Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли Страница 35

Конечно, внезапной атаке террористов может подвергнуться любое государство, в том числе, и либеральное. Но реакция на трагедию – различна. После рокового 11 сентября в США не было ни одного сколько—нибудь заметного теракта. У нас, к сожалению, они повторялись многократно.

Американский народ сумел сплотиться вокруг своей власти. В России такого сплочения, увы, не произошло. Америка – страна с прочными либеральными традициями. Там избираются все уровни власти, от президента до шерифа. А нам наших «шерифов» спускают сверху, и доверять им больших оснований нет. В Америке Конституция почти не менялась за 200 с лишним лет, а нашей всего—то десять лет с хвостиком, и то ее постоянно норовят переписать. В наших законах зафиксированы очень достойные положения, но они абсолютно не подкреплены традицией. Ну, кто у нас верит в независимость судей? Даже предприниматели в конфликтных ситуациях предпочитают обращаться к бандитам – мол, те разберутся в деле справедливее. Рядовые граждане начинают уважать закон лишь тогда, когда ему беспрекословно подчиняется вся существующая в стране власть – а нам до этого очень далеко.

Приходится слышать, что именно классический английский либерализм привел к взрывам в лондонском метро. Но это ошибочный вывод: причиной уязвимости Англии стал не либерализм, а отступление от него. В демократической стране перед законом все равны. В Англии же получилось точно по знаменитой формулировке Оруэлла: «Все звери равны, но некоторые звери более равны». Представьте себе, что в Лондоне какой—нибудь христианский священник призывал бы к крестовым походам против мусульман. Скорее всего, он бы тут же оказался за решеткой – в полном соответствии с либеральными законами, запрещающими любые формы человеконенавистничества. А вот для радикальных исламских проповедников было сделано исключение из закона: лондонские власти сочли возможным в отношениях с ними действовать не по законам, а «по понятиям»: мы вас не будем трогать, а вы нас не будете взрывать. За это Англия и поплатилась.

Хочу особо отметить, что английские власти, как, впрочем, и российские, и американские, оказались нравственно достаточно зрелыми и постарались в полном соответствии с либеральной идеологией провести четкую грань между законопослушным большинством мусульман и бандитами, за действия которых мусульмане должны отвечать не больше, чем русские – за преступления кого—нибудь Чикатило. В любом народе и в любой религиозной общности бандит всегда изгой, нарушающий законы и божеские, и человеческие.

Смешно думать, что демократия – синоним беззубости и мягкотелости. Это жёсткий режим, который на военное нападение отвечает военным нападением при полной поддержке граждан, которые уважают ими же избранную власть. Вспомните, как повела себя Америка после 11 сентября. В течение одного месяца был уничтожен тоталитарный режим талибов, в течение двух недель – тоталитарный режим Саддама Хусейна. Правда, сегодня в Ираке идет жестокая религиозная междоусобица – но никто, ни шииты, ни сунниты, ни курды не воюют за Хусейна. И в этом случае диктатор оказался слабаком, его армия разбежалась, а министры перешли на сторону победителей…

Последний аргумент сторонников «железной руки» – только свободные от либеральной блажи спецслужбы способны разобраться с террористами, а всякие там «права человека» лишь мешают им работать. Но и этот довод не выдерживает проверки практикой. В той же либеральной Англии организаторы терактов в метро были вычислены и пойманы за считанные дни при полном соблюдении прав человека. А сколько лет наши спецслужбы, которые ни в чем не ограничены и обществом никак не контролируются, безуспешно ловили одноногого Басаева? Более того, вседозволенность прямо провоцирует «органы» на элементарный подлог: схватить того, кто под рукой, и назначить террористом.

Свобода не только гуманней диктатуры – она сильней диктатуры.

MESSAGE

ПОСЛАНИЕ ДА ВИНЧИ

Что бесспорно в Леонардо?

Когда крупнейшему художнику Двадцатого столетия Пабло Пикассо исполнилось восемьдесят, близкий друг Илья Эренбург послал ему приветствие, которое, как практически вся публицистика знаменитого писателя, поразило меня мудрой парадоксальностью. Эренбург писал примерно следующее (рыться в источниках не люблю, привожу по памяти): «Когда художнику исполняется восемьдесят, он или всеми признан, или всеми забыт. Тебе повезло – о тебе до сих пор спорят».

