Иван Миронов - Родина имени Путина Страница 38

Словно завороженная, Настя не могла оторваться от парня, отвлекавшего ее от чопорного бормотания адвоката.

Рука незнакомца взметнулась к голове Стаса. Раздался сухой хлопок — лицо адвоката скукожилось уродливой гримасой. Колючие глаза, моргнув, оцепенели, бледные губы возбужденно жевали пустоту. Качнув головой, словно крылом сбитого истребителя, Стас непреодолимо стал проваливаться в асфальт. Убийца выстрелил еще раз, уже в упор, контрольным для надежности. Стас носом плюхнулся в дорожную жижу, забрызгав грязью новые Настины джинсы. Голова скатилась на правую щеку. Веки сломанными шторками застыли посередине багряного зрачка. Рот и скулы пронзила судорога, обезобразившая блестящую надменность. Кровь, сочащаяся из-под серых краешков мозга, навернувшихся на отверстиях в черепе, медленно поедала темно-русые волосы адвоката.

У Насти заложило уши, она ничего не слышала кроме собственного дыхания и сердечного боя. Все стало кружиться медленно и плавно, распадаясь на тусклые кадры. Обмякший Стас, похожий на выброшенную куклу, медная гильза, покатившаяся от его разбитой челки, задранные брюки, торчащие из-под них разные носки, баба в стриженной норке с нарисованным на лице визгом. А еще пистолет, бледный, сальный, от которого струйкой венозной крови била дрожь. Разглядеть это было сложно, и вряд ли это удалось Насте. Но одержимая адреналиновым приступом, она сумела почувствовать эту оторопь. Многие животные по запаху распознают страх, тут же нападая на противника. В экстремальных ситуациях это бывает свойственно людям. Уловив испуг, Настя со слезным рыком бросилась на убийцу. Ее волосы споткнулись о ствол, жизнь споткнулась о веру, любовь споткнулась о смерть. Ни боли, ни страха, только глаза матери, счастливые, другие она забыла. И снова снег и долгий взгляд, заметающий серое небо.

Они лежали рядом, странные и непохожие. Говорят, что посмертная маска — это лицо души, с которым ты предстаешь перед Богом.

Настя умерла в реанимации, так и не придя в сознание. Карета «скорой помощи» опоздала — перекрыли дорогу, на дачу везли какого-то министра.

//__ ПОНЕДЕЛЬНИК __//

Никита медленно поднялся по гранитным ступеням родного университета. Благородный камень альма-матер казался ватным. Чтобы не завязнуть и не остановиться, приходилось напрягать икры, нервно-трепетавшие, как и все тело. То был не страх и даже не испуг, просто организм усиленно справлялся с излишками адреналина. Что отличает ужас и паническую обреченность от риска, восторженного бесстрашия и куража? Направление движения. Если ты идешь вперед по твердости своего духа, ведомый опасностью, словно маяками, то упиваешься адреналином как волшебным будоражащим радость вином. Если твой путь — бегство, адреналин начинает глушить тебя тупым, тяжелым денатуратом, погружая тело и разум в мутно-липкое забытье, отравляя в сердце страсть, без остатка забирая силу, распиная сдавшуюся надежду.

Никита не знал, что такое эндорфин. Нет, он, конечно, слышал, что это «гормон счастья», вырабатываемый влюбленностью, шоколадом и контрастным душем, но не более. Само слово «эндорфин» образуется от греческих «внутри» и «морфин».

Эндорфины — это химические элементы, по структуре сходные с опиатами. Эндорфины вырабатываются в нервных клетках головного мозга. Они могут уменьшать боль и, подобно наркотикам, влиять на эмоциональное состояние человека. Выделение эндорфинов, как правило, связано с выбросом адреналина. Таким образом, физические нагрузки, а также ощущения риска и опасности дарят человеку чувство самого настоящего счастья. К слову сказать, для торчков этот божественный наркотик недоступен. Концентрация опиатов в искусственной дури в сотни раз выше, чем в эндорфинах, поэтому последние становятся нечувствительными для человеческих нервов, избалованных героином.

Если бы Громов знал химический состав своей радости, он бы легко смог объяснить природу дурманившей его эйфории. Но он просто шел вперед, наслаждаясь приливами опасности.

Стараясь глядеть себе под ноги, чтобы случайно не встретиться взглядом со знакомыми, Никита проскочил через дерганные встречными людскими потоками двери, махнул узбекам-охранникам старым студенческим и выскочил на боковую лестницу. Благополучно, не встретив бывших товарищей, Громов поднялся на нужный этаж. С надвинутой на глаза бейсболкой преодолев полкоридора, парень отступался в кабинет с тертым черно-золотым номером.

— Заходите, открыто, — отозвалось добродушно, но с вялым гостеприимством.

