Яков Гордин - Кавказская Атлантида. 300 лет войны Страница 34

То есть кто не с нами, тот против нас.

В этом был свой резон – уже через месяц уцмий Каракайдахский открыто перешел на сторону противников России.

К концу своего проконсульства Ермолов в значительной степени достиг одной из поставленных им перед собой целей – ханства как институт, мощно влиявший на расстановку сил в Дагестане, были фактически нейтрализованы.

«В 1819 году изгнан уцмей Каракайдацкий и заняты владения его… В 1820 году покорено ханство Казикумыцкое, и владетелем оного назначен полковник Аслан-Хан Кюринский… Взято в казенное управление Нухинское ханство в 1822 году… В 1823 году изгнан хан Ширванский в Персию без сопротивления, и ханство взято в казенное управление».

Если вспомнить судьбу ханов Шекинского и Карабахского, то картина ясна. Ермолов мог торжествовать…

Но оказалось, что эта победа чревата тяжелейшими последствиями – русские власти потеряли пускай ненадежную и «позорную», но все же единственную опору в Дагестане. Была взорвана традиционная система баланса сил, и на первый план вышли вольные горские общества. Разрушив сеть покрывавших Дагестан самодержавных квазигосударств, по своей психологической сути родственных самодержавной России и потому в соответствующих обстоятельствах – при военном поражении Персии, например, – готовых ориентироваться на северного исполина, Ермолов поставил Россию лицом к лицу с военной демократией (разного уровня) вольных обществ, представления которых категорически не совпадали с имперскими. Подавив властную волю ханов, убрав их с политической арены как ведущую силу, Ермолов – помимо всего прочего – расчистил поле для куда более грозной силы, бескомпромиссно враждебной России.

Известно, что первый имам, наставник Шамиля, Казимулла, возродивший через полвека после шейха Мансура сокрушительное движение мюридов, столь же энергично, как против русских, боролся и против ханов, пытаясь объединить Кавказ для противостояния экспансии с севера.

Разрозненные, неустойчиво сбалансированные действия ханов сменила централизующая, единонаправленная воля имамов. Свирепые и корыстные ханы, несмотря на их тяготение к Персии, были естественными союзниками России в борьбе с имамами, ибо построение единого теократического государства на Кавказе означало их фактическую ликвидацию.

Цицианов и Ермолов проделали для Шамиля огромную подготовительную работу.

В борьбе против ханства парадоксально совпали – при противоположности конечных целей – устремления Цицианова, Ермолова и трех имамов: Кази-муллы, Гамзат-бека и – прежде всего – Шамиля.

Просветительская, цивилизаторская, гуманизаторская – с его точки зрения – доктрина Ермолова решительно сработала в этом случае против интересов России, создав идеальные предпосылки для объединения вольных обществ и освободившихся от локальной деспотии жителей ханств под властью теократического лидера.

Кавказ и царь Петербургская утопия

Страны не знали в Петербурге…

Пастернак

Горшком отравленного блюда

Внутри дымился Дагестан.

Пастернак

Известный историк Закавказья и Кавказа А. Берже писал в одной из своих работ:

«В летописях русского владычества на Кавказе есть события, которые прошли будто не замеченными несмотря на несомненную историческую их важность и значение. К таким событиям относится, между прочим, поездка императора Николая на Кавказ, предпринятая ровно 115 лет спустя после похода Петра Великого в Дагестан» [53] .

Однако показать историческую важность августейшего вояжа А. Берже не удалось. Свой очерк он закончил так:

«Путевые издержки по переездам императора Николая Павловича в пределах Кавказского края составили сумму в 143 438 руб. 59 коп. серебром. Лошадей было загнано до 170. Так завершилось путешествие государя по Кавказу, заранее известное в Европе, несколько ближе познакомившее его величество с этой отдаленной окраиной его империи и имевшее ближайшим последствием отозвание барона Розена и назначение на его место генерал-адъютанта Евгения Александровича Головина».