А кто, любопытно, из мастеров кисти или пера в мировой истории самый везучий именно по этому остроумному критерию? Думаю, двух мнений здесь не возникнет.

Не настигни его безвременная смерть – а смерть гения в любом возрасте безвременна – Леонардо да Винчи было бы сейчас пять с половиной веков. А что в нем бесспорно? Пожалуй, только одно – мировая слава. Все прочее – загадочно, дискуссионно, даже скандально. И, вообще, кто он? Доживи Леонардо до наших бюрократических времен, что писал бы он в бесчисленных анкетах в графе «Род занятий»? Художник? Конечно. Скульптор? Само собой. Химик? А как же – изучал яды. Инженер—конструктор? Безусловно: наши изумленные современники полагают, что именно Леонардо впервые набросал эскизные проекты танка, вертолета и подводной лодки.

Но даже все это, вместе взятое, не исчерпывает и не ограничивает фантастической натуры Леонардо. Не без оснований в нем подозревают великого мистификатора. Пишут, что в самом загадочном полотне всех времен и народов, в «Джоконде», под женской атрибутикой спрятано его лицо. С его именем связано еще одно невероятное предположение: вполне серьезные западные исследователи религии подозревают именно в Леонардо подлинного создателя Туринской плащаницы и находят в лике на холсте сходство с прославленным итальянским художником.

Но и это не все. Леонардо отличало равнодушие, если не презрение к общественной морали. Живи он сегодня, агрессивные противники гей—парадов вполне могли бы устраивать визгливые митинги под окнами его мастерской. Впрочем, осторожность им не помешала бы: классик обладал не только высоким ростом и внешней привлекательностью, но и редкой физической силой.

По количеству картин Леонардо уступал многим своим современникам. Писал он долго – над той же небольшой по размеру «Джокондой» работал четыре года. Причиной тому была не лень, мастер мог биться над картиной с рассвета до сумерек, не прерываясь даже на еду. Может, дело в том, что он искал не столько композицию и цвет, сколько истину? Коллега Леонардо по вечности Зигмунд Фрейд нашел убедительное объяснение странной медлительности художника, совершенного в своем ремесле: «Он исследовал вместо того, чтобы действовать и творить». За все в жизни надо платить, в том числе, и за поиск сути вещей – Леонардо заплатил одинокой старостью.

После всякого гения, помимо картин, книг, партитур, формул или выигранных сражений, остается, как правило, еще нечто, возможно, самое значительное. Это «нечто» можно, мне кажется, определить как послание потомкам, или, в стиле нашего образованного времени, назвать красивым словом message. Иногда посланием становится само имя гения. Моцартовское начало, комплекс Наполеона, действовать по—Суворовски, говорим мы, ничего не уточняя, потому что в уточнениях нет нужды.

А Леонардо послание оставил?

Оставил. Он жил в великое время, бок о бок с великими, и был равным среди равных – ни Микеланджело, ни Рафаэля в профессии не превосходил. Но когда мы говорим о ком—то «ренессансный человек», мы думаем именно о Леонардо. Разносторонность его личности, интересов и свершений в истории человечества, пожалуй, уникальна. Мой приятель Толя Анисимов, заводской механик, умевший на безлюдной дороге разобраться в любой поломке и поставить на ход любой автомобиль, презрительно отзывался о работниках автосервисов: «Операционники! Один может свечу поменять, другой скат собрать, а механик должен уметь все». Леонардо машины не ремонтировал, но в своих делах – а дел у него было множество! – умел все.

Не секрет, однако, что его современник и соперник Микеланджело оставил после себя гораздо больше великих творений и имел основания смотреть на оппонента пренебрежительно, если не презрительно. На бытовом уровне можно было бы сказать о Леонардо – разбрасывался. Но о людях такого масштаба судить на бытовом уровне, как минимум, неосмотрительно. Ну, разбрасывался – и что? Ведь было в разбросанности итальянского мастера что—то, приковывающее к нему наше внимание спустя пять веков. И разве случайно самый скандальный пока роман наступившего тысячелетия называется «Код да Винчи», а не, допустим, «Код Рафаэля»?

Образованный и небесталанный английский детективщик Дэн Браун в коде да Винчи в рамках жанра с грехом пополам разобрался. Разобраться в послании Леонардо будет, наверное, трудней. Не уверен, что у меня что—то получится. Но кому—нибудь когда—нибудь надо же начинать!