Никита аккуратно опустил ручку, толкнул и так же тихо закрыл за собой дверь.

— Добрый день, Виктор Николаевич. — Он размеренно поприветствовал хозяина кабинета.

— Да-да, — недовольно закряхтел мужчина в неброском костюме, узрев гостя. — Я вас слушаю.

Виктор Николаевич Худяков возраста был почти пожилого. Немного изогнутый в спине, он словно запечатлял вечное согласие и покорство вышестоящим. Профессор был похож на старого дворецкого, сдержанно-подобострастного к хозяевам и деспотичного к дворне. Он всегда улыбался, и порой было нелегко понять истинное настроение профессора. Выдавали глаза и скулы. Когда Виктор Николаевич располагался к благодушию, его вполне таки европеоидные глаза вытягивались монгольским прищуром, заплывая елейной слизью. Голова при этом начинала дергаться, как у пружинного истуканчика. Когда профессор раздражался, уголки незатухающей улыбки разбегались напряженными трещинами, а на скулах собирались излишки жухлой физиономии. В целом он производил благообразное впечатление на студентов и коллег, женская сторона которых считала его добрым и милым. И это несмотря на то, что он очень тянул гласные и мог запросто оскорбить высокомерием, которое моментально искупалось фальшивым подхалимством.

— Я по поводу аспирантуры, — начал Громов, так и не сумев разглядеть в профессоре информированного страха.

— Слушаю вас, — улыбнулся Худяков.

— Я бы хотел защищаться у себя на истфаке МГУ. И.

— Мы в курсе ваших чаяний, — перебил профессор. — Но, к сожалению, как я вам уже объяснял, это будет весьма затруднительно.

— Но.

— Я понимаю, что у вас красный диплом и почти написана работа. Причем отмечу, что местами вполне себе толковая. Но в этой жизни каждый должен определиться, чем ему заниматься. Я выбрал историческую науку и не лезу в политику, вас вот учу. Вы тоже сделали свой выбор.

— В смысле, Виктор Николаевич? — мрачно потянул Никита.

— Вы сами прекрасно понимаете, в какое непростое время мы живем. Ваши статьи, я бы даже назвал их памфлетами, за подписью аспиранта МГУ позорят факультет и дискредитируют руководство.

— А как же наше право на выражение собственного мнения? — возразил было Никита.

— Ах, выражайте, сколько вам угодно. К счастью или нет, у нас на то свобода слова. Но будучи нашим аспирантом, вы, вольно или нет, действуете от имени организации и коллектива, частью которого вы являетесь, — профессор замельтешил пальцами по разбросанным на столе бумагам.

Руки «милого» Виктора Николаевича производили угрюмое зрелище. Сухие морщины конечностей были густо исполосованы кошачьими когтями. Легкие царапины разливались в глубокие борозды.

«Что ж ты, сука старая, творил эдакое с бедным котом? — в трауре о животном размышлял Никита. — Душил, поди, или за усы дергал? Вот ты какая, наша интеллигенция: в крике клеймит сталинские репрессии, молча благословляет путинские, а вечерами втихушку умучивает родных зверушек».

— Но профессор Вдовин рекомендовал работу, — Громов отвлекся от созерцания коцаных рук собеседника.

— Я знаю, — кивнул Виктор Николаевич. — Ему терять нечего, он же гениальный. Поэтому, молодой человек, я рад, что вы выбрали свой путь. У вас хороший слог, яркий и образный. Я принципиально не согласен с вашей желчной злобой, но мне нравится ваш стиль. А история не терпит эмоций. Это наука сухого факта, она должна воспитывать патриотов, а не революционеров.

— Вы считаете, что патриотизм — это обслуживание власти?

— Это основа государственной стабильности и гражданского спокойствия. Извините, молодой человек, предлагаю завершить дискуссию и на том распрощаться. Уверен, что мы друг друга поняли.

— За что вы так его? — ухмыльнулся парень и вышел прочь.

Громов спустился в метро. Скрывая глаза от камер, ментов и дерзких горцев, Никита, облизывая плечами ломовую толпу встречных сограждан, загрузился в вагон, содержимое которого больше напоминало массовку к фильму о сталинских депортациях. Громов толерантно протиснулся в другой конец вагона, обтирая куртку о грязный черный ворс соседей. На полпути грудью ударился о нарочито выставленное плечо какого-то ваххабита. Заткнутая за пояс «беретта» соблазнительно чиркнула о спину. Не поднимая глаз, Никита проглотил обиду и двинулся дальше. Самый аккуратный водитель — забывший дома документы. А самые законопослушные граждане находятся в федеральном розыске. Плющить желтолицего туриста для Никиты было безрассудной роскошью, а пристрелить в подворотне — не позволял дефицит времени и патронов.