Сергей Кремлёв - СССР — Империя Добра Страница 35

Так что сравнивать науку старой и новой России Крылов и его давние коллеги-учёные могли квалифицированно. Но и без того, невооружённым, как говорится, глазом было видно, что одно с другим не шло ни в какое сравнение — ни по объёму научных исследований и широте их тематики, ни по научным результатам.

Скажем, известный советский физик Сергей Фриш в своих воспоминаниях писал:

«Во второй половине 20-х годов советская физика быстро продвинулась вперед и во многих направлениях получила мировое признание. Эти успехи были вызваны не только возникновением большого числа щедро финансируемых институтов, но и широким общением советских ученых со всей мировой наукой».

То есть Фриш уже 20-е годы оценивает как бурный рост науки в СССР. Но в действительности в 20-е годы СССР ещё не мог финансировать науку так, как к этому стремился. Мощный количественный рост, который привёл к бурному качественному скачку, пришелся на те годы, которые белая эмиграция воспринимала как гибель России — на начало 30-х годов. Если в 1929 году научно-исследовательских институтов и их филиалов было 438, то к концу 1932 года — уже 1028.

Но и это был лишь разбег. В 1929 году страна имела двадцать тысяч научных работников, а через десять лет — почти сто тысяч.

Вот деталь новой жизни науки в СССР…

В 1928 году «отец советских физиков» Абрам Федорович Иоффе, пользовавшийся у Сталина большим авторитетом, организует I Всесоюзный съезд физиков. В Москву приехало тогда много иностранцев, среди которых блистали Дирак, Бриллюэн, Борн и Дебай. После недели московских заседаний съезд переехал по железной дороге в Горький, а оттуда на специально зафрахтованном пароходе его участники спустились по Волге до Сталинграда. Заседания продолжались на пароходе и в больших университетских городах Казани и Саратове. Из Сталинграда поездом перебрались в Орджоникидзе, а оттуда автомобилями — в Тбилиси. Там съезд официально закрылся, но большинство ещё поехало на море, в Батуми, и уж оттуда стали разъезжаться по домам.

Можно лишь удивляться тому, насколько остро большевики-сталинцы, и прежде всего сам Сталин, с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок, понимали необходимость для страны мощной науки. Не вообще понимали, а понимали практически! Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний, а по постановлениям ЦК партии большевиков. Вот перечень только новых институтов только Академии наук СССР, образовавшихся только за пять лет — с 1930 по 1934 год: энергетический, геологический, палеонтологический, зоологический, химической физики, ботанический, генетики, географии, физиологии растений, физический, общей и неорганической химии, физических проблем, органической химии, математический, микробиологии, горючих ископаемых, биохимии, коллоидно-электрохимический, эволюционной морфологии и палеозоологии.

Одним этим блестящим перечнем можно бить наотмашь любого негодяя, пытающегося представить СССР 30-х годов как мрачную казарму или лагерь с заключёнными!

Страна жила действительно всё более человечной жизнью, Советская Вселенная всё более наполнялась смехом и умной работой миллионов. Вот тому очередное мощное по своей психологической и исторической убедительности подтверждение…

АНТОН Семёнович Макаренко начал работать над «Книгой для родителей» летом 1936 года, ещё в Киеве, а закончил её в Москве, в 1937-м, и в том же году она была опубликована вначале в журнале «Красная новь», а затем — отдельным изданием в Государственном издательстве художественной литературы. До смерти великого педагога и гуманиста оставалось чуть более полутора лет — Макаренко скончался 1 апреля 1939 года, в вагоне электрички, когда ему едва-едва исполнился пятьдесят один год.

Макаренко был выдающимся практическим гуманистом, и в этом качестве он всегда был настоящим коммунистом. Однако заявление о приёме его в члены ВКП(б) он подал лишь за два месяца до смерти — в феврале 1939 года, уже будучи знаменитым писателем, удостоенным в январе 1939 года ордена Трудового Красного Знамени именно за писательский труд. Не исключаю, что для многих окажется неожиданным тот факт, что практически всю свою сознательную жизнь Макаренко формально провёл вне партии. Но это — факт, лишний раз доказывающий — насколько Партия Советского Добра была многочисленнее ВКП(б) как таковой!

«Книга для родителей» Макаренко начинается так:

«Может быть, книга эта — дерзость?

