Александр Проханов - За оградой Рублевки Страница 39

Колонна горела, пахло жареным хлебом. Чеченцы ходили вдоль дымящих грузовиков, пристреливали раненых водителей, забирали из кабин автоматы. У гусениц боевой машины стоял на коленях раненый капитан, которого держал за волосы пулеметчик Арби. Мансур наклонился к капитану, всматриваясь в его закопченное, страдающее лицо, полные слез голубые глаза, худые скулы, поросшие золотой щетиной.

– Ну что будем делать, капитан? – спросил он, скаля в бороде крепкие белые зубы, наслаждаясь предсмертным страхом врага.

– Пробьемся, – ответил раненый русский.

Арби сильнее потянул волосы, открыл голую, дышащую шею капитана. Мансур быстрым взмахом лезвия перерезал пленному горло.

Елизаров был послан на подмогу колонне, и когда подоспел, увидел горящие скелеты машин, перебитый конвой и зарезанного друга Жалейко. Он снял с него серебряную ладанку Богородицы, велел переложить мертвеца на днище командирского бэтээра и всю дорогу сжимал в кулаке перепачканную землей и кровью руку Жалейко.

Армия вгрызалась в горы, сдавливала кольцо, прочесывала селенья. Выпугивала из каменных, прилепившихся к склону домов пригревшихся боевиков. Открывала огонь, оставляя на околице простреленных бородачей, над которыми тут же начинался женский истошный плач, и тучный белогривый мулла приступал к заунывному погребальному чтению. Мансур ускользал, как почерпнутая из горной речки вода, от которой на грязной, закопченной ладони Елизарова начинали блестеть и переливаться мозоли и ссадины. Горы, поросшие ржаво-красными осенними лесами. Пустые, в синих тенях провалы. Зубчатые белоснежный хребты, розовые на заре. Все это складывалось в таинственное, свернутое в спираль пространство, по которому перемещался Мансур. Уходя от преследования, вдруг оказывался в тылу у спецназа. Исчезал, словно по законам загадочной геометрии перемещался на другую сторону пространственного лепестка, оставляя спецназу потревоженную привалом полянку, горсть расстрелянных гильз, обрывок окровавленного бинта.

Вот и теперь медлительный самолет радиоэлектронной разведки уловил позывной Мансура, передал на командный пункт координаты предполагаемой цели. Туда, по приказу генерала, обрушился огневой налет артиллерии, пикировали один за другим вертолеты, штурмовики сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, от которых трещали горы, разламывались могучие вязы, полыхали пожары.

Елизаров с группой на двух бэтээрах двигался на место удара, надеясь найти среди воронок ошметки растерзанных боевиков, искореженный синий «лендровер» Мансура, его изломанное, с оторванными конечностями, тело.

Качаясь в люке, пропуская над собой багряную мокрую ветку, вдруг нежно подумал об отце, которому давно не писал в маленький городок под Тамбовом. Постаревший, страдающий от ран и контузий, полученных под Кандагаром, отец писал ему долгие, похожие на наставления письма, научая засадам, продвижению по заминированным трассам, общению с местным населением. Полковник афганской войны, словно завидовал сыну, который вместо него колыхался на мокрой броне, смотрел, как сверкает перламутровый речной перекат под ребристым колесом бэтээра. «Отец, слышу тебя», – с нежностью и печалью подумал Елизаров, посылая в далекий городок луч своей сыновьей любви, ветку багряного кавказского дерева.

Они прибыли на место удара, и не было растерзанных боевиков и разбитого «лендровера», а валялись на склоне две убитых взрывом коровы. Елизарову померещилось, что в небе, над горами мелькнуло носатое лицо Мансура, беззвучно над ним хохотавшее. Прапорщик в комбинезоне, похожий на сумчатое животное, с торчащими из карманов рожками, гранатами, фонарем, сигнальными ракетами, устало сказал:

– Товарищ капитан, разрешите резануть от коровьей ляжки. Личный состав по шашлыку стосковался.

– Резани, – разрешил Елизаров.

Смотрел, как орудуют бойцы над коровой, высекая из нее сочные, красные ломти.

И снова Мансур вышел на связь, обращаясь в эфир с открытым посланием: «Нужны медикаменты. Оставь на прежнем месте…» – что означало крайнюю степень отчаяния. Боевики, растревоженные войсками, покидали насиженные селенья, метались среди артналетов и бомбежек, несли потери. Уставали от непрерывного преследования армейского спцназа и подразделений «Альфа», испытывая нужду в боеприпасах, аккумуляторах для раций, в медикаментах и продовольствии. Запеленгованный сигнал был тут же передан в штаб. На пеленг выслали группу Елизарова.

