Антон Антонов-Овсеенко - Большевики, 1917 Страница 36

Разумеется, необходимо учитывать, что данные по заработкам, приведённые «Единством», относятся к первой половине 1917 г., а цены на мясо — к августу. При этом галопировавшая инфляция, — а курс доллара в это время, напомним, повышался на 83 пункта в течение всего 11 дней, — фактически обесценивала любую заработную плату: поэтому на самом деле рабочий, конечно, не мог приобрести на свою зарплату, насколько внушительной бы она ни казалась, 100 кг телятины. Тем не менее, и в таких условиях затраты на покупку, к примеру, 30 номеров меньшевистской газеты «День», по 12 коп. за номер в середине 1917 г., составляли совсем небольшую сумму — 3,6 руб. в месяц. И если ежегодник газеты «Речь» стоимостью 3 руб. вряд ли входил в перечень предметов первой необходимости рабочего, то брошюру Г. В. Плеханова «Тезисы Ленина, или о том, почему бред бывает подчас интересен» по цене 10 коп. за экземпляр он вполне мог позволить себе приобрести без особого ущерба для бюджета семьи. Покупательная способность рабочих, таким образом, особенно с учётом многочисленности этого социального слоя, была достаточно высокой для того, чтобы за счёт подписки, покупки в розницу и дополнительных добровольных пожертвований обеспечить устойчивое финансовое положение рабочей печати.

Глава 4. Купить революцию

Сотрудника французского генерального штаба Альфреда Дрейфуса в 1894 г. обвинили в измене родине на том основании, что он был евреем. И общественное мнение охотно подхватило эту теорию — в точности так же, как 23 года спустя, в июле 1917 г., это же общественное мнение в России согласилось с тем, что большевики предали интересы страны только потому, что Ленин с группой товарищей возвратился из эмиграции через территорию Германии. «Дело Дрейфуса» началось с публикации во французской газете националистической ориентации «Свободное слово» 29 октября 1894 г. статьи под заголовком «Государственная измена. Арест офицера-еврея Альфреда Дрейфуса». «Дело Ленина» — с «разоблачительной» статьи «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы!» в газете с подозрительно похожим названием «Живое слово» 5 июля 1917 г. Чем отличаются друг от друга эти публикации? Почти одной только хронологической разницей. А о том, что их объединяет, следует поговорить подробнее.

«Живому слову» нужно было срочно наращивать популярность после длительного перерыва в выходе в свет, вызванного коммерческим спором с типографией. Этот спор газета для своего удобства объясняла происками политических противников, к которым относила большевиков. Первая, опубликованная после перерыва редакционная статья в номере от 11 июня 1917 г. под заголовком «К нашим читателям» оканчивается характерным пассажем: «Лучших из своих сынов отдала Россия в борьбе за свободу, и не кучке пломбированных Ленинов распоряжаться их наследием». Начинается же «разговор» с читателем с пространных рассуждений о сущности свободы в целом, а продолжается тем, что «одно из самых ужасных преступлений, из насилий самых отвратительных, это то, что делается именем свободы против человеческого слова» и что «попирают живое слово, раз оно говорит о таких… известных понятиях, как родина, честь, верность», каковые намёки представляются совсем уж неприличными, поскольку точно, что не одна эта жёлтая газетёнка в то время говорила о «таких известных понятиях». Между прочим, слева от публикации, на 2/3 листа газета расположила карикатуру под заголовком «Циммервальдские „бредни“», изображающую Ленина, волокущего по воде сетку-бредень для ловли рыбы с «пойманной» крепостью Кронштадт. Рисунок сопровождается «закадровым» комментарием кайзера Вильгельма: «Эти-то здорово тянут, а вот Гримм, каналья, подгадил!» (швейцарского социалиста Роберта Гримма, принимавшего участие в организации возвращения русских эмигрантов через территорию Германии, общественное мнение обвиняло, как и большевиков, в шпионаже). Рядом располагается и сообщение «От конторы газеты „Живое слово“»: «Возобновляя выход нашей газеты, контора считает своим долгом предупредить всех старых подписчиков, что срок подписки им будет продлён на то количество дней, которое газета не выходила».

То, что перерыв в издании «Живого слова» был вызван коммерческим спором, стало известно из публикаций в других изданиях. И то ли в этом споре каким-то «боком» участвовали большевики, то ли ещё по какой причине, но деятельность именно этой партии газета считала наиболее угрожающей свободе и демократии, и именно против них с самого начала было направлено «остриё» её будто бы разоблачительных публикаций.

