Дух времени. Введение в Третью мировую войну - Андрей Владимирович Курпатов Страница 35

Или, как вариант, можно посмотреть сериал про жену Генриха VIII — Анну Болейн. Играть её будет чернокожая актриса (и она такая, в сериале посвящённом Англии эпохи Тюдоров, далеко не одна), ну а авторы сопроводят своё произведение такими словами: «Вы можете знать историю, но вы не знаете её историю». Ну, видимо, нам должны рассказать.

Таким образом, «постирония» и «постправда» обретают какое-то ещё одно новое измерение и, кажется, всё больше становятся нашим единственным.

А. В. Павлов также упоминает «диджимодерн» Алана Кирби — британского теоретика культуры, который отдаёт должное влиянию цифровых технологий на современное общество, и концепцию «автосовременности» Роберта Сэмюэлса, который делает акцент на «новых медиа».

В статье 2009 года «Новые медиа, исследования культуры и Критическая теория после постмодернизма» Р. Сэмюэлс показывает, что существующий концептуальный аппарат постмодернизма бессилен схватить суть тех изменений, с которыми мы столкнулись в культуре, в общественной и политической жизни начала XXI века именно благодаря «новым медиа».

Однако просто говорить о том, что «цифра» оказывает некое влияние на человека и общество, на мой взгляд, совершенно недостаточно.

Действительное понимание культурно-исторической теории Льва Семёновича Выготского не оставляет сомнений, что в основе «столкновения цивилизаций», описываемого Самуэлем Хантингтоном, лежит вовсе не религиозный конфликт, а конфликт принципиально разных типов людей, произведённых разными эпохами.

Исламский мир, да и вообще — большинство стран, которые ещё совсем недавно пренебрежительно назывались «странами третьего мира», — это мир людей, которые, будучи сформированными аграрной волной, страдают из-за декомпрессионной болезни цифровой цивилизации.

Они миновали и собственную индустриальную фазу, и собственную информационную волну. Словно какой-то гигантской катапультой, заключённой в смартфоне и боевых дронах, их выбросило в мир «глобальной деревни» с её паралогичным постмодерном. Разумеется, всё, что им остаётся, это руководствоваться одной-единственной книгой.

Весь мир переживает сейчас тотальную трансформацию — цивилизации, двигаясь до сих пор с разной скоростью в своём развитии, подходят к моменту экспоненциального роста, вызванного внезапным наступ-лением цифровой волны. Они связаны моментом сейчас, хотя произведены разными цивилизационными волнами.

Разность этих потенциалов грозит драматическими разрывами ткани нашего с вами бытия, понять которые, впрочем, нельзя, если мы не уясним, что же происходит на микроуровне — как цифровая волна сказывается на психике конкретных людей, образованных разными способами жизни.

Психика человека определяется теми обстоятельствами, в которых она формировалась, а качество жизни — теми, в которых обладателю этой психики приходится жить.

Если я формировался, допустим, в обстоятельствах информационной волны, то мне в них комфортно. Если же они будут другими — например, обстоятельствами цифровой волны, — то это заставит меня страдать. Не думаю, что мы можем представить себе, как чувствует себя человек, совершивший прыжок через одну или даже две цивилизационные ступени, но, очевидно, его психическое состояние будет крайне тяжёлым[88].

Ключевое обстоятельство цифровой реальности — это постоянное потребление контента. Эволюционно наш мозг не готовил нас к такому «развлечению». Хотя мы, с другой стороны, не можем избавиться от этой зависимости именно по эволюционным причинам.

Дело в том, что наш мозг эволюционно голоден до информации, а потому, едва подключившись к интернету, мы неизбежно оказываемся на крючке рефлекса, который И. П. Павлов называл «Что такое?», а также дофаминового подкрепления, когда мы получаем ответ на этот свой рефлекторный вопрос.

Именно последствия этой цифровой зависимости, безостановочного цифрового потребления и приводят нас к тем фундаментальным изменениям, которые мы видим в культуре, обществе и политике.

Структура бреда

В книгах «Чертоги разума» и «Четвёртая мировая война» я уже рассказывал об исследовании моей коллеги — Ольги Андреевны Литвиненко под руководством моего учителя и соавтора, доктора медицинских наук Анатолия Николаевича Алёхина.

Основная задача этой работы заключалась в том, чтобы понять, как меняется структура бреда при шизофрении у пациентов, личность которых формировалась в разные исторические периоды. Для этого были изучены истории болезней пациентов, которые были разделены на три группы:

• рождённые в 1972–1979 годах, критический возраст формирования здесь приходится на советский период (1979–1986 гг.);

• рождённые в 1982–1984 годах, где тот же критический период совпал с моментом распада СССР (1989–1991 гг.);

• рождённые в 1989–1994 годах, где аналогичный период пришёлся на период 1996–2001 годов.

Для анализа бреда больных шизофренией О. А. Литвиненко использовала структурно-семиотический метод Владимира Яковлевича Проппа, лежащий в основе его «Морфологии волшебной сказки».

Ольга Андреевна выделила персонажей бреда каждого пациента, функции и способности этих персонажей, а также то, как сами пациенты объясняли их поведение, мотивы и т. д. Отдельный и особый интерес представляли для нас, конечно, такие параметры, как связность элементов бреда и структура бредовой фабулы — то есть в каких отношениях персонажи бреда находятся между собой, а в каких — с пациентом, какие действия они друг относительно друга предпринимают и почему.

Дело в том, что пациенты, чья личность формировалась в советский период, по сути своей — это ещё люди «эпохи книги», «индустриальной эпохи» (газету «Правда» и программу «Время» нельзя рассматривать наравне с новостным потоком стран Запада в тот же исторический период). Тогда как пациенты, чья личность созревала во время и после развала СССР, производились уже, так сказать, «информационной волной», то есть под непосредственным воздействием СМИ.

Несмотря на масштабность исследования (более 200 пациентов), нужно признать, что анализ проводился в достаточно узком временном диапазоне — меньше трёх десятилетий. Но и его, как оказалось, достаточно для того, чтобы со статистической валидностью увидеть, насколько существенно отличаются друг от друга структуры бреда людей, созданных двумя разными эпохами.

Мы с вами живём историями — мы создаём истории о своей жизни, о наших отношениях с другими людьми. Историей можно считать наш образ самих себя, образ мира — каким мы его себе представляем, образ других людей, ментальные модели которых мы строим в своём сознании.

Бред — это, по сути своей, точно такой же нарратив: история, зачастую целый роман, создаваемый мозгом больного шизофренией человека. Однако за последние десятилетия что-то стало неуловимо меняться в том, какой бред создаёт мозг пациентов.

Психиатры ссылались на «патоморфоз» психических расстройств — явление достаточно частое и интуитивно понятное: если меняется среда, в который живёт человек, то и проявления его психического расстройства также будут меняться. Да, базовая симптоматика вся сохранится, но вот форма её проявления может сильно варьировать от культуры к культуре.

Собственно, О. А. Литвиненко и произвела оценку этих изменений в структуре бреда. Очевидно разным культурно-историческим бэкграундом будет обладать мозг, который способен создавать сложноорганизованные, иерархически выстроенные, взаимосвязанные внутри самих себя истории (по классификации М. М. Бахтина — классический европейский роман), и мозг, который создаёт обрывочное повествование,