Александр Проханов - За оградой Рублевки Страница 34

Когда пришла им пора умирать, в черной воде встали рядом с ними Гастелло и Талалихин, Александр Матросов и Зоя, двадцать восемь панфиловцев и Маринеско. Они умирали, как «красные мученики». Причислены к лику «красных святых».

Два взрыва, один за другим, уничтожили Советский Союз. Взрыв 91-го года, когда Ельцин, роняя на гербовую бумагу квашеную капусту, поливая Беловежский пакт пьяной водкой, расчленил государство. И взрыв 93-го, когда танки Ельцина громили парламент, расстреляли восставший советский народ. Тротиловый эквивалент двух этих взрывов разорвал носовую часть лодки, потопил великое детище советской эпохи. Враждебная цивилизация Америки, лодка класса «Лос-Анджелес» подкралась и коварным ударом цокнула оболочку «Курска», как плут разбивает косым ударом пасхальное яйцо. Вмятина на правом борту несет в себе частицы титана, выплавленного на заводах Детройта. Еще захлебывались в черном железе моряки, когда президент США позвонил президенту России. В Москву прилетел главный разведчик Америки. Тайну гибели «Курска» знал русский командир, пытавшийся отчаянным маневром избежать столкновения. Знает командир «Лос-Анджелеса», исправляющего повреждение на ремонтном заводе Бостона. Знают президенты двух стран, связанные страшной порукой. Катастрофа и гибель «Курска» – есть невидимый, неназываемый фактор в отношениях двух государств.

Черная яма умолчания, на которую насыпан тонкий валежник ложных, отвлекающих версий, легковесный пестрый сор пропаганды.

Я уходил на атомной подводной лодке из самой северной базы флота Гремихи в Баренцево море, под полярную шапку, где совершалась невидимая миру борьба. Советские и американские лодки шныряли, догоняя друг друга. Ускользали от погони, прятались в ложбинах донных полярных гор, замирали, сносимые течениями, исчезали с гидролокаторов на кромке пресной и соленой воды. В рубке акустика, вслушиваясь в таинственную какофонию моря, в тихие музыкальные скрипы проплывавшего облака планктона, в нежное курлыканье касаток, в мелодичные посвисты рыбьих косяков, я уловил на секунду металлический, похожий на скрежет удар, – сигнал, отраженный от американского «стратега», чьи ракеты нацелены на Москву, Урал и Сибирь. Были всплытия у Полюса, когда титановая спина атомохода разламывала ледяной панцирь, и черная громада, отекая ручьями, вспучивалась среди ночных льдов, то изумрудно-зеленых, то нежно-розовых под сполохами сияний. Были ракетные стрельбы из-подо льда, когда вдалеке, на ледовой поверхности, начинало светиться пятно, словно со дна всплывало таинственное светило, и в пятне огня, белого раскаленного пара, прожигая торосы, медленно возносилась ракета, похожая на огромное, озаренное изваяние. Убыстряла лет, уменьшалась, уходила в черные небеса, оставляя искрящийся след. И потом в необъятной бархатной черноте драгоценно и грозно сверкали созвездия, и ладонь прилипала к поручню рубки.

В «Курске», хрипя от удушья, ужасаясь черной ледяной смерти, умирал и я. И меня отпевают смиренные батюшки в русских небогатых церквях.

Потоплению лодки радовались в Госдепе и Пентагоне, подсчитывая, насколько, после гибели «Курска», уменьшился ракетно-ядерный потенциал России. Радовались прибалтийские государства-карлики, ликующие при каждой русской неудаче, связывая с ней ослабление ненавистной империи. Ей радовались инородные круги в самой России, которые, подобно скользким червям, свили клубок в самой сердцевине русской политики и культуры, изъедая ослабевшую, опрокинутую страну. Тележурналисты, в свое время смаковавшие казни военнопленных, попавших в лапы чеченских бандитов. Истерическая женщина-гермафродит, вытиравшая ноги о красный флаг. Профессора, ратовавшие за расчленение СССР на восемьдесят независимых государств. Молодые пакостники андеграунда и старые геи «Пен-клуба». Агенты влияния и махровые русофобы. Все они тайно ликовали, узнав о трагедии «Курска», словно это их камланиями, их тайным колдовством и магическим действом была разорвана в пучине оболочка подводной лодки.