Но коммерческий спор относится как раз к тому немногому, что отличает русское «Живое слово» от французского «Свободного слова» (кавычки в обоих случаях следует понимать буквально). А то, что оба эти жёлтых издания использовали пафос политических обвинений для поднятия собственной популярности, их, конечно, роднит: евреев французское «Свободное слово» почитало за политических противников «родины и свободы» в точности так же, как «Живое слово» — большевиков (правда, без соотнесения с их национальной принадлежностью, но это менее важно). Именно об этом фактически говорил Ленин в своей публикации «Новое дело Дрейфуса?» в «Листке Правды» от 19 июля, когда небезосновательно гневался на «Живое слово»: «Не хотят ли кое-какие „вожаки“ нашего генерального штаба повторить дело Дрейфуса? На эту мысль наводит возмутительно-наглая и дикая клевета, напечатанная в „Живом Слове“ и подробно разобранная нами в другом месте. Французский генеральный штаб в деле Дрейфуса печально и позорно ославил себя на весь мир, прибегая к неправильным и нечестным и прямо преступным мерам (подлым) для обвинения Дрейфуса. Наш генеральный штаб проявил себя „в деле“ против большевиков, кажется, первый раз публично через… — это странно, это знаменательно, это неправдоподобно — через черносотенную газетку „Живое Слово“, в которой напечатана явная клевета, что Ленин — шпион. Это сообщение начинается со следующих слов: „При письме от 16 мая 1917 года за № 3719 начальник штаба верховного главнокомандующего препроводил Военному министру протокол допроса“ (Ермоленко). Разве же мыслимо, при сколько-нибудь правильном ведении дела, чтобы протоколы допроса, принадлежащие штабу, печатались в черносотенной прессе до назначения следствия или до ареста подозреваемых? Штаб ведает разведкой. Это неоспоримо. Но разве мыслима разведка, когда документ, 16 мая посланный, давно Керенским полученный, не Керенским пускается в ход, а черносотенной газеткой?? Чем это отличается, по существу дела, от приёмов в деле Дрейфуса?»

Но главное, что есть общего между двумя газетами и их публикациями — это то, что и Альфред Дрейфус оказался не виновным в государственной измене, и то, что вину большевиков в шпионаже в пользу Германии также по сей день никому с уверенностью доказать не удалось, причём не потому, что Ленин будто бы умело скрыл «следы преступления», а из-за изначальной вздорности самих этих обвинений.

Между тем ещё одним характерным примером обвинений, основанных на национальной принадлежности участника событий, стал случай, произошедший в 1913 г. в Российской империи с евреем Менахемом Бейлисом: ему инкриминировали ритуальное убийство 12-летнего ученика Киево-Софийского духовного училища. Как выяснилось впоследствии, и мальчика в Киеве убил не Бейлис, а обычные уголовники, и в Париже в пользу Германии шпионил не Дрейфус, а совсем другой человек по фамилии Эстерхази. Но оба, и Дрейфус, и Бейлис, провели годы в тюрьме, будучи невиновными, и ничего не известно о том, что два «великих» в своём обвинительном пафосе государства — Франция и Россия — принесли им какие-то извинения. Оба «дела» — Дрейфуса и Бейлиса — рассыпались, как карточный домик, оставив у порядочных людей тяжёлый привкус от зловещего родства между собой, заключающегося в пресловутой национальной нетерпимости. В случае же с Лениным, к чьему-то сожалению, только этот — этнический «аргумент» приплести не удаётся, остальные же — в полном ходу.

Однако для чего организаторы и участники антибольшевистской кампании в 1917 г. с такой настойчивостью убеждали общественность в том, что вся большевистская активность оплачена деньгами германского генерального штаба? Зачем и после того, как большевики пришли к власти в Октябре 1917 г., эти же доброхоты в течение длительного времени изо всех сил продолжали поддерживать версию их шпионажа в пользу Германии? Затем, чтобы оправдать своё бессилие в политическом противостоянии с большевиками в течение всего 1917 г. И лидеру кадетов П. Н. Милюкову, вставшему в «позу» после выхода из состава Временного правительства, и тем более А. Ф. Керенскому, как и многим другим деятелям, заигравшимся в политические игры — в Демократическое совещание, Совет республики, Директорию и тому подобное, — нужно было как-то прикрыть своё неумение противопоставить что-либо адекватное рвавшимся к власти на плечах пролетариата большевикам. Нужно было оправдать свою трусость и бессилие, свою вину в происшедшем. Поначалу, когда в разгар Июльского выступления в газетах был обнародован протокол допроса прапорщика Ермоленко, это дало возможность, — обвинив большевиков в оплаченном шпионаже в пользу Германии, — устранить их на время с политической арены. Эта же версия затем использовалась (и используется до сих пор!) для объяснения того, каким образом большевикам удалось захватить власть: громадный по масштабу содеянного Октябрьский переворот будто бы был совершён на германские деньги. Иначе якобы большевики за это дело не взялись бы. Чрезвычайно удобная позиция для тех, кому потребовалось скрыть свою историческую вину тогда, и очень привлекательная для тех, кому требуются простые решения для сложных общественных проблем сейчас.