Если взглянуть на легенду об Адонираме с чисто литературной точки зрения, то в ней придется признать продукт позднего по времени происхождения… Кроме противоречий с церковным преданием, авторы ее впадают и в противоречие со Священным Писанием..". Затем он (в соответствии с концепцией "жидо-масонского заговора") внес существенные "шумы и помехи": "… всего вероятнее, что происхождением своим легенда обязана говорившему по-гречески левантийскому жидовству, перенявшему элементы Ислама, который, в свою очередь, почерпнул их из жидовства (не надо забывать, что о самом христианстве Магомет раньше всего узнал через арабских жидов)"53. Пожалуй, самым важным в этой сентенции является "круг" восприемников легенды: левантийское жидовство – Ислам – арабские жиды. И хотя Г. Бостунич категорически заметил, что с "историей легенда считается еще менее, чем с Библией"54, это не помешало ему прибегнуть, по его собственному признанию, "к таким перегриммировкам и толкованиям, что не знаешь порой, чему более удивляться: наивности одних или глупости других"55.

Несмотря на столь суровый приговор, легенда (как краеугольный камень масонства) была объявлена не столько содержанием масонского обряда посвящения, сколько… составом преступления "злокозненного" еврейства: "Но сорвем последний остаток аллегорической завесы, скрывающей действительность: смерть Адонирама… – это падение ветхозаветного иудейства; три иудейских работника, умертвившие Адонирама, – это три Иисусовых ученика, которые… распространили весть о воскресении распятого иудеями Иисуса… Абидаль – отцеубийца – представляет собою христианское учение, погубившее древний иудаизм, из которого оно вышло…" (45-46). В такой трактовке (Г. Бостунич целиком согласен с нею, приписывая авторство "Разоблачения…" А.Д. Философову56) легенда об Адонираме, воспринятая масонами от "левантийского жидовства", призывала к мести Абидалю, т.е. христианскому учению: "Стало быть, франкмасонский орден есть сила, солидарная иудейскому племени; стало быть, иудеи или их могущественные союзники, в свою очередь, готовят теперь христианам участь быть очистительною жертвою за дела своих предков" (73).

Представив масонов и иудеев "врагами Христового учения", можно было в дихотомию враждебных сил (христианство – иудейство) внести не только "вечный" исторический конфликт, но и предоставить верующим христианам увидеть в этом конфликте отблеск апокалиптического пророчества – войны "сынов света с сынами тьмы", войны Христова воинства с антихристом.

Однако публикации О.А. Пржецлавского (прижизненные и посмертные) ни в начале 70-х, ни в середине 80-х гг. XIX в. не могли еще стать для реакционных кругов России "руководством к действию" по ряду причин. Во-первых, революционное движение пока что не являлось столь массовым, каким оно стало в 90-х годах. Во-вторых, обработка общественного мнения в либеральную эпоху Александра II во многом была затруднена "великими реформами". В-третьих, именно в силу своей

ненаучности (вспомним примечательное письмо-послесловие А.О. Пржецлавского в издании 1909 г. казанскому профессору по поводу отсутствия ссылок на печатные работы57) "франкмасонский" заговор, а следовательно, и "еврейская инициация" должны были, в первую очередь, быть апробированы в беллетристике и публицистике, став, в конечном счете, благодаря писаниям, "общеизвестной теорией", не нуждающейся в научном оформлении.

ГОГ И МАГОГ

Пристрастное отношение к "христопродавцам" и преувеличение "еврейской опасности" для современной российской жизни, вызванное причастностью еврейской молодежи к революционным течениям, было "охранительным" как по содержанию, так и по форме. Поэтому только в исторической ситуации 70-х годов юдофобия приобрела четкие геополитические черты вполне сознательной концепции. Отныне речь шла не об "этико-мифологической" зловредности евреев, а о постулированной государственной неблагонадежности инородцев по отношению к России. Выразителями этой точки зрения стали посредственный беллетрист Б.М. Маркевич (1822-1884) и талантливый публицист и яркий романист Вс.В. Крестовский (1840-1895).

Б. Маркевич происходил из польской семьи, учился в Ришельевском лицее (Одесса), около тридцати лет служил чиновником по особым поручениям в различных министерствах, имел придворное звание камергера. За получение крупной взятки (более 5000 руб.) был уволен со службы.

Б. Маркевич в течение ряда лет сотрудничал в "Русском вестнике" и был (в отличие от М.Н. Каткова) последовательным антисемитом. Хотя "демократическая пресса" замалчивала творения Маркевича, А. К. Толстой, резко осуждая антисемитизм создателя "антинигилистических романов", считал его одним из крупнейших писателей. В многотомной "Истории русской литературы XIX в.", вышедшей под редакцией Д.Н. Овсянико-Куликовского, Б. Маркевичу уделено значительное внимание.

В 1884 г. в "Русском вестнике" появились первые главы романа Б. Маркевича "Бездна", завершавшего трилогию ("Четверть века назад" – 1878, "Перелом" – 1880-1881). Смерть помешала ему закончить роман, и родственники обратились к Вс. Крестовскому с просьбой дописать "Послесловие".

Стереотип антинигилистического романа был выработан уже в конце 1860-х годов. A.M. Скабичевский так характеризовал фабулу антинигилистического романа. Представители аристократии и высшего дворянства рисуются в самых привлекательных чертах. Именно в этом классе – спасение расшатанного общества, поскольку он остается "верным исконно старорусским культурным традициям". Представители же движения 60-х годов изображаются бесшабашными отрицателями-нигилистами, отвергающими религию, семью, собственность, государство, измывающимися над всем святым и заветным и ради материальных благ готовыми на любое преступление… Спасение отечества начинается в либеральной гостиной губернского города, где герой "разражается тирадой о падении современных нравов…" Затем герой определяется на государственную или земскую службу в качестве (тут у авторов сего направления любимые должности) – или мирового посредника, судебного чиновника или чиновника особых поручений при губернаторе, и здесь-то "начинается уже серьезная борьба героя со злом, угрожающим основам и окраинам". Зло представлено в двояком роде: во-первых, в виде "коварной польской интриги, осуществляемой в образе пана Бжексержинского, который под предлогом служения отчизне на самом деле только и помышляет, как бы ехидно отомстить герою романа" за понесенную в присутствии синеокой девы обиду, и, во-вторых, зло представлено в виде "многоголовой гидры нигилизма, которое изображается в романе не иначе как панургово стадо саврасов без узды, возмущающих крестьян, подсовывающих в карманы героя возмутительные прокламации, посягающих, наконец, и на саму жизнь героя" – и все это под влиянием польской интриги… Вариациями служат современные события… Если автор главное внимание обращает на польскую интригу, то герой посылается в Западный край геройствовать на славу, если же романист напирает на панургово стадо, то герой попадает в 60-е годы в Петербург и вращается среди нигилистических студенческих кругов или даже литераторов… Вперемежку с общественными подвигами идут и любовные подвиги героя, который по стереотипу обладает, между прочим, и даром покорять женские сердца…" В конце концов, идеальная любовь к синеокой деве побеждает все соблазны. Синеокая дева представляет тип совершенной русской женщины, стремящейся к семейному очагу, свято охраняющей его основы. С этой во всех отношениях идеальной супругой наш герой, изможденный неравной борьбой, отправляется в свое поместье, посвящая остаток дней своих воспитанию будущих охранителей отечества58.