Автор неизвестен - Журнал День и ночь Страница 34

— Спасибо, остановите, — попросила Марьяша, рассчитываясь.

За нею вышли Дарик и Мамед.

Когда ребёнок показал взрослым тот самый дом, в котором должен был находиться его отец, она незаметно шепнула Мамеду:

— Мне будет больно его отдавать. Он такой славный!

— Мне тоже, — ответил Мамед.

Они решили, чтобы Дарик пришёл в дом сам, без них. Остались наблюдать невдалеке, чтобы порадоваться встрече сына с отцом.

Дарик позвонил. Поставил вещи рядом. Достал из кармана пакет с подарком. Но из полиэтилена на дорогу хлынула вода. Очень сильно выбитый этим обстоятельством из построенного своего плана встречи с отцом, Дарик неловко засунул остатки почти совсем растаявшей сказочной льдинки в карман, позвонил ещё раз и спрятался за тополь.

В доме что-то зашуршало, загремело ведро, точно обитатель никогда не мог пройти мимо него, не задев.

Дверь отворилась. Небритый непричёсанный Эльдар в тапочках на босу ногу, и растянутых трениках выглянул во двор. На лице красовалось несколько синяков. Вид помятый и измученный. Увидел сумку рядом с дверью:

— Кто там?

Дарик вышел из-за тополя с пустым мокрым пакетом в кармане. Ему нечего было подарить, кроме самого себя. И он просто сказал:

— Это я.

Эльдар вздрогнул, точно увидел привидение:

— Иди! Слышишь? Иди отсюда!

Дарик хотел ухватить за его штаны, но Эльдар, оторвав от себя ребёнка и отшвырнув, затворил дверь. И уже из-за неё кричал, упёршись в крашенные доски обеими руками, как будто за ними ломилась тысяча чужих детей, а не один, его собственный:

— Я тебе не папа! Это недоразумение! Тебя не должно быть! Понимаешь? Ты не мой! Зачем ты вернулся? Как ты меня нашёл? Там бы тебя в детдом сдали или в интернат! Кормили! Поили! У меня ничего нет для тебя! Ничего! Оставь меня в покое!

— Я завязал шнурки, папа! — кричал ребёнок. Но отец не открывал ему дверь. — Не отдавай меня в детдом!

— Я не могу больше на это смотреть, — подбежала к мальчику Марьяша. Обняла неловко, не умеючи. Тот, продолжая стучать в дверь, отстранился, потом, наверное, видя бесполезность своих усилий, опустил кучерявую головку, не принимая незнакомой чужой нежности, и зарыдал:

— Он не любит меня! Никто не любит меня!

— Неправда, — горячо возразил выросший, точно из-под земли, Мамед. Слова любви ему трудно было говорить, как и каждому человеку, когда это в первый раз. И вместо них он произнёс: мы прямо сейчас поедем к морю. К другому морю, к тёплому морю. Там у меня есть дом. И персиковый сад.

— Дарик, мы заведём собаку и назовём её Рекс, — Искала таких же слов Марьяша, заменяя единственные главные десятком ненужных, — Не бойся. Всё будет хорошо. Всё-всё хорошо. Знаешь? Ты вырастешь таким красивым и очень-очень богатым. А я всегда буду рядом с тобой. Мы купим самую-самую красивую машину и будем ездить в путешествия по всему миру. С тобой и с Мамедом.

— Ты разве не бросишь меня? — ещё всхлипывал Дарик недоверчиво.

— Никогда не брошу, — Марьяша горячо поцеловала лёгкие, как пушок жёлтого цыплёнка, волосы ребёнка и, неожиданно для себя, спросила с новой надеждой, осторожно произнеся без запинки незнакомое для своей сущности, но знаковое слово, — ты веришь мне... сынок?

Это было как вселенский код. Заклинание. Ключ. В душе Марьяши точно рухнула невидимая стена, которою каждый из нас окружает себя с рождения, чтобы оградить от случайных нечаянных мук обрушившихся разочарований. Мамед был поражён от внезапного принятого ею правильного решения. А другого и быть не могло, по закону его гор. Именно сейчас он решил ясно и окончательно, что с лёгкостью отдаст за них двоих всё, даже жизнь. Но Марьяша никого не воспринимала в эти секунды, кроме Дарика. Мир исчез. Исчез пронизывающий новороссийский ветер.