Истраченные весьма значительные суммы, несчастные загнанные лошади, которых хватило бы на два кавалерийских эскадрона, опытный генерал Розен, смещенный с поста командующего Кавказским корпусом за провинности своего зятя князя Дадиани, командира Эриванского карабинерного полка, и замененный не имевшим ни малейшего представления о Кавказе генералом Головиным, отнюдь не стяжавшим себе в этом качестве лавров, – все это были последствия, так сказать, негативные. Что до последствий позитивных, то осведомленному и кропотливому Берже обнаружить их не удалось.

Между тем путешествие на Кавказ затевалось отнюдь не для развлечения. Как и все путешествия российских самодержцев по своей империи, оно преследовало прежде всего крупные политические цели.

Берже недаром сопоставил поездку Николая с походом Петра в 1722 году. Так называемый Персидский поход, предпринятый сразу же после окончания двадцатилетней Северной войны, мыслился прологом грандиозного наступления на Восток – вплоть до Индии. Персидский поход – движение сильного экспедиционного корпуса вдоль Каспия с заходом в Дагестан – стал не только первым мощным рывком России в этом направлении (затем последовал поход Валериана Зубова в 1796 году, знаменитый рейд донских казаков в направлении Индии в 1801 году, завоевание Средней Азии в 1860—1870-х годах с сопутствующими стратегическими разработками прорыва через Афганистан к северным границам Индии), но и фактическим началом драматического процесса, который мы называем Кавказской войной…

По результату, который Николай ожидал от своего появления на Кавказе, эта акция была – в некотором роде – сопоставима с появлением на Каспийском побережье первого императора. Но для того, чтобы понять эти упования, нужно представить себе военно-политическую ситуацию на Кавказе весной 1837 года.

1836 год был годом крупных успехов Шамиля. К концу года ему удалось подчинить себе все горские общества в Дагестане, значительную часть Аварии. Не без успеха он вел агитацию в Чечне. Русское командование с сильным опозданием осознало, что перед ним вырастают очертания единой мощной системы сопротивления, системы, разрозненные части которой скреплены стройным религиозным учением.

С еще большим опозданием осознали это и в Петербурге. Но важности происходящего до конца не поняли.

Что, впрочем, немудрено. Приходится только изумляться фантастичности представлений императора и правительства относительно происходящего на Кавказе.

В 1835 году, когда мюридизм уверенно набирал силу, Николай отклонил одно из предложений генерала Вельяминова «потому, что это помешает окончательному покорению горцев в сем году». Неважно в данном случае, насколько были реалистичны идеи ермоловского сподвижника. Важно то, что император всерьез ожидал «окончательного покорения горцев» за три десятилетия до конца Кавказской войны.

«В 1835 же году Вельяминову сообщена высочайшая собственноручная резолюция на одном его рапорте: “дать горцам хороший урок, чтобы они на первых порах обожглись”. Этот урок, вероятно, предполагалось дать достройкой Николаевского укрепления, над которым горцы не могли не смеяться. Наконец, когда решено было построить ряд укреплений по восточному берегу Черного моря, Вельяминову высочайше повелено было послать из Геленджика один батальон по берегу навстречу другого батальона, который будет послан из Гагр. Эти батальоны должны были пройти по всему берегу и возвратиться к своим отрядам, “дабы получить ясное понятие о топографии этого края”. Вельяминов, конечно, этого не исполнил, потому что посланный им батальон был бы истреблен никак не далее следующего дня по выходе. Я уже не говорю о том, что Министерство финансов предлагало устроить по всему берегу таможенные посты для воспрепятствования ввоза контрабанды в наши пределы. В Петербурге и не подозревали, что мы имеем здесь дело с полумиллионным горным населением, никогда не знавшим над собою власти, храбрым, воинственным и которое в своих горных заросших лесом трущобах на каждом шагу имеет сильные природные крепости. Там еще думали, что черкесы не более как возмутившиеся русские подданные, уступленные России их законным повелителем султаном по Адрианопольскому трактату!» [54]

Это невежество распространялось на все государственные слои. Тот же Филипсон, обучавшийся в Военной академии, признается:

«О Кавказе и Кавказской войне я имел смутное понятие, хотя профессор Языков на лекциях по военной географии проповедовал нам о том и другом; но по его словам выходило как-то, что самое храброе и враждебное нам племя были кумыки. Зато оказывались на Кавказе стратегические линии и пути» [55] .