Продвигались на двух бэтээрах до рубежа высадки, а оттуда пешком, груженные пулеметами и тяжелыми автоматами, с двойным боекомплектом, по скользким тропкам. Огибали неодолимые кручи, пересекали пологие склоны, продирались в зарослях. Посылали электронные импульсы в космос, где, невидимая за облаками, в ослепительной синеве, висела серебристая бабочка спутника. Посылала Елизарову его координаты, которые тот сверял с измятой, зачехленной целлофаном картой.

Вышли в район засады, где тропа растворялась в мелкой, текущей воде. Группа разделилась на части. Елизаров с пятью бойцами оседлал тропу, приказав окопаться. Вторую пятерку спустил по склону, подальше от тропки, чтобы передовой дозор боевиков не смог ее обнаружить, – миновал, оставляя в своем тылу.

Он сидел в кустарнике, уложив пулемет, переобуваясь, выжимая воду из липкого шерстяного носка. По соседству снайпер-мордвин удобно улегся в окопчик, присыпая палой листвой разворошенную землю, уложив на бруствер винтовку с глушителем и трубкой прицела. Елизаров смотрел на тропу, собираясь отползти и укрыться в гуще кустов. На тропе, увеличиваясь, подымаясь на склоне, показалась черная широкополая шляпа. Следом худое, поросшее щетиной лицо. Сутулые плечи с автоматом ближнего боя. Долговязая, в длинном пальто фигура чеченца. За ней появилась, закачалась каракулевая папаха. Головной чеченский дозор вышел к месту засады. Так случайно, не видя стрелка, садится над его головой глухарь. Так выходит на ствол против ветра не чующий опасность кабан.

Елизаров, почти на виду, боясь напугать добычу, тугим поворотом глаз позвал снайпера. Тот услышал вращенье его глазных яблок. Елизаров кивнул на дорогу, и снайпер, прицелившись, убил чеченца в старомодной широкой шляпе. Второй, чмокающий, словно детский поцелуй выстрел, пробил папаху. И там, откуда появились чеченцы, загрохотало, запламенело. Чеченский отряд, напоровшись на засаду, не стал отступать, а пошел на прорыв, используя испытанную тактику боя. Сначала шквально били пулеметы, наполняя пространство свистом и лязганьем пуль, прижимая спецназ к земле. Когда кончался боекомплект, и пулеметчики меняли цинки, начинали стрелять автоматы, всей поражающей мощью. Так, чередуя оружие, чеченцы продвигались вперед, не давая врагу подняться. Приближались и истребляли его в упор.

Елизаров, распластавшись, вжимаясь в слякоть, вслепую, взмахом руки, кинул вперед гранату. Солдаты повторяли его движение, заслоняясь стеной разрывов. Вторая группа ударила в тыл чеченцев, и те, опрокинутые внезапным ударом, теряя людей, побежали по склону. Им вслед с двух огневых рубежей били пулеметы спецназа.

Осматривая место боя, Елизаров увидел убитых чеченцев, висящих в кустах, как на колючей проволоке, кто в прыжке, кто в падении. Среди худощавых, одетых в кожаные куртки стрелков лежал огромный убитый негр, в камуфляже и желтом свитере. Негр – так звали бандглаваря, который соперничал с Мансуром. Коварный чеченец подвел соперника под пули спецназа, устранил его руками Елизарова.

Негра сначала несли на брезенте к месту, где поджидали их бэтээры. Прикрутили тросом к броне. Привезли в расположение и сбросили в грязь среди палаток.

Все приходили и смотрели на негра. Снайпер-мордвин включил «кассетник», поставил песню «Ай-яй-яй, убили негра ни за что, ни про что…» – и бойцы курили, пританцовывали вокруг черного мертвеца в желтом свитере.

Мансур понимал, что война неуклонно приближалась к концу. Русские встали стеной на грузинской границе, перекрывали потоки оружия. Армия училась войне в горах, громила лагеря и убежища. ФСБ разбросала по селам агентурную сеть, и испытанные командиры отрядов, с пробитыми черепами, в кровавых лохмотьях, один за другим экспонировались на московских экранах. Наблюдая, как осень с равнин подымается в горы, одевая их желто-красным покровом, и первые заморозки превращают мокрый спальный мешок в жесткий негнущийся короб, и пики хребта сверкают, словно белые ледяные кристаллы, Мансур решил, что с первым снегом покинет Чечню, прорвется сквозь границу и уедет в Турцию. В Трабзоне в дорогом отеле отмоет с тела пороховой нагар, облачится в удобный красивый костюм. Станет гулять, не таясь, по прекрасному городу, есть отменную пищу в дорогих ресторанах, играть на рулетке, ложиться в пенную ванную вместе с длинноногой красавицей. А когда наскучит праздная жизнь, и он ощутит в желудке ноющий голод войны, то отправится в Афганистан к талибам, вольется в боевые отряды, где воюют друзья-чеченцы. Предчувствуя расставание с Родиной, он захотел побывать в родном селе Галсанчу, навестить мать и отца.