Горы. Исчезли лужи с узорами на них. И улица Осоавиахима. Оставалась только стена в душе ребёнка. Она ждала, что малыш обхватит её цепко, она, Марьяша, была единственной спасительной веткой. Она бы, окажись на его месте, непременно так бы и поступила. А он? Этот мальчик? Даст ли он себе шанс ещё раз поверить?

Молчание ребёнка длилось секунды, но казалось бесконечным. С любопытством заглядывал через стёкла убогого жилища Эльдар на свою маленькую копию. За его спиной не то с одобрением, не то с укором качала головою Сергевна.

Дарик ещё раз взглянул на запертую дверь отца, на Мамеда, замершего в ожидании, опустил глаза на завязанные свои шнурки. И тут что-то с ним произошло. Он протянул Марьяше единственное сокровище, которым обладал — пустой пакет, в котором оставались капельки кружевной льдинки, как пропуск в новый мир нового года, грязной ручонкой нежно вытер её слёзы, стараясь успокоить, и не по-детски мудро ответил:

— Я верю тебе.  мама.

г. Москва

Полина Гольдфрейн

Тихая осень — грусти величие

Усталость

Усталость птицей сонною войдёт на тонких цыпочках.Рассядется, развалится, попросит прикурить.Я разойдусь, как дурочка, в ужимках и улыбочках:«Позвольте вас, голубушка, обедом накормить».

Зевок не сдержит, сморщится, всхрапнёт в немой истерике:«Поспать бы мне, родимая, в тиши часок-другой».Кивну, свернусь калачиком, замру в мирской эстетике.Прижмусь к подушке радостно, отправлюсь на покой.

Никчёмная

Притулилась к стене — снова брошена.Не плохая, и не хорошая.Не красивая, и не страшная.Так, простая российская барышня.

То мне чудится дом с темницею,То острог с расписною светлицею.Дни идут стороною серою.Что случилось с прежнею верою?

Постарела вмиг — не расстроилась.Распрямилась — и снова сгорбилась.Разрумянилась, пригорюнилась,Полетела вдаль, призадумалась.

Что мне жизнь? Тоска неизбежная.Что любовь? Беда-девка грешная.Не красивая, и не страшная.Так, смешная птица уставшая.

Cмерть рифмы

Взгляд без смысла,Ода без конца.Жизнь провисла,Рифма умерла.

г. Москва

Денис Чирков

Привет, Рембо

Одинокий, но ухоженный

одинокий, но ухоженный щеноксидит на снегу.и плачет,и часто дрожит,и всё высматривает кого-тона холодной остановкесвоими добрыми,преданными,не верящими в обман,глазами.а люди(я,ты,мы,вы),притворившись скульптурамиочередного серого дня,лишь изредкапосматриваем на него,замуровав свои чувствав удушливый гипс морали,да всё тщательней укутываемсяв свои шубы, дублёнки, куртки...пусть щенку(нам,вам)будет больно,пусть будет стыдно,да пускай хоть все ангелысебе мозги повышибают из ружей...всем —всё равно.ведь у каждогосвоиразновидности свободы.и нам страшно обращатьсвоё вниманиена такие мелочи.ведь они сразу ранятнам,(вам,им)душу / сердцеи прочие гипсовые гадости...срабатывает страхоказаться там же —в помоях призрачной свободы.

Привет, Рембо

ребёнок бежит по лугу и не видит косы.это — Рембо. кто его спасёт?круг огня улыбается невинным дымом.пушистость ситуации не спасает утопленниковот Холода.улыбайтесь,души ваших родных уже на небесах.а тот, кто порвал Солнце, обмазывает губы солью,чтобы, поцеловав море, инстинктом обнятьего возмущение. взъерошенные Рембо,Тцара и Пикабиа рвут глоткираненым картинам счастья, завязываягалстуки на трупах детей Дада.всё просто: это мухи славы загадилиих искренние умы грязным безобразиемлюдской похоти денег.личинки, яйца, гусеницы — ешьте их,друзья, пожирайте жизнь в зародыше!рассеивайте семена по асфальту.смазывайте слюной кору дерева.кладите траву в сумки вашихвоспитателей.Тцара улыбается на фотографии:улыбался ли он в жизни?я знаю:Пикабиа рисовал свои картинытолько после секса с Лунным Светом.ихрабрость пьяного Рембовызывает восхищение даже нескольковеков спустя.это заставляет меня пить из рекии плакать.

зарывайте золото в пустыне —я не буду искать.потому что дождь — дороже золота,а хороший скандал — лучшепритворно-милых улыбок.помни об этом, когда будешьу меня на могиле и —удачи тебе в этой реальности,дружище.

г. Зеленогорск