Теперь они направляли зрачки телекамер на рыдающих вдов и матерей, стараясь причинить как можно больше боли народу. Выступали в Думе с обвинениями в адрес адмиралов, предлагая «ликвидировать неуправляемый, изношенный флот, составляющий угрозу для всего человечества». В их ликовании была религиозная победа тех, кто видел сокрушение храма «красной веры». Как язычники, они молились своему двуглавому божеству на Манхэттене, поразившему Русского Бога, так же, как недавно молились потоплению советской космической станции «Мир». Станция, словно опаленная серебряная бабочка, неслась к океану, и в ней за штурвалами, окруженные малиновым пламенем, сидели Королев и Гагарин, Циолковский и Федоров, Филонов и Хлебников, Платонов и Чижевский, – экипаж блистательных русских космистов. И эта языческая злая молитва по таинственным законам мироздания, пройдя по неведомой спирали Вселенной, вернется на Землю и обрушится на Манхэттен истребляющей молнией.

Водолазы, впервые проникшие в «Курск», увидели мертвых матросов, которые, обнявшись, плавали под куполом лодки. Позднее, в доке, когда из лодки сошла вода, первая вошедшая в лодку бригада увидела мертвых окостенелых моряков, обнимавших друг друга, стоявших на коленях в молитвенной позе. Их смерть была смертью религиозных мучеников, братским военным подвигом. Ступая среди искореженных переборок, погнутых стоек, глядя на черные, с круглыми люками своды, я будто слышу их предсмертную молитву. О Родине. О любимых и близких. О сбережении флота.

Катастрофа «Курска» толкнула Россию, как землетрясение. Но не рассыпала, не разбросала народ, а сдвинула теснее. Впервые, после гиблой «перестройки» и чумовых «реформ», рассоривших сословия, верования, партии, ополчивших нацию на нацию, идеологию на идеологию, поколение на поколение, впервые эта беда оказалась вселенской. Обратила людей друг к другу. Испытывая горе и ужас, люди одновременно пережили долгожданное тяготение, ощутили себя единым народом, который страдает, думает, верит заодно. Эта беда прошлась по каждой семье, по «новорусским» хоромам и обедневшим хижинам. Люди со своими грошами, червонцами или сотенными поспешили наполнить общую копилку помощи. Народ на мгновение соединился с властью, которая на краткий миг растерялась, почувствовала свою беспомощность, обратилась к народу с понятыми и сердечными словами.

Гибнущие в пучине моряки сотворили духовное чудо, своей смертью воскресили лучшие качества народа, послав ему из мертвых глубин свой озаряющий спасительный луч. К ним не поспела помощь, но они пришли на помощь народу. «Не надо отчаиваться», – написал гибнущий морской офицер на бумажке, когда вода подступила под горло. И это было не только утешение близким. Это был наказ народу, у которого пытаются отнять флот, историю, национальную судьбу. И народ прочитал послание из глубин океана. Не отчаялся.

Смысл мученичества за Родину в том, что эти праведные смерти вселяют жизнь, охраняют живых, освящают земное бытие. Минувшее ужасающее десятилетие не выпало из русской истории потому, что была святая Шестая рота, погибшая в Аргунском ущельи. Был праведник Евгений Родионов, сложивший голову под чеченским ножом за Россию, Христа и Армию. Были герои «Курска», окропившие водой Баренцева моря, словно живой росой, всю нашу русскую жизнь.

Пусть прах обретенных в лодке моряков покоится на разных погостах и кладбищах, по разным городам и весям. Но есть ненайденные, унесенные огнем в океан. Зачерпнем бутылью соленую воду там, где погибла лодка. Вмуруем эту бутыль в розовую стену Кремля, великую усыпальницу «белых» князей и царей, «красных» вождей и героев. Их кости сто лет враждовали друг с другом. Не могли примириться, проклинали, ходили друг на друга в атаки. Фляга морской воды с прахом моряков примирит непримиримых, остановит вражду, соединит два периода русской истории, «белый» и «красный», вольет два распавшихся рукава в единое русло. Моряки «Курска» своим смертным подвигом установили мир в недрах русской истории.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими».

Уверен, весь экипаж лодки «Курск», от командира до матроса, будет прославлен во святых. Богооткровенный иконописец Зенон, смиренно проживающий в псковской деревне, напишет чудесный Образ, где в ладье стоят все пятьдесят четыре святомученика с золотыми нимбами, и ангел Божий своей дланью прикрывает пробоину в первом, торпедном отсеке.

Тусклый день поздней осени. Голый сад тоскливо сквозит черными кривыми ветвями, над которыми низко несутся тяжелые, словно темные глыбы, тучи, брызгает дождь, пугливо летит одинокая зябкая птица. В душе тоска, предчувствие неминуемых бед и утрат, отсутствие Бога и Света. Кругом вероломство, предательство. Зло торжествует, простирает над Родиной фиолетовое ядовитое зарево. Добро безответно, беспомощно.