Воспитывая детей, нынешние родители воспитывают будущую историю нашей страны и, значит, историю мира. Могу ли я на свои плечи поднять величественную тяжесть такой необъятной темы?..

К счастью, такая дерзость от меня не требуется. Наша революция имеет свои великие книги, но ещё больше у неё великих дел. Книги и дела революции — это уже созданная педагогика нового человека…»

Антон Семёнович всегда был скромен, хотя низко себя не ценил. Он не был склонен — в жизни — и к патетике. Но в литературе это был трогательный советский романтик и трезвый реалист одновременно. Он умел находить точные, мудрые и волнующие слова для оценки происходящего, и в «Книге для родителей», последней большой его работе, это проявилось очень ярко.

Макаренко подводил своего рода итог воспитательной работы двух советских десятилетий, и делал это со свойственными ему аналитичностью в соединении с поэтичностью. Он писал:

«Наша молодёжь — это ни с чем не сравнимое мировое явление, величия и значительности которого мы, пожалуй, и постигнуть не способны. Кто её родил, кто научил, воспитал, поставил к делу революции? Откуда взялись эти десятки миллионов мастеров, инженеров, лётчиков, комбайнёров, учёных? Неужели это мы, старики, создали эту молодёжь? Но когда же? Почему мы этого не заметили? Не мы ли сами ругали наши школы и вузы, походя ругали, скучно, привычно; не мы ли считали наши наркомпросы (Наркомпрос — народный комиссариат просвещения. — С. К.) достойными только ворчанья? И семья как будто трещала по всем суставам, и любовь как будто не зефиром дышала у нас, а больше сквозняком прохватывала. И ведь некогда было: строились, боролись, снова строились, да и сейчас строимся, с лесов не слезаем.

А смотрите: в непривычно сказочных просторах краматорских цехов, на бесконечных площадях сталинградского тракторного, в сталинских (то есть в городе Сталино, бывшей Юзовке и нынешнем Донецке. — С. К.), макеевских, горловских шахтах, и в первый, и во второй, и в третий день творения, на самолётах, танках, в подводных лодках, в лабораториях, над микроскопами, над пустынями Арктики, у всех возможных штурвалов, кранов, у входов и выходов — везде десятки миллионов новых, молодых и страшно интересных людей.

Они скромны. Они нередко мало изысканны в беседе, у них иногда топорное остроумие, они не способны понять прелесть Пастернака — это верно.

Но они хозяева жизни, они спокойны и уверенны, они не оглядываясь, без истерики и позы, без бахвальства и нытья, в темпах совершенно непредвиденных, — они делают наше дело…»

Это написано старшим современником эпохи — Макаренко родился в 1888 году и хорошо узнал жизнь ещё в старой России. А вот советский поэт Александр Прокофьев, о котором я уже упоминал, родился хотя и при «старом режиме», но значительно позже, в 1900 году. С девяти лет, как вспоминал сам поэт в 1964 году, он «потянул… крестьянскую и рыбацкую лямку». Учившись на медные гроши, поступив в 1913 году по большому конкурсу в Петербургскую учительскую семинарию, Прокофьев вынужден был её оставить — отца взяли на войну и надо было кормить семью.

Макаренко и Прокофьев оба родились «при царях», однако относились они к принципиально разным поколениям — разница в возрасте в десяток лет была для тех времён огромной! Когда крестьянский сын Саша Прокофьев неполных семи лет пошёл в сельскую школу в поморском рыбацком селе Кобона, молодой Антон Макаренко из потомственной рабочей семьи на Сумщине уже преподавал в Крюковском железнодорожном начальном училище. И поэтому то, что написал Макаренко о новой советской молодёжи, можно было в немалой мере отнести и к Прокофьеву.

Прокофьев писал в своей «Автобиографии»:

«Шёл революционный семнадцатый год. Отец прибыл с фронта домой вместе с винтовкой. А через год, в первую Октябрьскую годовщину, я и отец определили свою политическую линию, вступив в сельский комитет сочувствующих коммунистам-большевикам. В марте 1919 года я уже был членом великой партии, а в октябре по партийной мобилизации сражался против банд Юденича…»

В 1920 году Прокофьев окончил Учительский институт Красной Армии имени Толмачёва и до 1930 года служил в армии. Писал стихи, не чуждые того «топорного остроумия», о котором с лёгкой иронией говорил Макаренко. Начинал Прокофьев, по собственному признанию, с таких вот «стихов»: