Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета Страница 38

Я твердо решил взять отпуск и отдохнуть от будущего. На тридцать дней я вернусь в технологическое окружение моего детства. Никакого интернета. Никакого мобильного телефона. Никаких Twitter и Facebook, никаких текстовых сообщений. Никакой самостоятельной диагностики воспаления легких на сайте клиники Майо. Я оповестил всех своих издателей, родственников и близких друзей о следующем: если они захотят, то смогут позвонить мне по телефону, но если меня не будет дома, то я не отвечу. Потому что телефон отныне будет стоять на базе, а она – на кухонном столе. Сделав такое заявление, я отправился в свой заслуженный отпуск.

Мой аналоговый август

Каждое утро мы с Кенни едим овсянку, сидя за длинным деревянным столом, уткнувшись каждый в свой ноутбук. Это прекрасное время. Мы просматриваем блоги и собираем сведения, которыми можем в течение дня поделиться с такой же информированной, как мы, публикой. Я могу послать Кенни саундтрек к фильму «Голодные игры», а он – ответить мне анимацией, полученной из лондонской студии. По утрам мы обычно вместе ныряли в этот цифровой океан.

Сегодня Кенни, как обычно, занял свой пост за столом, а я остался на кухне наедине с кашей, приправленной изюмом. Я смотрю на пустой стул напротив и окликаю Кенни:

– Ты не хочешь позавтракать?

– Я уже завтракаю.

– Я имею в виду позавтракать со мной.

– Нет, я уже занят, – слышно, как Кенни включает какое-то видео.

Это настоящая пытка.

Меня не покидает ощущение, что я соскочил с бешено несущейся лошади, и меня бесит наступившая вдруг абсолютная неспешность. Каждые пять минут мой мозг умоляет дать ему какой-нибудь сигнал о том, что эта неспешность – мираж, обман зрения. Как выглядит теперь ребенок Кейт? Сколько упоминаний о роботах в статьях Алана Тьюринга? Мне кажется полным безумием, что я не могу тотчас все это узнать. Многие мои вопросы остаются без ответа.

Здравствуй, 1987 год!

Я думал, что мне не составит никакого труда спрашивать у прохожих, который теперь час. Но оказалось, что это не так, и мне приходится часто покупать ненужные мне мелочи, чтобы посмотреть время на чеке. Потом Кенни, сжалившись, отдал мне свои наручные часы. Я чувствую себя так, словно у меня на шее висит детская дудочка.

Желание заглянуть в электронную почту не ослабевает. Мне кажется, что я угроблю свою карьеру, а еще растет уверенность, что предложения по многим высокодоходным книгам и фильмам устареют, без толку провалявшись в почтовом ящике.

Тем более меня удивило то, что я почти безболезненно расстался с телефоном. Правда, вернувшись домой, я первым делом кинулся к нему, ожидая найти там десятки сообщений. Но, как выяснилось, единственным, кто за двое суток пытался связаться со мной, был волонтер из благотворительной организации «Большой брат» (это что, знак свыше?).

Сходил на коктейль с Кенни и Винсом, а потом вернулся домой, чтобы перечитать «Гордость и предубеждение». Друзья в это время отправились на пивную вечеринку. Лег спать в десять часов. Кажется, я скорее, чем ожидал, привыкну к положению «затворника».

Естественно, каждое утро меня преследует инстинктивное желание залезть в почту. Это такая же потребность, как принять душ и вскипятить чайник. Без просмотра почты я чувствую себя не вполне проснувшимся. У меня такое впечатление, что я завернут в вату. Я чувствую себя ребенком, сбежавшим из дома и разочарованным тем, что никто не заметил его исчезновения.

Ночью мне снится электронная почта. До утра я писал письма Бараку Обаме и Кирстен Данст. Увы мне.

Полчаса провел в книжном магазине, прочел историю, вынесенную на обложку журнала Fast Company. Статью эту написал некий Баратунде Терстон. Человек поделился опытом отключения от интернета на двадцать пять дней. Испытал некоторое самодовольство, прочитав, что Терстон продолжал пользоваться текстовыми сообщениями и календарем Google. Более того, каждые несколько дней он заглядывал в почту, чтобы не пропустить «что-нибудь важное». Терстон пишет, что пережил настоящий прилив идей. Это вызывает у меня прилив надежды, ибо у меня, в отличие от Терстона, отпуск настоящий, а не мнимый. Так что мое благословение свыше будет несравнимым с бледными откровениями этого человека.

Никакого благословения свыше пока нет.

Мне все еще тяжело. (Но физического недомогания, как в первые дни, слава богу, уже нет.)

Мне помогает чтение Бенджамина Франклина – это его идея относительно «философского самоотречения», о чем пишет Уильям Пауэрс:

«Надо просто увидеть, что сопротивление побуждениям дает человеку больше, чем потакание своим прихотям. Вам станет легко, как только вы воистину в это поверите. Лишение себя удовольствий, казавшееся прежде безотрадным, скучным и педантичным, становится чем-то положительным и даже гедонистическим».

Между тем я сегодня потратил два часа на поиск в книгах тех материалов, нахождение которых в интернете отняло бы у меня не больше тридцати секунд. Вероятно, гедонистическое ощущение наступит позже.

Каждое утро я прощаюсь с Кенни, и он уходит на работу в свою новую студию. Я остаюсь дома с грязными тарелками и стараюсь не падать духом. Представляю себе, как Кенни весь день общается с другими даровитыми художниками. Он сейчас занимается раскадровкой по сценарию Сета Рогена, а значит, обедает в шикарных ресторанах в обществе блистательной публики в рубашках от Frank & Oak и с портфелями от Hirschel.

Перед завтраком Кенни успевает несколько раз поговорить по телефону. Раньше я не обращал на это внимания, но теперь меня страшно раздражает, что наш утренний разговор с зубными щетками во рту то и дело прерывается звонками. Получается, что до ухода на работу Кенни успевает пересечься с большим числом людей, чем я в течение всего дня. Мне же суждено целый день бродить по комнатам с тетрадкой и ручкой, ожидая снисхождения благодати.

Работа дома была намного более приемлемой, когда общение по электронной почте создавало полную замену реальному общению и напоминало мне о моей связи с миром. Технологии помогают поддерживать только те отношения, в которых чувства считаются настоящими лишь тогда, когда они выражаются явно. Я не могу считать свои дни полноценными, если не имею возможности поделиться своими чувствами и впечатлениями. Конечно, бессмысленно сводить наш опыт общения к Twitter и мгновенным сообщениям, но столь же бессмысленно жить в цифровой изоляции.

Да, вот дилемма.

Сидя в кафе, играл с книжкой «Где Уолли?»[95]. Очень плохой признак.

Начинаю, неожиданно, получать удовольствие от брошюр. Могу начать писать об этом трактат. Каждый день с мучительным нетерпением жду почтальона. Обычно он приходит между одиннадцатью и четвертью двенадцатого, но сегодня появился только в половине первого. (Осознание отступничества заставляет меня чувствовать себя накрахмаленной героиней Барбары Пим[96].) Естественно, все новости, все содержание, какое я получаю из окружающего мира, не на шутку меня интересует. Я читаю «волнующее предложение» компании кредитных карт и действительно испытываю волнение. Я читаю интервью с политиками с беспрецедентным для меня интересом, а сегодня потратил двадцать минут на каталог Pottery Barn[97]. Скоро я стану одним из тех, кто заговаривает с пикетчиками на Бродвее и в Гранвиле.

P. S. Теперь я читаю газеты.

Мы просто не в силах выносить одиночество, не имея богатой внутренней жизни. Сначала на меня обрушилась ни с чем не сравнимая, невыносимая пустота – она образовалась на том месте, где до этого был цифровой онлайновый мир. Теперь я постепенно помещаю в эту пустоту другие вещи. Книгу. Прогулку в Шогнесси, чтобы посмотреть, как там строят какой-то «мак-особняк». Но, конечно, ничто не может сравниться по эффективности в деле уничтожения этой пустоты с интернетом. Никто не может вернуться к своему прежнему ментальному состоянию, потому что (как пишет Николас Карр) наш мозг изменчив и пластичен, но он не обязательно эластичен. Мой онлайновый ум с нетерпением ожидает своего корма.

Я стал хуже переносить вынужденные перерывы в разговорах (не пойму, правда, хорошо это или плохо). Во время разговора в кафе или на волноломе мои собеседники обычно поднимают палец, давая знать, что им пришло сообщение, на которое надо ответить. При этом все они радостно считают, что я найду чем себя занять во время их обмена сообщениями. Но телефона у меня нет, поэтому я бесцельно смотрю в пространство и жду.